Деятельность советской разведки в Швеции во время Великой Отечественной войны

Из книги «Место встречи Стокгольм», вышедшей осенью 2008 года в издательстве «Эфрон и Дочь» (Швеция). Публикуется с личного разрешения автора — Бориса Николаевича Григорьева, полковника СВР в отставке.

В качестве вступления.

Сотрудник СИС времён второй мировой войны Малькольм Маггеридж писал: «Я на собственном опыте почувствовал, что дипломаты и офицеры разведки ещё большие лжецы, чем журналисты и историки, которые, пытаясь реконструировать прошлое на основе документов, по большей части руководствуются своими фантазиями».

Признаться, это категорическое мнение произвело на меня соответствующее впечатление. Ведь я тоже бывший офицер разведки, и мне тоже придётся использовать документы, чтобы реконструировать события в Швеции более чем 80-летней давности.

Правда, я не считаю себя ни профессиональным журналистом, ни профессиональным историком, принадлежащим к какой-либо школе или какому-либо определённому направлению, а дипломатом и разведчиком не являюсь уже 27 лет. Я – любитель истории и отнюдь не претендую на достижение истины в последней инстанции. Я просто знаю, что тема, которая выбрана для написания книги, мало кем ещё затрагивалась в России, а если и затрагивалась, то лишь фрагментарно. Кроме того, считаю, что моя принадлежность в прошлом к дипломатической и разведывательной службе именно в Скандинавии в некотором смысле обязывает его рассказать о событиях времён Великой Отечественной войны..

А насчёт объективности историков, журналистов, дипломатов и разведчиков Маггеридж, конечно же, прав. Историю пишут люди, и элемент субъективности в исторических исследованиях присутствует всегда, избежать этого почти невозможно. Автор всегда даёт собственную оценку историческим фактам, что и составляет, по нашему мнению, если не главный, то важный элемент во всех исторических трудах.

Значительная часть материала книги основывается на шведских материалах. Нужно отметить, что в оценке самой войны и в определении места в ней Швеции сами шведы не имеют единого мнения. Разница в оценках неизбежно сказалась и на исторической литературе, описывающей этот непростой период: часть историков старались не создавать вокруг него ажиотажа (Э.Бухеман, Х.Челльгрен), некоторые труды страдали тенденциозностью, так типичной для времён холодной войны (К.У.Бернхардссон, П.Мойрлинг). Часть материалов до сих пор засекречена и скрыта от общественности, и потребовались дополнительные усилия за пределами Швеции, чтобы пролить на них свет (М.Кубу). Думается, полной, беспристрастной и объективной картины военного времени ещё не создано.

Такие шведские историки нашего времени, как, например, Л.Юлленхааль, начинают восполнять этот пробел, но вопросов всё ещё остаётся много. Прогерманская позиция, занятая Швецией на первом этапе войны, до сих пор воспринимается у нас в России достаточно болезненно. Автор отнюдь не собирается критиковать или упрекать за это шведское правительство. Каждая страна в критической ситуации принимает решения, сообразующиеся с её национальными интересами.

В заключение хочу поблагодарить (посмертно) бывшего начальника русского отдела СЭПО Т.Фошберга, шведского историка Л.Юлленхааля и французского военного историка А.Шелдона-Дюпле за любезное разрешение воспользоваться материалами их книг и исследований.

Швеция – резерват нейтралитета?

Несколько дней спустя после начала второй мировой войны премьер-министр П.А.Ханссон (1885-1946) в речи по радио доложил шведам, что «наша готовность на высоком уровне». Чтó имел в виду Ханссон, можно лишь гадать – возможно, он имел в виду готовность военных оркестров для радушной встречи вермахта или английских «томми» на шведской земле.

Шведские же историки, описывающие страну осени 1939 года, напротив единодушно утверждают, что война застала шведов врасплох, и что страна была совершенно к ней не подготовлена. По их мнению, королевство встретило вторую мировую войну практически безоружной: армия, не испытывавшая недостатка в людях, была совершенно не обучена, танкового рода войск и авиации фактически не было, флот представлял собой символическую единицу[1], противовоздушная оборона могла отпугивать лишь ворон, да и то в отдельных местах, а разведка и контрразведка существовали лишь на бумаге.

В целом эта мрачная картина соответствовала действительности.

Потребовались время, политическая воля, энергичные меры, перевод промышленности и всего хозяйства страны на военные рельсы и принятие чрезвычайных мер безопасности, чтобы привести обороноспособность страны в надлежащее состояние. К 1940 году растерянность перед лицом молниеносно развивавшихся событий в Европе была преодолена. Правительство и сами шведы продемонстрировали определённую сплочённость перед лицом опасности и желание усилить свою оборону и сделать её тотальной. Заводы и фабрики начали выпускать военную продукцию. В высшей степени развилась технология по производству суррогатов и заменителей – одних лишь суррогатов кофе насчитывалось около 150! Добровольческое объединение «Хемвэрн», основанный в 1940 году, развернул широкую программу подготовки стрелков и снайперов.

Швеция была поставлена перед рядом сложных проблем, суть которых сводилась к тому, как при сложившемся в мире раскладе сил сохранить нейтралитет и избежать втягивания страны в военные действия. Опыт первой мировой войны вряд ли здесь мог пригодиться: modus operandi обоих противостоящих другу другу блоков был теперь слишком агрессивным и не принимавшим в расчет «устаревшие» нормы человеческого общежития.

Наибольшую и реальную опасность представляла фашистская Германия. Боялись и соседа на востоке, развязавшего войну с дружественной шведам Финляндией. Не менее опасными были «игры» Франции и Англии вокруг Финляндии и вообще Северной Евроопы. Под предлогом оказания помощи финнам Париж и Лондон планировали оккупировать северные районы Норвегии и Швеции (Кируна и Нарвик), чтобы в будущем лишить Германию железорудной базы и путей транспортировки кирунской руды, а заодно «окольцевать» Германию и ограничить её оперативную и стратегическую свободу действий. Германия, естественно, не могла наблюдать за этим равнодушно и в любое время могла нанести англо-французам упреждающий удар. При таком раскладе шведская территория неминуемо оказалась бы ареной для военных действий.

Если характеризовать поведение Швеции накануне и во время войны, то его можно вместить в два понятия: лавирование между противоборствующими сторонами и укрепление собственной обороноспособности. Другого способа не оставалось. Ни одна из сторон не могла гарантировать нейтралитет Швеции, и пришлось уповать на собственные силы и дипломатию. Известно, что Советский Союз предлагал свою помощь, но в Стокгольме это казалось слишком неудобным и опасным. Впрочем, в самые тяжкие для страны дни, когда нажим со стороны Берлина был наиболее сильным, шведские военные, полагали, что русские были единственными, кто мог их спасти от германской оккупации[2].

В советско-русской историографии широко распространено мнение о том, что Швецию от вторжения немцев в конечном итоге спас Советский Союз, сделавший недвусмысленное предупреждение Германии о том, чтобы она оставила шведов в покое, и одержавший потом убедительные победы на фронтах. Военный русский историк М.И.Семиряга в своей книге приводит мнение немецкого генерала Р.Баммлера (R.Bammler), начальника штаба главнокомандующего вермахтом в Норвегии в 1942-1944 г.г., которое он высказал в советском плену: «Победа Советской Армии зимой и летом 1943 года…спасли Швецию от планировавшегося вторжения и оккупации шведской территории». Операция «Песец» (Polarfuchs), планировавшаяся на лето 1943 года и имевшая целью оккупацию севера Швеции, была сорвана благодаря победе Советской Армии под Сталинградом.

”Использование шведской территории воюющими державами не совместимо с шведским нейтралитетом”, — во всеуслышание заявил шведскому народу Ханссон. Как показали последующие события, и эти слова носили скорее пропагандистский характер и оказались в явном противоречии с тем курсом, который шведское правительство стало проводить с некоторого времени.

Политика коалиционного правительства П.А.Ханссона, направленная на умиротворение фашистской Германии, не нашла единодушной поддержки населения страны. Это факт непреложный и почти никем не оспариваемый. Особенно противоречивым был период с 1940 по 1943 г.г., когда Швеция активно сотрудничала с Германией в политической, экономической, торговой областях. Кстати, вызывало резкое неприятие и у большинства шведов, и у будущих союзников, хотя объяснить это было не так уж и сложно. Помимо того, что шведскому правительству приходилось учитывать реальный расклад сил в Европе, на его поведение сильное воздействие оказывал и фактор национального предпочтения. Дело в том, что правящая верхушка страны – высшие чиновники, кадровые офицеры, священники, традиционно связанные с Германией и немецкой культурой, в отличие от большинства населения, были настроены если не на сотрудничество с Гитлером, то, как минимум, на мирное сосуществование.

Преобладающее же большинство рядовых шведов, как, к примеру, утверждает Густав Мунте (Gustav Munthe), было настроено резко антифашистски и было готово сражаться с нацизмом с оружием в руках. Кроме коммунистов, в Швеции было много людей, не приемлющих нацизм и поднимавших свой голос против фашистской Германии. Это был гётеборжец Торгни Сегерстедт, чьи газетные статьи с нетерпением ждали шведы; к ним принадлежал Георг Брантинг, адвокат и социал-демократ, защищавший на суде коммунистов, обвиняемых в сотрудничестве с разведками союзных стран; это была, наконец, графиня Поссе со своим старомодным «оппозиционным» салоном.

Настроение шведов в 1941 году выразил артист Карл Герхард, выступивший в ревю «Gullregn på Folkan» с куплетами ”Неизвестная Троянская лошадка под названием Майн Кампф”. На сцене стояла большая пятиногая т.н. далекарлийская лошадка[3], во время представления К.Герхард выходил из пятой ноги и пел свои куплеты, которые распевала потом вся Швеция, включая полицейских. Когда П.А.Ханссон, уступая протестам из германского посольства на ул. Хувслагаргатан, попытался запретить пение куплетов со сцены, К.Герхард «пошёл на уступки», надев на голову лошади ночной колпак, а на её морду – корзину, но менять текст куплетов отказался. К.Герхард, кстати, был агентом разведки НКВД и поддерживал связь с её резидентом в Стокгольме.   ”Эти господа причинили нашим политикам много неудобств”, — признаётся генерал Х.Челльгрен.

Густава Мунте, «Оловянного солдатика», автора книги с одноимённым названием, прошедшего за годы войны «огонь, воду и медные трубы», тоже можно смело считать выразителем мнения рядовых шведов того времени.  ”Конечно, среди полицейских, таможенников и чиновников были те, которые …принадлежали к сторонникам Квислинга”, — пишет он. – ”Отношение, однако значительно изменилось с годами, после того как положение немцев ухудшилось.[4]

Отметим, что Стокгольм в первые годы войны проводил доброжелательную по отношению к Берлину линию, которая, в частности, выразилась и в разрешении осуществлять вермахту транспортировку (т.н. permitenttrafik) через шведскую территорию своих военнослужащих из Норвегии и Финляндии в фатерланд и обратно, и в переброске дивизии Энгельбрехта из Норвегии в Финляндию, и в снабжении фашистской Германии железной рудой и промышленными изделиями, и в создании на территории Швеции благожелательного режима для германских пропагандистских и разведывательных органов.

Статс-секретарь  МИД Э.Бухеман вспоминает, как он по долгу службы должен был присутствовать на одном прогерманском сборище, которым руководил Свен Хедин, известный своими прогерманскими и антирусскими настроениями ещё в 1913-1914 г.г. Выступая на сборище, заезжий из Берлина нацистский эмиссар, предложил Бухеману занять …должность вице-губернатора Кавказского (ещё не завоёванного) гауляйтерства.

Мунте пишет о сильном негативном деградирующем влиянии  permitenttrafik на моральный дух шведов, в частности, на военнослужащих: ”Пламенный огонь больше и больше напоминал дымящийся костерок”. Конечно, шведы запретили перевозить тяжёлое вооружение, но, как утверждает Ларс Гюлленхааль, эти запреты не соблюдались. Да, всё стрелковое оружие у отпускников вермахта отбиралось и складывалось в специальном грузовом вагоне под охраной шведских военных. Факт, что на этих поездах следовали шведские контролёры, следившие за тем, чтобы остановки делались на специально отведенных для этого станциях. Но немцы проезжали через оборонительные районы шведов, и им разрешалось оставлять при себе пистолеты и гранаты. В каждом поезде находилось около 2.000 немецких солдат и офицеров. В Гётеборге поезд, идущий в северном направлении, встречался с поездом, идущим в Хэльсингборг, в Германию. Одновременно на железнодорожной станции Гётеборга накапливалось до 4.000 немецких солдат и офицеров. Им ничего не стоило разоружить с десяток «охранявших» их шведов, забрать из вагона оружие и захватить весь Гётеборг. Ещё легче застать врасплох было Хэльсингборг. Без всяких затруднений немцы для высадки своих войск могли мгновенно создать на южном побережье Швеции два важных плацдарма.

Мунте через принца Евгения подавал записку главнокомандующему шведской армией и ответственному за организацию permitenttrafik генералу Тёрнеллю (Thörnell), но никакой реакции на неё не воспоследовало. Генерал, конечно же, не нёс ответственности за то, что немцам разрешили перевозить своих отпускников через Швецию, но он, настаивает Мунте, нёс ответственность за то, как была организована их транспортировка.

Мунте подвергает также критике генералов Челльгрена (Kellgren) и Тёрнелля: первого – за то, что организовал личную встречу Тёрнелля с главнокомандующим немецких войск в Норвегии Николаусом Фалькенхорстом, а второго – за участие в ней. Интересно было бы узнать о реакции «Оловянного солдатика» на утверждение комиссии Сандлера о том, что генерал Тёрнелль предлагал 40 шведским офицерам занять командные должности в частях вермахта, воюющих на советско-германском фронте. (Надо полагать, шведский главнокомандующий делал эти предложения до поражения немцев под Сталинградом).

Согласно Т.Фошбергу, немцы с июня 1940 года по август 1943 года перебросили по железным дорогам Швеции 2 млн. солдат из Норвегии и обратно и перевезли около 100 тысяч вагонов с военными грузами[5]. Сюда входили также перевозки грузов и личного состава вермахта по т.н. железнодорожной  «шведской подкове» между Тронхеймом и Нарвиком. Кроме того, после нападения на Советский Союз немцы потребовали от шведов открыть транзит для дивизии Эрвина Энгельбрехта между Норвегией и Финляндией, доступ к телекоммуникациям и свободный пролёт над шведской территорией своих транспортных самолётов. И эти требования немцев были удовлетворены. Действия правительства вызвали массовые протесты рядовых шведов, и полиции и контрразведке AST пришлось принимать особые меры по охране транзитных немецких перевозок.

Х.Челльгрен с присущей военным прямотой оправдывает эпизод с переброской дивизии Энгельбрехта на финско-советский фронт. «Кому мы нанесли ущерб?» — спрашивает он и отвечает: «Норвегии – нет, мы даже помогли норвежскому Сопротивлению, убрав из страны от 15 до 20 тысяч солдат вермахта; западным державам – вряд ли, они тоже были заинтересованы в том, чтобы давление на них на западе уменьшилось, и, судя по реакции английских и американских военных атташе, этот эпизод в Лондоне и Вашингтоне восприняли как мелочь; русским – да, конечно, но не настолько, чтобы повлиять на ход войны. Русские бабы нарожали много солдат – справятся и с Энгельбрехтом! Помогли финнам – да, но как же иначе: к ним в Швеции всегда питали самые тёплые чувства». 

МИД Швеции, уступая давлению со стороны Берлина, под всякими предлогами препятствовал распространению в стране «Информационного бюллетеня» советской миссии, в котором, в частности, рассказывалось о зверствах немцев на оккупированной советской территории. Министр иностранных дел Гюнтер в беседе с советским послом А.Коллонтай мотивировал свои возражения тем, что подобная информация «наносит ущерб здоровью и расшатывает нервную систему шведского населения». Самое страшное, говорилось в ноте шведского МИД, адресованной советской миссии, что советские бюллетени читали шведские дети, а это травмировало их психику.

Фашистская пропаганда, по всей видимости, наоборот, укрепляла нервную систему шведов, а потому ей была предоставлена полная свобода распространения. Не нанесли ущерб здоровью шведов и сообщения шведских СМИ о том, что один шведский доброволец в качестве трофея привёз из Финляндии голову советского военнопленного солдата.

Сотрудничеством со спецслужбами Германии (Abwehr и RSHA) и Финляндии (военная разведка и Valpo) «отметились» и специальные службы Швеции. Учреждённая после войны известная комиссия Сандлера пришла к выводу о том, что «служба безопасности, особенно в первые годы войны противостояли немецкому шпионажу далеко не с такой энергией, какую она проявляла при преследовании аналогичной деятельности в Швеции в пользу союзных держав». Но верно, однако, и другое: политический «флюс» Швеции после 1943 года выправился и появился с другой стороны – теперь в пользу союзников, и шведская контрразведка AST, и военная разведка бюро «С» стали сотрудничать с британскими SOE, SIS и OSS. Одним словом, как выразился В.М.Карлгрен, ”шведская политика 1939-1945 гг. была скорее политикой конъюнктуры, а не принципов”. Кстати, Швеция и называла себя не нейтральной, а невоюющей страной.

По данным М.И.Семиряги, подобные политические колебания стоили шведам некоторых материальных потерь. Торговый флот Швеции в годы войны потерял 70 судов, потопленных подводными лодками союзников. Германская подводная лодка 24 августа 1939 года потопила шведское судно «Гертруд Братт», направлявшееся в Бристоль с грузом бумаги на борту. Немецкая авиация сбивала шведские самолёты, курсировавшие между Швецией и Англией.

Всё это и формировало модель поведения иностранных дипломатов и разведчиков на территории Швеции – мирного островка в океане сражений, на котором сошлись интересы противоборствующих сторон. Швеция так же, как Испания и Португалия, не стала в этом отношении исключением и на всё время войны превратилась в место осуществления секретных операций и постоянной, напряжённой закулисной борьбы противостоящих друг другу и шведской контрразведке разведывательных и контрразведывательных служб – в первую очередь Германии, Англии и Советского Союза. «Нейтральные страны привлекали шпионов, словно крошки хлеба голубей», — пишет Д.МакЛахлан.

Когда нужно писать о разведке, необходимо иметь в виду, что историку приходится пользоваться только тем материалом, который повествует о её провалах. Неразоблачённые операции гласности, как правило, не предаются, и следует иметь в виду, что процент успешных разведывательных операций, по крайней мере, не уступает проценту раскрытых. По справедливому замечанию Бухемана, шведской контрразведке удалось вскрыть лишь малую толику разведывательных операций на шведской территории, а это значит, что многое нам до сих пор не известно. Архивы соответствующих служб Швеции, Англии, Германии и России могли бы существенно дополнить картину противостояния разведок в годы войны, но надеяться на то, что они будут рассекречены, вряд ли приходится[6]. Многие вещи до сих пор считаются слишком «горячими» или «неудобными», чтобы их показывать общественности.

Несколько слов о т.н. пятой колонне.

Шведские власти относили к ней в первую очередь коммунистов. Об этом однозначно говорит К.У.Бернхардссон. В книге, написанной в 1952 году при участии спецслужб Швеции, он ни словом не упоминает шведских нацистов. Т.Фошберг, не употребляя термина «пятая колонна», относит и коммунистов, и нацистов к одной опасной группе отображая, по всей видимости, точку зрения АST в военные годы.

Итак, если до лета 1943 года правительство сквозь пальцы смотрело на деятельность прогерманской пятой колонны, Абвера и гестапо на своей территории и пресекало всякие попытки проанглийской, не говоря уж просоветской активности, то примерно с осени 1943 года, после поражения немцев под Сталинградом, официальный Стокгольм стал закрывать глаза на действия своих военных, моряков и полицейских, оказывавших помощь английской разведке и контролируемым ею норвежскому и датскому Сопротивлению. Стокгольм в сотрудничестве с Москвой во многом способствовал выходу Финляндии из войны.

Это было, пожалуй, самое драматичное время в истории Швеции. Как справедливо пишет Э.Бухеман, усилия Швеции остаться за рамками войны 1939-1945 года были не менее эпохальны, чем попытки Швеции в прошлом добиться статуса великой державы.

Советские разведывательные службы НКВД и ГРУ

Переходим к освещению деятельности в Швеции советских разведывательных служб. Обрисуем общее положение этих служб накануне войны.

Легальные и нелегальные резидентуры, успешно работавшие накануне войны на главных направлениях против потенциального противника, были полностью обезглавлены ежовскими репрессиями. Нелегальные группы Рихарда Зорге на Дальнем Востоке и Шандора Радо и Рудольфа Рёсслера («Люси») в Швейцарии, обширная сеть нелегальных групп и резидентур Красной Капеллы Леопольда Треппера и Анатолия Гуревича в Европе, кембриджская пятёрка в Англии, Александр Демьянов («Макс» он же «Гейне»)[7] – это лишь малая толика уцелевших «передовиков производства», продолжавших и во время войны успешно работать на поприще разведки.

Десятки и сотни сотрудников обеих разведывательных служб были либо расстреляны, либо сосланы в лагеря ГУЛАГа, либо подобно Р.Фишеру (Абелю) исключены из сферы разведывательной деятельности и уволены на «гражданку». Связь с большинством ценной агентуры в Германии и других странах Европы была потеряна. В 1938 году из разведки НКВД в течение 127 дней не поступило ни одной единицы информации. Оставшиеся сотрудники центрального аппарата были буквально замордованы, растерянны и ждали своей очереди отправиться на эшафот.

Вот что рассказывал легендарный разведчик-нелегал В.М.Зарубин о том проклятом времени, когда он, возвратившись с очередного задания, оказался не у дел, и когда каждый сотрудник разведки был на подозрении у нового наркома госбезопасности Л.Берии:

«…А в отделе события продолжали развиваться. Теперь принялись за Судоплатова. Персональное дело Павла рассматривали на партбюро, наговорили всякой ерунды, но конечная цель была понятна – из партии исключить за связь с врагами народа Слуцким, Шпигельгласом[8] и их приспешниками.

События развивались по сценарию, расписанному всё тем же драматургом. Ещё через несколько дней сотрудников отдела вновь пригласили в кабинет наркома. Все уже догадывались, что предстоит очередное «совещание».

И точно: едва все расселись – «старики» человек пятнадцать посередине, словно их готовили к закланию, молодые в кожаных креслах вдоль стен, — как дверь в глубине неожиданно открылась, и в кабинет, прямо к огромному столу, располагавшемуся на возвышении, стремительно прошёл Берия. За ним следовал его помощник[9] с папкой в руках.

Остановившись у стола, Берия какое-то мгновение молча вглядывался в лица собравшихся, нагнетая атмосферу и без того уже напряжённую; потом, взглянув в папку, услужливо раскрытую помощником, громко выкрикнул:

— Зарубин!

Василий Михайлович неспешно поднялся и принял стойку «смирно». Его плотная, крепко сбитая фигура в военной форме с орденом Красного Знамени и значком «Почётный чекист» на груди невольно вызывала уважение.

— Расскажите всем, начал нарком, — как тебя завербовала немецкая разведка? Как ты продавал Родину?

Все притихли. В предательстве обвинялся один из опытнейших и заслуженных работников отдела, более 10 лет проработавший в нелегальных условиях, причём последние годы в нацистской Германии. Ни у кого не укладывалось в сознании, что такой человек может предать – даже у молодых, знавших его по слухам.

Меж тем в голове у Зарубина вихрем проносились мысли. Он не испугался, нет. В своей жизни ему не раз приходилось смотреть смерти в глаза…Ему было мучительно обидно и неловко за то положение, в которое его поставил нарком, побуждая оправдываться в том, чего он никогда не совершал и даже не допускал в мыслях…Нужно было как-то с честью выходить из этого идиотского положения.

— Меня, товарищ, нарком, никто не вербовал. Я сам никого и ничто не предавал. Я всегда честно выполнял задания, которые мне давались руководством отдела, — необычно громким от волнения голосом твёрдо заявил он…

Тишина в кабинете. Все затаили дыхание – что же будет дальше?

— Садись! Разберёмся в твоём деле, — угрожающе бросил Берия.

Зарубину повезло, он выжил и остался в разведке. Берия, только что сменивший Н.И.Ежова, начинал осознавать, что для продолжения работы разведки следовало оставить в ней хоть несколько «стариков». И он на время приостановил машину репрессий. Другим повезло меньше.

Сентябрь 1939 года разведка НКВД встретила в структуре 5 отдела Главного управления государственной безопасности НКВД. Штат отдела был утверждён в составе всего 210 человек, из них было организовано 13 подразделений, лишь 7 из которых руководили работой резидентур по географическому принципу (Швеция оказалась в сфере интересов романо-скандинавской секции). К середине 1940 года наметился перелом: только в центральном аппарате разведки работало уже 695 человек, а к началу войны с Германией в июне 1941 года 5 отдел был преобразован в Первое Управление НКГБ (НКВД к этому времени разделился, и функции разведки перешли к НКГБ), и его бюджет составил 1 млн. рублей.

На протяжении всех военных лет политическую разведку возглавлял комиссар безопасности 3 ранга Павел Михайлович Фитин, умный и опытный функционер и руководитель. Он пришёл в разведку (ИНО) в октябре 1938 года рядовым оперуполномоченным в отделение по разработке троцкистов за границей, почти сразу после этого стал начальником этого отделения, а в январе 1939 года последовало назначение заместителем начальника и в мае того же года – начальником 5 отдела. К 1941 году были восстановлены легальные резидентуры в Германии (13 человек оперативного состава), Италии, Англии, Франции, США (18 человек), Финляндии (17 человек), Китае и ещё 34 странах, а в большинстве из них восстановлена связь с агентурой. Всего на связи у советской разведки в этот период было около 600 источников[10]. Эта цифра отражает, конечно, лишь внешнюю сторону её деятельности, ибо в разведке важно не число агентов, а их разведывательные возможности.

Если СИС страдала импотенцией и была не в состоянии добывать ценную стратегическую информацию, то НКВД и ГРУ болели другой болезнью. Они снабжали Сталина и правительство СССР великолепным «сырьём», но поскольку в системе ГРУ ГШ Красной Армии и 5 отдела ГУ НКВД не было аналитического подразделения, способного отделить зерно от плевел и подать информацию в соответствующем виде «наверх», и поскольку единственный потребитель информации – Сталин — относился к ней с большим подозрением, получалось, что обе разведывательные службы работали впустую.

Начальником ГРУ Генштаба Красной Армии в 1940 г. стал генерал Ф.И.Голиков (1900-1980). Пятеро его предшественников на этом посту – Я.К.Берзин (1924-1935, 1937), С.П.Урицкий (1935-1937), С.Г.Гендин (1937-1938), А.Г.Орлов (1938-1939) и И.И.Проскуров (1939-1940) – были расстреляны. Зная характер «хозяина» и быстро понявший, какая информация может получить у него одобрение, Голиков стал снабжать его лишь той, которая совпадала с мнением вождя. Сведения о том, что Германия вот-вот нападёт на СССР, буквально поступавшие из всех источников, подавлялись, помечались генералом как недостоверные и не заслуживающие внимания, клались под сукно и оставались нереализованными. Ф.Голикова, напрямую подчинявшегося Сталину, сменил в ноябре 1941 года А.П.Панфилов (1941-1942), а потом И.И.Ильичёв (1905-1983) и Ф.Ф.Кузнецов (1904-1979). Естественно, такая вакханалия в руководящем звене военной разведки ещё более усугубляла и без того тяжёлое положение.

Как проходили доклады разведки у Сталина, вспоминает П.М.Фитин:

«…Естественно, вся эта информация (о нападении Германии на советский Союз, Б.Г.) направлялась в Главное разведывательное управление Красной Армии, а наиболее важная – в три адреса: И.В.Сталину, В.М.Молотову, К.Е.Ворошилову. Поэтому вызов к Сталину 17 июня 1941 года не застал нас врасплох».

Идя к Сталину в Кремль, Фитин вместе с наркомом НКГБ В.Н.Меркуловым сильно волновались – они знали, как вождь всех времён и народов относился к такой информации, называя её провокационной, ложной и дезинформационной. С такими мыслями они явились в приёмную Сталина.

«После доклада помощника[11] нас пригласили в кабинет. Сталин поздоровался кивком головы, но сесть не предложил, да и сам за всё время разговора не садился. Он прохаживался по кабинету, останавливаясь, чтобы задать вопрос или сосредоточиться на интересовавших его моментах доклада или ответа на его вопрос.

Подойдя к большому столу, который находился слева от входа и на котором стопками лежали многочисленные сообщения и докладные записки, а на одной из них сверху был наш документ, И.В.Сталин, не поднимая головы, сказал:

 — Прочитал ваше донесение…Выходит, Германия собирается напасть на Советский Союз?

Мы молчим. Ведь всего три дня назад – 14 июня – газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что Германия так же неуклонно соблюдает условия…Пакта о ненападении, как и Советский Союз. Сталин продолжал расхаживать по кабинету, изредка попыхивая трубкой. Наконец, остановившись перед нами, он спросил:

— Что за человек, сообщивший эти сведения?

Мы были готовы к ответу на этот вопрос, и я дал подробную характеристику нашему источнику. В частности, сказал, что он немец[12], близок нам идеологически и…готов всячески содействовать борьбе с фашизмом, работает в министерстве воздушного флота и очень осведомлён…У нас нет оснований сомневаться в правдоподобности его информации.

После окончания моего доклада вновь наступила длительная пауза. Сталин, подойдя к своему рабочему столу и повернувшись к нам, произнёс:

— Дезинформация! Можете быть свободны».

А.П.Судоплатов[13] пишет о том, что вождь «наложил» на документе Фитина и Меркулова нецензурную резолюцию. Вернувшись в наркомат, Фитин дал указание в Берлин перепроверить ещё раз сведения, сообщённые «Старшиной». Выполнить это указание не удалось: через 4 дня гитлеровские войска вторглись на территорию Советского Союза.

После нападения Германии на Советский Союз главным направлением работы советской разведки, конечно, стало обеспечение обороны и победы над врагом. Но не менее важными были задачи по добыче информации, раскрывающей истинные позиции Англии и США в этой войне. Кошмар возможного сговора Берлина с Лондоном и Вашингтоном и англо-американо-германского вторжения в Советский Союз не давал покоя Сталину, поэтому прояснение позиции и планов англосаксов становилось чуть ли не приоритетным для сотрудников обеих служб.  

Разведка НКГБ – Первое управление — с началом войны разделилась на два подразделения: Первое управление во главе с Фитиным получило в свою сферу действий США, Англию, Латинскую Америку, Индию, Австралию, т.е. регионы, не затронутые непосредственными военными действиями (Швеция, таким образом, также попала в сферу руководства Фитина). Четвёртое управление во главе с П.А.Судоплатовым занялось работой для обеспечения победы на фронте как на территории Советского Союза, так и в Германии, в оккупированных немцами странах и Японии.

ГРУ Генштаба на этих же принципах для обслуживания фронта создало РУ во главе с Ф.Ф.Кузнецовым, а другое, для координации зарубежной разведки в неоккупированных немцами странах, во главе с И.И.Ильичёвым. Разведку ВМФ СССР возглавил контр-адмирал М.А.Воронцов (1901-1986).

Уже во время войны пришлось в спешном порядке набирать новых сотрудников, плохо подготовленных к работе в разведке и не имевших никакого опыта ни оперативной, ни агентурной работы в условиях заграницы. В конечном итоге и советской разведке удалось встать на ноги и внести свой, тоже вполне солидный и достойный, вклад в дело победы над фашистской Германией. Но путь к этой победе был долог и тернист. 

Рука Москвы в Стокгольме

 Советским разведывательным службам на территории шведского королевства в 1939-1945 г.г. противостояло 1-е бюро AST, возглавляемое Эриком Лённом и насчитывавшее в своих рядах 35 сотрудников. Попутно бюро занималось также разработкой ячеек Коминтерна и шведской компартии. Согласно Т.Фошбергу, уже за первые 3 года войны AST разоблачило и обезвредило 23 случая шпионажа и саботажа, арестовало 66 человек, 58 из которых были наказаны в судебном порядке.

Вербовочной базой для разведки НКВД-НКГБ и РУ (ГРУ) ГШ Красной Армии в Швеции служили главным образом лица, проповедовавшие левые и антифашистские взгляды, а также русские эмигранты. Цели и задачи советских резидентур  по своей структуре и направленности мало чем отличались от задач и целей других служб, действовавших в Швеции. Все работали на победу: немцы – на свою, а союзники – на свою. Отличить друг от друга разведчиков НКГБ и (Г)РУ на практике было довольно трудно, потому что Центры этих разведывательных служб ещё не оправились от репрессий конца 30-х и работали в обстановке неуверенности и нехватки кадров. Для простоты сотрудники AST называли тех и других «чекистами». Ещё труднее было понять «кто есть кто», когда речь шла о советской агентуре, ибо до лета 1943 года в Швеции работали (или должны были работать) также агенты Коминтерна.

Фошберг пишет, что советские разведчики при вербовке шведов говорили им, что их будут использовать в борьбе против фашистской Германии, и что никакого вреда для Швеции причинено при этом не будет. «Ложное представление, которое потерпевшим неудачу приходилось корректировать, когда это было уже поздноt» — замечает он.

Отметим, во-первых, что так говорили не только советские офицеры разведки, но и сотрудники других служб: и мрачные сотрудники Абвера, и решительно настроенные русские, и «шармёры» из СИС. Если человеку говорить в самом начале, что своим сотрудничеством он нанесёт большой вред своей стране, то разведка просто осталась бы без агентуры. И ещё: эти слова не всегда были неверными – очень часто агент, сотрудничая с разведкой против третьей страны, в данном случае против Германии, в конечном итоге приносил пользу и своей стране.

Но оставим эти психологические моменты разведывательной деятельности в стороне и займёмся конкретно раскрытием заявленной темы. Начнём с резидентуры Первого управления НКГБ, о деятельности которой, в отличие от резидентуры ГРУ, мы располагаем кое-какими достоверными сведениями.        

Заметный след в работе советской политической разведки в Швеции сыграли супруги Рыбкины (Ярцевы). Борис Аркадьевич Рыбкин, выступавший под фамилией Ярцев и оперативным псевдонимом Кин и сменивший на этом посту А.Г.Граура, прибыл в Стокгольм в сентябре 1941 года в качестве руководителя резидентуры и под прикрытием должности советника советского миссии[14]. Зоя Ярцева в качестве прикрытия использовала должность пресс-атташе. В 1934-38 г.г. Б.А.Ярцев работал резидентом ИНО ОГПУ в Финляндии, где и познакомился со своей женой и своим оперативным заместителем Зоей Ивановной Воскресенской (1907-1992), а потом женился на ней. Это была гармоничная пара и в семейной жизни, и на оперативном поприще, а их разведывательная деятельность в Финляндии и Швеции оставила заметный след.

Б.Рыбкин вошёл также в историю разведки как участник т.н. беседы 7 апреля. В 1938 г. он был неожиданно отозван из Хельсинки в Москву, где 7 апреля его принял Сталин. Вождь проявил интерес к политическому и экономическому положению Финляндии и задал разведчику много вопросов. Чтобы не допустить участия Финляндии в будущей войне на стороне Германии, Сталин в это время планировал заключить с Финляндией оборонительный договор и поручил резиденту провести переговоры с финскими государственными деятелями. Пожалуй, это был первый в истории дипломатии случай, когда разведчику давалось такое ответственное чисто дипломатическое задание. Финны тогда не поверили Сталину, а год спустя Москва объявила им войну[15].

Чем занималась чекистская разведка в Швеции во время войны?

 В «Очерках истории российской внешней разведки», т. 4 говорится: «За время пребывания Рыбкина резидентом в Швеции с 1941 по 1943 год резидентура в Стокгольме приобрела агентов в различных кругах шведского общества. Однако сложные условия в стране затруднили приобретение ценной агентуры. Работа резидентуры…была направлена на сохранение нейтралитета и дружеских отношений Швеции к Советскому Союзу, противодействие настойчивой профашистской пропаганде, проводимой правыми силами».

О «сохранении дружеских отношений» между Стокгольмом и Москвой, на наш взгляд, сказано слишком громко: в истории взаимоотношений двух стран их просто никогда не было, если не считать короткого периода во время правления Густава II Адольфа/Михаила Романова и Карла XIV Юхана/Александра I. И в «оскарианские», и в «густавианские» времена эти отношения были напряжёнными, в них постоянно присутствовала атмосфера взаимного недоверия и подозрительности, так что до дружбы между шведами и русскими на официальном уровне, к сожалению, доходило редко. И потом: «сохранение дружеских отношений» скорее входило в задачу советских дипломатов, нежели разведчиков, так что указанная формулировка, на взгляд автора, явно несёт на себе оттенок пропагандистской окраски более поздних времён, когда писались упомянутые очерки.

В любом случае на практике скорее можно было говорить о нормальном добрососедстве. Поэтому основные усилия советской политической разведки, да и дипломатии в целом в этот период были направлены на решение вполне реальных задач — сохранение нейтралитета Швеции и противодействие влиянию на неё Германии.

В 1941 году в состав резидентуры НКВД в Стокгольме, кроме супругов Ярцевых, входили ещё два сотрудника, прикрытых должностями шофёра и дворника, поэтому интересующие Центр связи могли заводить лишь сам резидент и его жена. Позже Москва прислала ещё двух оперативных работников. Радиосвязь с Москвой, по воспоминаниям резидента Рощина В.П., у резидентуры была односторонней: она принимала шифрограммы Центра, а свои шифрованные телеграммы сдавала на шведский телеграф. Недостатка в материалах шведская дешифровальная служба, как мы видим, не испытывала.

Ценной агентуры, кроме Веннерстрёма, за всё время войны советским разведчикам (ГРУ) в Швеции приобрести не удалось, а сам Веннерстрём только ещё начинал своё долгое восхождение на шпионский Олимп. Он развернул свои разведывательные способности уже после войны и существенного влияния своим сотрудничеством с советской разведкой на события военного времени не оказал. Больше того, в описываемый период он помогал «выравнивать» силы противников, давая информацию не только Москве, но и Берлину. На агентурном фронте у советской разведки, конечно же, были отдельные удачи локального характера, но не они определяли ход основных событий. Следует признать, что основное влияние Советский Союз оказывал на Швецию своими победами на фронтах.

Среди своих источников З.Воскресенская в своих мемуарах назвала «Карла» (Карла Герхардт), профессора Уппсальского университета и эмигранта из России Шайковича и американскую журналистку Аннет, а резидент Рощин – американца по фамилии Scott, которого использовали для поездок и сбора информации в Финляндии. Конечно, список этот далеко не полный, но и он даёт некоторое представление о контингенте лиц, на который резидентура НКГБ опиралась в Стокгольме в своей оперативной работе. По всей видимости, это были главным образом иностранцы. А в остальном, вспоминает Воскресенская, «мы сами занимались информационной работой, печатали почту на пишущей машинке, фотографировали документы, писали тайнопись, стряпали и сооружали тайники».

Термин «сложные условия в стране» разъяснила мадам Коллонтай в 1944 году в беседе с другим резидентом – Елисеем Тихоновичем Синицыным. Когда он её спросил, почему дипломаты посольства жалуются на трудности, возникающие у них на пути проникновения в шведское общество, она как признанный всеми специалист по Швеции сослалась на сильно распространённый в Швеции антисоветизм[16] и рекомендовала резиденту обратить внимание на социал-демократическую партию и торгово-экономические круги.

Такая оценка была, на наш взгляд, правильной, но лишь частично и не объясняла многие трудности, с которыми советская разведка встретилась на шведской почве. Представляется, что главной помехой были собственные организационные трудности, мешавшие резидентуре сосредоточиться на решении серьёзных оперативных задач. Сюда в первую очередь следует отнести постоянную «чехарду» в руководящем звене разведки, в частности, в центральном её аппарате и в резидентурах. Резидентов НКГБ в Стокгольме в эти годы было довольно много – даже слишком много: в начале описываемого периода руководителем резидентуры НКВД был Андрей Григорьевич Граур, потом его заменил Б.А.Ярцев, после отъезда Б.Ярцева в шведской столице «резиденствовали» его супруга, хотя и недолго и лишь номинально, Василий Петрович Рощин[17] (Василий Фёдорович Разин), Е.Т.Синицын, а к концу войны, после его переезда в 1944 году в Хельсинки – ещё один человек.

Во-вторых, проникать в высшее шведское общество было просто некому. Наиболее опытный и культурный слой разведчиков был выбит ежовскими репрессиями, а на смену им в 1939 году пришли новые «рабоче-крестьянские» кадры, которым вряд ли было под силу разрабатывать шведских офицеров, чиновников и интеллектуалов. Эти кадры подбирали себе подобных, их интуитивно тянуло к «своим», к представителям рабочей и мелкобуржуазной прослойки, которые лишь за редким исключением являлись носителями секретной информации, и с помощью которой можно было решать лишь частные, вспомогательные задачи разведки. Об этом красноречиво свидетельствует статистика произведенных контрразведкой арестов и разоблачений (см. дела Старостина, Сидоренко, Войны, Онучева и др.)

И третья особенность активности советской разведки в Швеции. Прогнозируя возможную оккупацию страны вермахтом, НКГБ и в особенности ГРУ и Коминтерн пытались на первых порах (1940-1941 г.г.) создать в стране радиоточки, которые начали бы действовать в тылу противника. Естественно, полагаться в данном случае можно было только на коммунистов, и вовсе не случайно, что все арестованные в этот период владельцы радиопередатчиков состояли в КПШ или были её сторонниками.

Мадам Коллонтай, конечно же, не могла знать, что в высшее шведское общество разведка НКВД сумела-таки проникнуть и очень рано. Ещё в конце 20-х годов ОГПУ, к примеру, удалось завербовать стенографа риксдага и сотрудника Шведского экспортного союза Давида Александра Белина, а контакты с ним в Стокгольме в 1940 году продолжили резидент Андрей Граур и его подчинённый Алексей Война. Д.А.Белин снабжал их в основном торгово-экономической информацией и мог бы со временем стать ценным агентом, но в 1941 году был арестован и получил за своё сотрудничество с русскими 3 года тюрьмы.

Аутсайдер на шпионской бирже Стокгольма

При Грауэре резидентура НКГБ вышла на представителей эмигрантского правительства Чехословакии Э.Бенеша (1884-1948) в Лондоне и вместе со стокгольмской резидентурой СИС пользовалась привилегией пользоваться одними теми же источниками информации. Речь идёт о бывших сотрудниках чешского посольства в Стокгольме советнике Владимире Ванеке и военном атташе майоре Милославе Долежеле, которые после аннексии своей страны Германией остались в Швеции на положении частных лиц, но потом стали представлять своё лондонское эмигрантское правительство.

В.Ванек и М.Долежел оказались чрезвычайно информированными людьми, они сумели сохранить свои старые дипломатические связи и поставляли англичанам и советским разведчикам исключительно ценную информацию о положении в Швеции и вообще в Скандинавии. Чехи были как раз вхожи в высшее шведское общество, например, в т.н. «Клуба по вторникам» графини Поссе, шведской подданной, проповедовавшей антифашистские взгляды и стоявшей в оппозиции к шведскому правительству П.А.Ханссона.

В.Ванек, образованный, элегантный и обаятельный человек, удачно действовал под прикрытием фирмы «AB Folkfilm» и установил многочисленные связи со шведскими политиками, высшими чиновниками правительства, а также артистами, писателями, художниками и музыкантами. В октябре 1939 года контрразведка, заподозрив его в незаконной разведывательной деятельности, произвела обыск на квартире и обнаружила там нелегальный радиопередатчик. Передатчик был конфискован, но сам Ванек отделался тогда лёгким испугом и продолжил свою разведывательную деятельность до 27 марта 1942 года, когда он был снова арестован, а на квартире у него обнаружили большое количество уликовых материалов в виде шифртелеграмм и отчётов в Лондон, а также записей бесед, включая беседы с А.Коллонтай[18]. По мнению контрразведки, лишь с августа 1941 года по день своего ареста Ванек отправил Бенешу в Лондон не менее 500 телеграмм и 50 объёмных отчётов.

Часть телеграмм сотрудникам бюро «С» удалось расшифровать. Характерна одна фраза мадам Коллонтай, произнесенная ею во время беседы с Ванеком 30 сентября 1939 года. Чех спросил советского посла о только что заключённом пакте Молотов-Риббентроп, и мадам Коллонтай успокоила его:

— До настоящего союза дело никогда не дойдёт.

Сотрудникам AST и бюро «С» пришлось пережить несколько неприятных моментов, когда среди контактов и информантов Ванека они обнаружили имена членов своего правительства и прочих важных «шишек». Свои отчёты и телеграммы, адресованные в Лондоне некоему Sudar, Ванек отправлял через английскую миссию.

Приводим дословный текст телеграммы № 10 от 18 августа 1941 года:

Судар. На основании встречи Черчилль-Рузвельт немцы испытывают страх перед неожиданными акциями со стороны Англии. Поэтому они приостановили транзит материалов и людей из Норвегии в Финляндию и посылают туда, что имеется в наличии. В Норвегию они снова направляют каждого попавшегося под руки моряка. Шведы тоже испытывают страх и постоянно укрепляют всю свою границу с Норвегией. Гарантировано графом Поссе в шведском генеральном штабе. Йонас 10.

П.Мойрлинг пишет, что никакого графа Поссе в шведском генштабе не было, и предполагает, что Ванек имел в виду чрезвычайно информированную графиню Поссе. Среди информантов чеха были артист и журналист Вальтер Тауб, поддерживавший связи с Отто Етте из «Свенска Дагбладет», профсоюзный деятель Рагнар Каспарссон, Йосеф Худин, знакомый с персональным секретарём шефа разведслужбы Й.У.Сёдерблума и многие др.

В телеграммах, посвящённых диверсионным актам на станции Крюльбу и загадочной катастрофе на шведских ВМС в заливе Хошфъерден, Ванек со ссылкой на неизвестные норвежские источники высказывает оригинальную версию о том, что за ними стоял германский консул в Мальмё Нольде. Он полагал, что этот германский саботаж был призван дискредитировать КПШ и спровоцировать её запрет риксдагом.

Необычайно информированный Ванек 16 октября 1941 года высказался и о шведско-финских отношениях:

Судар. Таннер был с визитом у Ханссона. Он сказал, что немцы победят, и что Англия и Америка ничего с этим сделать не смогут. Финское правительство, по его данным, займёт такую же позицию. Ханссон возмутился и прервал беседу и все контакты с Таннером. От личного секретаря Ханссона…На секретном совещании шведского правительства (внутренние круги) зачитывалось сообщение о возможной акции англичан против Петсамо. Ожидается, что вслед за этим немцы попросят разрешение на транзит. Принято решение отказать им, даже если это будет означать войну с ними. От министра социальных дел. Йонас, 60.

Во время допросов назвать свои источники Ванек отказался. Когда во время суда Ванека попросили прокомментировать свои ссылки на высокие шведские источники, тот с улыбкой заявил: «Упомянутые в телеграмме источники, личный секретарь Ханссона и министр социальных дел, лишь обрисовали среду, из которой вышла информацияt».

Англия в этот период поставила Финляндию перед ультиматумом: если она станет на сторону Германии, то Англия объявит ей войну[19]. Финское правительство Таннера предпочло союз с немцами – они считали, что немцы победят при любом раскладе сил. Больше всего, согласно Ванеку, рассердило Ханссона то, что финны о своём решении встать на сторону Германии не поставили заблаговременно в известность Стокгольм, и когда министр иностранных дел Рангели прилетел в Стокгольм, с ним никто из шведских министров не захотел встретиться. Ванек 2 декабря 1942 года: «Виттинг (финский министр иностранных дел, Б.Г.) скотина. Мы окружены. Ханссон заявил Каспарссону: “О подписании договора с Берлином заранее не было ничего сообщено шведам – ни из Копенгагена, ни из Хельсинки – вопреки действующим договорённостям“.  № 164».

Встаёт вопрос: не организовывало ли правительство П.А.Ханссона во время серьёзного кризиса, возникшего вокруг северного региона, специальную утечку информации в Лондон, смысл которой заключался в том, чтобы дать понять англичанам, что Швеция на стороне союзников? Примечательно, что никакой реакции на «разоблачительные» заявления арестованного чеха ни со стороны самого Ханссона, ни от боссов спецслужб Густава Мюллера и Сёдерблума не последовало. 

В.Ванек был ярым англофилом, но когда СССР стал союзником Англии, то он установил контакт и с советской миссией, в том числе с самой А.Коллонтай. Он отлично владел русским языком и осознавал необходимость поддержания тесного контакта с советскими дипломатами и разведчиками. Именно это обстоятельство могло вызвать самую резкую отрицательную реакцию и контрразведки, и правительства Швеции. О том, что чех поддерживал тесные отношения с резидентом НКГБ Грауром, свидетельствовала его телеграмма от 29 ноября 1941 года. В ней Ванек сообщал Судару важную новость о том, что резидент А.Г.Граур назначен 1-м секретарём миссии Советского Союза в Англии и скоро вылетит самолётом из Стокгольма в Лондон. «Окажите ему помощь», — телеграфирует Ванек-Йонас, а в следующей телеграмме от 2 декабря уточняет: «Граур специалист по внутрискандинавским отношениям. Он подозрителен до болезненности. Будьте с ним дружелюбны, но осторожны».

Зачем Москве понадобилось переводить из Стокгольма в Лондон специалиста по скандинавским проблемам, всезнающий Ванек, к сожалению, не объясняет. Но днём раньше Граур представил ему своего преемника Бориса Аркадьевича Ярцева, и чех приходит от нового советского резидента в восторг: «Новый советник СССР Борис Ярцев …был заведующим скандинавским отделом в Москве. Он обратился ко мне с просьбой об установлении тесного сотрудничества и взаимного обмена информацией. Он желает получать все мои сообщения. Он утверждает, что 95% моей информации представляет первоклассную для них ценность. Он интересуется нашими курьерами, нашей организацией».

Ярцев – полная противоположность Грауру. В отличие от холодного и непроницаемого Граура, Борис Аркадьевич – сама вежливость, интеллигентность, гибкость и само дружелюбие. Для бывшего дипломата получение необходимых почестей от действующего дипломата приятно, и Ванек этого не скрывает. А Ярцев тоже не скрывал своей симпатии к чеху и стал явно ухаживать за ним.

Но, кажется, этому союзу не суждено было долго жить. На чешскую организацию посыпались удары и неприятности. 20 декабря шведская контрразведка задержала майора М.Долежела, вернувшегося по поручению Ванека в Стокгольм из важной командировки. Судя по всему, речь шла о важной встрече с курьером, вернувшимся из Праги — Владимир Ванек всё это время поддерживал тесную и постоянную связь с чешским Сопротивлением и подпольем.

В роли курьера выступила некто Мария К., шведка, связанная делами бизнеса с Чехословакией. Майор Долежел отправил её в опасную поездку с потайным поясом, в который была заделана микроплёнка с инструкциями для руководителя подпольной группы в Праге г-на Сузанка. Курьер должен был на словах передать Сузанке, что она прибыла от чешского офицера, сотрудничавшего с Люкс. За этим псевдонимом скрывалась Люкс Тауб alias Эрна Русенберг. Из Праги Мария привезла и передала майору фотоальбом и пузырёк с лекарством для графини Поссе.

AST, арестовывая Долежела, надеялась обнаружить при нём важные компрометирующие материалы, но ошиблась. По всей видимости, майор уже успел от них избавиться и передать материалы в надёжные руки. В январе 1942 года Долежела отпустили на свободу, и он прямо из карцера поехал на такси к графине Поссе, чтобы вручить ей лекарство от болезни сердца и передать приветы от мужа. Ванек тоже поспешил к графине с букетом цветов.

Какие материалы поступили из Праги в декабре 1941 года, так и осталось неизвестным. Чехи умели хранить свои секреты. Мария К., владелица магазина в Мальмё с чешскими связями, ничего вразумительного сотрудникам AST сообщить не смогла или не захотела. По всей видимости, чехи использовали её «втёмную» и в свои тайны не посвящали. Единственное, что ей перед отъездом из Мальмё говорил Долежел, были слова о том, что своей поездкой она спасёт жизни многих людей.

Разведывательная работа постепенно возобновилась, но Ванек к этому времени предусмотрительно свернул многие контакты и уничтожил шифры и записи. Кроме Марии К., у Ванека были и другие шведские помощники. Его сотрудник писатель Й.Худин был знаком с дочерью гётеборгского ландсхёвдинга Мальтой Якобссон и успешно «выкачивал» из неё сведения, которые она слышала от папы, например, о минировании акватории гётеборгского порта. Использовал чех и сына ландсхёвдинга: когда сын получил стипендию для учёбы в Норвегии, Худин поручил ему передать кое-что своему контакту в Осло Феликсу Кёппелю. Кёппель был содержателем почтового адреса для группы Ванека и получал из Праги важные сообщения. Почта из оккупированной немцами Чехословакии доходила быстрее в оккупированную ими же Норвегию. Нет надобности говорить о том, что младший Якобсон и понятия не имел, что его использовали в разведывательных целях. При контакте с Кёппелем ему нужно было всего лишь произнести невинную фразу:

— Вам привет от Астрид и Лоренцо.

Обратно стипендиат привёз Худину важные сведения. Сколько и каких, точно не известно, во всяком случае, при обыске у писателя нашли интересный отчёт о работе норвежских предприятий на вермахт.

Сына ландсхёвдинга продержали в каталажке две недели и за неимением улик отпустили. В.Ванек и его чешские единомышленники пострадали больше: руководитель разведгруппы получил 3 года и 6 месяцев, Й.Худин отделался 5 месяцами, а майор Долежел – тремя месяцами тюрьмы. Журналист Вальтер Трауб тоже получил небольшой срок, а его красавица-жена Люкс, имя которой послужило паролем для таинственного г-на Сузанки в Праге, вообще не пострадала.

Несомненно, разведывательная группа Владимира Ванека на фоне других участников наших событий была наиболее опытной и профессионально подготовленной. И советская, и английская разведка могли гордиться тем, что имели честь сотрудничать с ней, в то время как контрразведка Швеции могла похвастаться тем, что ей удалось прервать полёт чешской «птицы».

Есть сведения о том,что резидентура НКГБ в 1943 году взяла «под своё крыло» часть польской эмиграции, подчинявшейся эмигрантскому правительству Польши в Лондоне. В частности, резиденту В.Ф.Разину (В.П.Рощину) удалось, при официальной поддержке шведских властей, склонить патриотическую организацию в Швеции «Zwiazek Patriotow Polskich» на левые позиции и подчинить альтернативному польскому коммунистическому правительству в Москве. Разин часто встречался с председателем этой организации Ежи Пански, а членам его организации советское посольство на ул. Виллагатан часто предоставляло помещение для своих встреч. Там советские дипломаты проводили с ними беседы и показывали им советские фильмы.

Насколько поляки использовались в разведывательной работе, сказать трудно, хотя вполне логично предположить, что резидентура НКГБ могла воспользоваться их возможностями по добыче сведений об эмигрантском польском правительстве в Лондоне и о позиции англичан в отношении будущей, послевоенной Польши.

Русские шармёры

Наряду с текущими делами, связанными со Швецией, стокгольмской резидентуре пришлось участвовать и в других операциях, например, выполнять ответственное задание по Германии, а потом – по Финляндии.

В начале 1942 года стокгольмская резидентура по заданию Центра предприняла попытку восстановить связь с «Красной капеллой» в Берлине. Поскольку Стокгольм поддерживал дипломатические отношения с Берлином в течение всей войны, а засылка в Германию нескольких курьеров-нелегалов непосредственно из Москвы кончилась их провалом, то связь с немецкой агентурной сетью решили восстановить с помощью агента-связника из числа шведов.

З.Рыбкина (Ярцева) вспоминала потом, чего им с мужем стоило выполнение этого ответственного задания. Лучше всех обязанности связника мог бы выполнить «Шансонье» — уже упоминавшийся артист Карл Герхард, но, как пишет П.Судоплатов, «Шансонье» к этому времени был сильно «засвечен» перед немецкой разведкой. Тогда на эту роль был выбран г-н Стриндберг он же «Адам» он же «Густав», директор одной шведской фирмы, поддерживавшей деловые отношения с Германией. «Адам» должен был поехать в Берлин с тайнописью, закамуфлированной в булавке галстука. Первая попытка установить связь с Красной Капеллой сорвалась, потому что курьер вернулся с полпути обратно в Стокгольм. Он рассказал, что в поезде к нему подсел какой-то немец и так внимательно рассматривал его галстук, что у него не выдержали нервы, и он решил вернуться домой.

Только со второй попытки, после дополнительного инструктажа Рыбкиных, курьер добрался до Берлина и доставил руководителям «Красной капеллы» письмо из Москвы. «Адам» не был уполномочен связываться с руководителями «Красной капеллы» Арвидом Харнаком («Старшина») и Х.Шульце-Бойзеном «Корсиканец»). Его задача была более скромной: он должен был передать рядовому члену «Капеллы» Курту Шульце шифрованное сообщение и 500 рейхсмарок, что он успешно выполнил. Деньги «Адам» передал через тайник, и стокгольмская резидентура сообщила в Центр его описание:

«Адам зарыл 500 марок в коричневой бутылке с чёрным пластмассовым колпачком в назначенном месте: если встать около Бранденбургских ворот лицом к Charlottenburgstrasse, то слева от ворот видна дорожка, ведущая к Tiergarten. В десяти метрах от ворот стоит скульптура раненой львицы. С двух сторон от скульптуры находятся четыре скамьи. За второй скамьёй слева, если подходить от ворот, растёт дерево, на которое смотрит вниз львица; бутылка зарыта неглубоко, в вертикальном положении, у его основания, с внешней стороны скамьи».

Что касается шифрованного послания, то швед должен был передать его на личной встрече с К.Шульце, вызвав его на явку с помощью записки, опущенной непосредственно в почтовый ящик немца. В записке говорилось:  «Заступаете утром». Получив этот сигнал вызова на явку, Шульце в 18.00 встретился с «Адамом» у станции берлинского метро « Am Zoo». Швед вручил ему шифровку и рассказал о тайнике с деньгами.

К.Шульце передал «Адаму» ответную шифровку для Москвы следующего содержания: «У нас нет анодов. Пытаюсь достать батареи. Ханс (Ханс Коппи, радист «Капеллы», Б.Г.) вызывал вас – безуспешно. Стараемся сделать всё возможное. Берг».

П.Судоплатов, комментируя этот эпизод, утверждает, что поездка «Адама/Густава» в Берлин была мало эффективной. Ему вторит историк А.Судоплатов, его сын. Позволим не согласиться с такой оценкой по двум причинам: содержание задания вырабатывал московский Центр, и «Адам» его полностью выполнил. Во-вторых, мало эффективной скорее была деятельность Центра: связь с «Красной капеллой» была восстановлена, а вот воспользоваться ею не пришлось. «Завалил» «Капеллу» именно московский Центр, а Центр за собой вины никогда не признавал. Москва снабдила все филиалы «Красной капеллы» одним и тем же шифром, и стоило гестапо запеленговать один радиопередатчик и арестовать радиста, как посыпались провалы в Берлине, Брюсселе, Амстердаме и Париже.

По неудачному стечению обстоятельств «Красная капелла» в Германии была полностью разгромлена гестапо именно сразу после командировки «Адама». Все члены этой группы были повешены либо расстреляны. Вину за трагический провал группы Центр возложил на шведского курьера. Как ни отстаивали супруги Рыбкины невиновность своего шведского агента, Центр их не слушал и скоро отозвал из страны. По странной случайности Рыбкины не были подвергнуты репрессиям, как десятки и сотни их коллег, но к серьёзным делам их до самого конца войны их не допускали[20]. Только после войны стало ясно, что в провале Красной Капеллы был виноват сам Центр. 

Следует также упомянуть о другом, кроме дела «Красной капеллы», конфликте Рыбкиных с Центром. Они несколько раз просили Москву убрать из стокгольмской резидентуры шифровальщика Владимира Петрова (оперативный псевдоним «Пролетарский») из-за его явной неблагонадёжности. Но Центр не внял тогда доказательствам разведчиков.

Петров вёл кассу резидентуры и хранил все расписки её сотрудников о получении денег на оперативные расходы. Как вспоминает Зоя Воскресенская (Ярцева), Петров после отчёта в расходах расписки продолжал хранить, нагло утверждая, что «оперработник перед ним не отчитался». Так Зое Ивановне пришлось вносить собственные деньги, чтобы получить от него обратно свою расписку. Через десять лет после командировки в Швецию «Пролетарский» изменил службе и стране и попросил политического убежища в Канберре. СЭПО направила в Австралию своих представителей, чтобы подробно опросить бывшего шифровальщика о работе резидентуры НКВД в военные годы, надеясь получить от него сведения об агентах советской разведки.

В 1942 году с помощью агента Рыбкиных-Ярцевых «Шансонье», вхожего в семью миллионеров Валленбергов, советские торговые представители заключили крупную бартерную сделку со Швецией. Советский Союз в обмен на платину получил высококачественную сталь, крайне необходимую для самолётостроения. На этот раз нейтралитет Швеции был нарушен в пользу Советского Союза. В сделке «платина-сталь» принял участие банк, контрольным пакетом которого владела семья Валленбергов, с которой у резидента Ярцева и его супруги  установились потом регулярные связи.

 Кроме текущей оперативной работы, связанной со Швецией, резидентуре НКГБ и лично Кину, вместе с мадам А.Коллонтай, которую Бухеман называет одним из «самых блестящих дипломатов, которых он встречал», пришлось заниматься финской проблемой. В 1943 году советская дипломатия и разведка в Стокгольме приступила к реализации указания Сталина о выводе Финляндии из войны, и снова пригодился финский опыт резидента НКГБ.

В 1943 году Кин был отозван в Москву (его супруга осталась  ещё на год в Швеции), и на его место прибыл новый резидент – Е.Т.Синицын, выступавший под прикрытием должности заведующего консульским отделом. На вопрос посла, как долго он собирался проработать в Стокгольме, Синицын ответил, что время его пребывания в шведской столице будет зависеть от того, как скоро будет подписан договор о перемирии с Финляндией. Как только это произойдёт, он должен был немедленно выехать в Хельсинки для организации разведработы на новом месте.

— А сейчас маленький коллектив наших сотрудников, — сказал он, — будет прилагать все усилия для скорейшего выхода Финляндии из войны.

 Маленький коллектив вверенной Синицыну резидентуры составлял тогда 5 оперативных сотрудников.

В конце 1944 года место стокгольмского резидента НКГБ занял некто с инициалами Т.Т.

Добраться из Москвы в Стокгольм было тогда непросто. Например, будущий перебежчик В.Петров, назначенный в стокгольмскую резидентуру шифровальщиком и ответственным за линию «СК» (советская колония), добирался со своей супругой до цели несколько месяцев: сухопутным путём через Иран и Египет, потом на английском пароходе вокруг Африки (по пути их судно потопила немецкая подводная лодка, и пассажиры спаслись чудом), далее через Атлантику в Лондон, а оттуда самолётом – в Стокгольм.

Когда Е.Синицыну сообщили о назначении в командировку в Стокгольм, он вместе с кадровиком начал думать о том, каким путём ему следовало добираться до такой близкой, но благодаря войне ставшей такой далёкой страны. В любом случае нужно было сначала морем добраться до Англии: либо без всякого конвоя через Иран, Индийский океан, Южную Африку и Атлантику, либо через Мурманск или Архангельск северным путём под конвоем 2-3 эсминцев. На обоих путях путешественника ждали «люфтваффе» и немецкие подводные лодки. В Шотландии можно было сесть в самолёт и прилететь в Бромму, если, конечно, над Норвегией самолёт не собьют немецкие ассы.

Синицын отправился в Шотландию северным морским путём. Он опоздал на караван судов с конвоем из Архангельска, и пришлось садиться на одинокий английский пароход в Мурманске. Перед посадкой на пароход у маленького сына резидента с левого валенка сорвалась калоша и упала в воду. Жена Синицына сказала, что это к счастью: Посейдон получил подарок и теперь будет охранять их весь путь. Так и получилось. До Кардиффа дошли благополучно благодаря сильному шторму. Если бы немецкие подлодки отважились всплыть на поверхность, их бы тут же разломило пополам. По прибытии на берег супруги узнали, что конвой, на который они опоздали в Архангельске, был почти полностью потоплен (из 50 судов на дно пошли 40 и оба эсминца охраны).

Лететь в Стокгольм предстояло из Эдинбурга. В этот вечер на Стокгольм было два самолёта, и семье Синицыных можно было выбирать, на который из них садиться. Муж высказал мнение, что лучше выбрать первый, поскольку немцы его могут и не обнаружить, а, обнаружив, не успеют догнать. Супруга разведчика была противоположного мнения: она считала, что нужно лететь вторым самолётом, ибо немцы, обнаружив первый, вряд ли будут думать, что следом за ним летит второй.

Женская логика оказалась более правильной. Когда Синицыны благополучно приземлились в Броме, они увидели, что первый самолёт с трудом добрался до шведской столицы: над норвежской территорией его встретили немецкие истребители, были убиты штурман и два пассажира… 

Когда в Стокгольм для оказания помощи Коллонтай в переговорах с Паасикиви прибыл Синицын, то он сменил на посту врио резидента Зою Рыбкину-Ярцеву. Сам Синицын, описывая свои последние дни работы в Стокгольме накануне перевода резидентом в Финляндию, утверждает, что резидентом там уже был некий Т.Т. Перебежчики Евдокия и Владимир Петровы, прибывшие в Швецию примерно как раз в этот момент, пишут о своей работе под началом резидента Василия Фёдоровича Разина. По всей видимости, это был В.П.Рощин — во всяком случае, Е.Синицын под их описание явно не подходит.

 Евдокия Петрова, занимавшаяся под руководством Разина-Рощина разработкой машинистки-секретарши МИД по имени Мария, пишет о том, что Разин был большой «аматёр» по женской части и поддерживал интимную связь с одной шведкой. В одном из агентурных донесений, которые Евдокия обрабатывала по долгу своей службы в резидентуре, содержалась на этот счёт однозначная информация. Резиденту, если информация подобного рода дошла бы до Москвы, грозили крупные неприятности. По словам Петровой, она отдала обличающий документ самому Разину и больше никогда его (документ) не видела.

Если Петровы не врут, то AST явно проглядела свой шанс прошантажировать советского резидента и попытаться завербовать его на этой основе в свои агенты. Впрочем, Разин на вербовку вряд ли бы пошёл, это был старый опытный чекист, повидавший на своём веку всё или почти всё. Не исключено также, что AST всё видела и знала, но предпочла не мешать развитию любовных отношений, а использовать любовницу советского резидента в своих контрразведывательных целях, например, для продвижения дезинформации. Этот вариант был намного продуктивнее первого.

Синицын описывает другую любовную драму, разыгравшуюся на его глазах. Переводчик шведского языка и атташе Р. рассказал нашему разведчику о том, что в него влюбилась молодая шведка, дочь крупного промышленника средней руки, и что она тоже понравилась ему, и он отвечает ей взаимностью. Р. на самом деле был очень красивым молодым человеком, и не влюбиться в него было просто невозможно. Синицын, узнав об этой истории, посоветовал переводчику сказать шведке, что между ними ничего быть не может, потому что у него в Москве якобы была невеста. Отговорки, однако, не помогали, и шведка продолжала домогаться Р., предлагая ему себя в жёны.

— И какой же выход ты видишь в этой истории? – спросил резидент переводчика.

— Я думал над этим и пришёл к выводу, что лучше всего уехать в Советский Союз, и чем скорее, тем лучше.

Резидент посоветовался с мадам Коллонтай и получил от неё такое же решение: Р. следовало отправить домой: отец девушки никогда не даст согласия на её брак с советским гражданином, и лучше отношения молодых людей пресечь в корне.

Таков был вердикт женщины, ещё 25 лет тому назад выступавшей за свободную, не ограниченную никакими предрассудками и не стеснённую узами брака любовь. Но тогда она не была послом Советского Союза.

Случай с Р. продемонстрировал также, как легко можно было проникнуть в закрытое для советских людей шведское общество. Дверь туда легко можно было открыть с помощью очаровательных и не только очаровательных шведок. Но об этом советские чекисты не смели тогда и подумать. Через 15 лет это придумает и с большим успехом осуществит начальник разведки ГДР ныне покойный Миша (Маркус) Вольф. «Конечно, в этой истории мог быть другой конец», — 50 лет спустя вздыхает Е.Синицын, – «если бы наша разведка решила породнить разведчика с крупным магнатом Швеции. Но кто знает, чем бы всё это кончилось?». Кончилось бы всё для Р. плохо, заметим мы со своей стороны, и решение отправить его в Советский Союз было тогда абсолютно разумным и правильным.

…А любовных историй с участием советских граждан в Швеции было достаточно много. Синицын вспоминает о том, как А.Коллонтай взяла его с собой в поездку в лагерь для интернированных советских военных моряков-офицеров и рассказала по пути содержание статьи в одной социал-демократической газете. Согласно статье, шведские женщины из высшего общества рядом с лагерем снимали дачи и под предлогом работы приглашали интернированных офицеров к себе домой и вступали с ними в любовную связь.

Синицын решил проверить, правду ли написал шведский журналист и доверительно поговорил с одним из интернированных офицеров. Тот рассказал о трёх известных ему случаях «грехопадения» моряков. В одном случае советский моряк шёл мимо дачи и увидел молодую шведку, сидевшую на клумбе и корчившуюся от боли. Она попросила его помочь ей встать на ноги. Моряк поднял её на руки и поставил на крыльцо, а та не устояла и потянула его на себя. Две другие шведки притворились, что им тоже больно, и совратили моряков аналогичным образом.

Вот и верь мадам Коллонтай, что высшее шведское общество для советских людей было закрыто и недоступно! Нет, доступ туда был, но советские разведчики до него тогда ещё не «доросли». 

Сложившуюся в Швеции весной 1942 года обстановку стокгольмская резидентура НКГБ оценивала следующим образом (донесение от 31 мая):

 «Как по наблюдению резидентуры, так и донесениям агентуры, напряжённость в Швеции за последнее время заметно разрядилось. Шведы чувствуют себя более или менее спокойно и достигли этого путём дальнейших уступок немцам. Кроме того, начало активных военных действий на восточном фронте вселяет в шведах уверенность, что немцы не в состоянии сейчас выделить достаточного количества войск против Швеции. Шведские уступки и помощь немцам заключается в следующем:

1. Проведение в последнее время репрессий против политэмигрантов, систематическая конфискация журнала «Ди Вельт», конфискация ряда шведских газет за антинемецкие статьи, официальное открытие немецкого пропагандистского центра… усиление антисоветской пропаганды….

2. Усиление транзита немецких военных материалов в Норвегию и особенно в Финляндию.

3. Предоставление шведами своих пароходов немцам для перевозки угля.

4. Ремонт шведами немецкого военного автотранспорта, прибывающего из Финляндии.

5. Отправка рыбы в Германию и 18 тысяч тонн продовольствия финнам (рожь, пшеница, мука, мясо, консервы) при продолжающемся сокращении норм выдачи продовольствия в самой Швеции.

Кроме того, в Финляндию отправляются металлы для военных нужд и перевязочные средства, подошвенная кожа и деревянные барки.

6. Шведы строят по заказу немцев 38 различных судов водоизмещением от 2.400 до 8.200 тонн общим тоннажем 57.800 тонн, 9 судов уже сданы немцам, а остальные будут поставлены в 1942 и 1943 году.

7. По заказу немцев фирма «Болиндерэй» изготовляет 8 тысяч штук газогенераторов для грузовиков. Часть из них уже отправлена из Стокгольма в Ригу… Ведутся переговоры с немцами об изготовлении 30 тысяч газогенераторов.

Англичане выражают своё возмущение пронемецким нейтралитетом Швеции. Помощник английского коммерческого атташе Барбер в разговоре с нами заявил, что, по их расчётам, Швеция сейчас обеспечивает полугодовую продукцию военных заводов Германии своей высококачественной рудой. В связи с этим в Лондоне считают, что было бы выгоднее, если бы Швеция даже примкнула к державам «Оси», в таком случае английские бомбардировки лишили бы Германию шведской руды.

В  отношении нас шведы за последнее время ведут себя вызывающе. Пресс-бюро на днях установило, что нота товарища Молотова 27 апреля, посланная пресс-бюро 17 мая, задержана на почте. На наш запрос МИД объяснил, что шведское правительство считает нежелательным распространение этого документа, и предложило забрать его с почты обратно. При этом совершенно случайно выяснилось, что, начиная с февраля месяца, больше ста тысяч пакетов с нотой товарища Молотова, докладом и приказом товарища СТАЛИНА было негласно конфисковано.

Несмотря на то, что почта регулярно получала деньги на отправку, все пакеты складывались в подвал.

Ведётся явное наблюдение за миссией и другими совучреждениями. Отмечены случаи, когда посетителей миссии при выходе тут же арестовывают».

Приведенное донесение свидетельствует о том, что резидентура внимательно отслеживала развитие событий в стране пребывания и использовала все средства, включая агентурные (например, в части количественных характеристик шведского сотрудничества  с немцами) и открытые источники информации.

Следующее – июньское 1942 года — донесение говорит о том, что советские разведчики каким-то образом получили доступ к информации, поступающей непосредственно из Берлина:

«Источник, заслуживающий доверия, сообщил, что несколько высших офицеров германской армии, в частности, генерал инфантерии Д.Ветцель, бывший начальник штаба у Людендорфа, обратились к Гитлеру с меморандумом, в котором они резко критикуют положение германской армии и предлагают  в интересах спасения Германии предпринять немедленные шаги к заключению мира. Все эти офицеры в настоящее время арестованы, т.к. было установлено, что они успели переправить копию этого меморандума за границу…»

Далее в меморандуме говорится о том, что Германия снова повторяет ошибку 1914 года, ввязавшись в войну на два фронта, и что эта ошибка усугубляется отсутствием веры в победу не только на фронтах, но и в тылу. «Спасение Германии офицеры видят в заключении компромиссного мира. Если такой мир будет предложен противнику ещё до наступления лета и решающих боёв, то есть надежда, что Германия выйдет из этой войны с честью», — заканчивала резидентура своё послание.

Несомненно, это донесение носило для Москвы важный стратегический характер и сыграло свою роль в ходе подготовки советской армии к летней кампании 1942 года.

…Мало кому известно о том, что советская разведка в 1942-43 г.г. планировала покушение на Гитлера, и, вероятно, совсем не известно, что Стокгольм стал одним из звеньев на пути к покушению.

План заключался в том, чтобы использовать возможности самого засекреченного агента НКГБ в Берлине – актрисы Ольги Константиновны Чеховой, которая была довольно близко знакома как с Герингом, так и самим Гитлером. Брат Ольги Чеховой – Лев К. Книппер, бывший белый офицер, известный композитор, тоже давно работал на НКГБ и пользовался у чекистов таким большим доверием, что ему поручалось, в случае занятия немцами Москвы, возглавить одну из боевых групп агентов, выходцев из артистической среды, которая должна была организовывать теракты против немецкого военного командования.

Связь между братом и сестрой поддерживалась через Стокгольм.

Естественно, сама О.Чехова убить Гитлера не могла, и ей в помощь в Берлин в феврале 1942 года был переброшен боевик-нелегал и популярный одно время боксёр И.Миклашевский. Боксёр предъявил немцам легенду о том, что он является родственником известной актрисы М.М.Блюменталь-Тамариной, что он порвал с советским строем и хотел бы работать в Германии и помогать рейху в войне. Пока до сих пор не известно, каким путём Миклашевский попал в Германию, но кажется, это тоже было сделано через Швецию.

«Сын» Блюменталь-Тамариной в августе 1941 года перебежал к немцам и занял солидный пост в пропагандистском ведомстве Геббельса, что и способствовало устройству Миклашевского в Германии. Кроме того, он пользовался расположением чемпиона Германии по боксу МаксаШмелинга. Скоро Миклашевский, красивый, сильный и волевой человек, установил знакомство с О.Чеховой и стал подбирать из числа проживавших в Германии русских белых офицеров агентов, с помощью которых он планировал осуществить ликвидацию Гитлера. Разведцентр НКГБ в Москве уже разрабатывал возможность переброски Л.Книппер в Берлин, но когда план был доложен Сталину, он отклонил его.

Причиной такого решения Сталина послужили разведывательные материалы, поступившие из резидентур в США, Англии и Швеции о зондажных подходах немецкой оппозиции к американцам и англичанам с целью добиться сепаратного мира с западными союзниками Советского Союза.

— Зачем нам содействовать этим антисоветским планам? – изрёк вождь. – Вместо ликвидации Геринга следует помочь поссорить его с Гитлером, что ослабит немецкую верхушку.

Операцию свернули и по предложению Сталина осуществили другую акцию: через нашу резидентуру в Стокгольме немцам подбросили материалы о сомнительных связях Геринга с разведслужбами США и Англии и его «антигитлеровских» высказываниях. По всей видимости, немцы не поверили этой информации – от неё явно пахло «липовым» цветом.

И.Миклашевский со своей группой ждал приказа на уничтожение Геринга, а получил задание ликвидировать своего «дядю» Блюмен-Тамарина, что он благополучно исполнил и в начале 1945 года бежал из Германии во Францию, перешёл там на нелегальное положение и возвратился домой лишь в 1947 году.  

Из шведских источников известно о некоторых неудачных выступлениях сотрудников политической разведки в Стокгольме, а именно речь идёт о нашумевших в своё время делах сотрудников советской миссии, атташе Алексея Войны и Михаила Онучева. Молодые разведчики в 1940 году попытались завербовать белорусского эмигранта инженера К. Они заставили К. написать в трёх экземплярах (!?) заявление о том, что он желает вступить в тайное сотрудничество с разведслужбой СССР, и дать клятву «на честь и совесть» в том, что никому не расскажет об этом тайном сотрудничестве.

К. получил задание следить за шведами, вернувшимися из поездок в Советский Союз, за посетителями русской церкви в Стокгольме и за троцкистами. За все эти мелкие и незначительные услуги К. выплачивался солидный гонорар в размере 1200 крон в месяц.  К. был безработный и от денег не отказался. Когда же он понял, что сотрудничество с иностранной разведкой чревато нежелательными для него последствиями, он явился в AST и во всём признался. Контрразведчики, как водится, предложили ему играть роль подсадной утки и соглашаться на всё, о чём его попросят Война и Онучев. Судя по всему, К. повёл себя не слишком деликатно, и Война и Онучев заподозрили в нём подставу и от контакта с ним отказались[21].

Ещё одно дело, связанное с неосторожной работой упомянутого А.Войны, было раскрыто в августе 1942 года, когда самого разведчика в Швеции уже не было. Контрразведка запеленговала на ул. Руслагсгатан радиопередатчик и в самом начале его работы арестовала радиста, шведско-русского юношу, и его отца, скульптора-эмигранта из Советского Союза. Отец, чтобы не испортить будущее своего сына в Швеции, пытался взять вину на себя, но это ему не удалось, и оба они были осуждены шведским судом к тюремному заключению сроком на 3 года каждый. Юноша, воспитанный в духе патриотизма, в 1942 году инициативно явился в советскую миссию и там предложил свои услуги в деле борьбы с немецким фашизмом. Аресту его предшествовал короткий период работы с Онучевым на агентурных началах и несколько коротких инструкций по работе на радиопередатчике.  

Война и его коллега Онучев были отозваны из Стокгольма в 1941 году.

ГРУ

Официальным представителем ГРУ ГШ Красной Армии в Швеции был упоминавшийся нами ранее полковник Николай Никитушев. Являлся ли он одновременно руководителем резидентуры ГРУ, нам не известно. Что является достоверным, так  это то, что Никитушев поддерживал в этот момент контакт с бывшим военно-воздушным атташе Швеции в Москве Стигом Веннерстрёмом, отозванным в марте 1941 года. С.Веннерстрём имел официальный повод для поддержания с русскими военными на Виллагатан и, по всей видимости, выполнял задание бюро «С» добывать военно-политическую информацию о России и деятельности резидентуры ГРУ. (Не забудем напомнить читателю, что Веннерстрём с самого начала своей карьеры являлся сотрудником шведской военной разведки).

Перед отъездом из Москвы с Веннерстрёмом в здании Генерального штаба МО Советского Союза встретился некто Сергей Иванович, который уже на протяжении 7-8 лет внимательно наблюдал за шведом и был вместе с ним в 1933 году в Риге, куда молодой шведский лётчик приехал изучать русский язык. Сергей Иванович в осторожной форме предложил Веннерстрёму добыть информацию о секретной немецкой операции «Барбаросса» (нападение на Советский Союз), и шведский майор, кажется, от предложения не отказался.

Приобретение в качестве агента шведского военного разведчика было конечно большой удачей ГРУ.

Об оперативной активности советской военной разведки в Стокгольме имеется не так уж много информации. М.Кубу описывает в своей книге один интересный эпизод, в котором резидентура ГРУ отметилась в шведской столице самым «вызывающим» образом: они умудрились внедрить своего агента в ближайшее окружение короля Густава V.                     

Эта история берёт своё начало далеко от Стокгольма и от описываемого нами периода времени.

В Латвии жил да поживал русский князь L. После революции 1917 года его родители бежали из большевистской России и поселились в только что образованном государстве. Они владели в Латвии недвижимостью и фабриками, и недостатка ни в чём не испытывали. После смерти родителей Л. стал главой дома, женился на немке, активно участвовал в антисоветской деятельности, был членом разных русских эмигрантских организаций и состоял членом латышского skyddskår. Когда в Латвию в 1940 году пришли советские войска, жена Л., оставив мужа,  сбежала в Германию. Князь не очень горевал о «пропаже» и ждал, что будет дальше.

Дальше наш князь влюбился. Его предметом стала жена одного шведского барона, представителя одной шведской фирмы в Риге. Возник типичный любовный треугольник, в котором сначала всем нашлось место. Троица встречалась и проводила вместе всё своё свободное время. Но потом баронесса устала от своего мужа и стала готовить почву для развода. Князь же стал ждать, когда путь к соединению с баронессой будет открыт. Он умел ждать.

Кода в Латвию пришли советские солдаты, баронесса уехала в Швецию. В Стокгольме она нанесла визит хофмаршалу шведского двора барону Nils Rudebeck и попросила его заручиться поддержкой Его Величества короля Густава V, чтобы тот помог князю Л. выбраться из советской Латвии.

— Спасите князя, — умоляла баронесса. – Это человек благородного происхождения.

Благородное происхождение русского князя было достаточным основанием для короля Швеции, чтобы воспринять эту просьбу как свой долг, и скоро Рюдебек смог сообщить баронессе, что его патрон обратился с соответствующей просьбой в МИД Швеции. Одновременно Густав V послал телеграмму Сталину с просьбой выпустить князя в Швецию. Порядочные люди в Швеции были всегда нужны. В мае 1940 года разрешение Москвы на выезд Л. в Швецию было получено. Князь не спеша стал собираться в дорогу.

В июне, накануне отъезда в Швецию, Л. обнаружил за собой слежку – за ним неотступно следовали два человека в штатском. Князя охватил страх. Потом ему позвонили, человек на другом конце провода представился Иваном Ивановичем и предложил встретиться. Князь сказал, что с незнакомыми людьми он дела иметь не привык. Но Иван Иванович настаивал, и встреча состоялась. Князь пришёл в названный незнакомцем ресторан и обнаружил там человека в штатском, сидящим за столом, на котором торжественно красовался графин с водкой. Князь присел, и Иван Иванович с очаровательной улыбкой на устах предложил ему папиросу:

— Вы понимаете, кто я, — самоуверенно сказал Иван Иванович.

— Пожалуй, — не очень уверенно ответил князь.

Иван Иванович сказал, что он – офицер разведки Красной Армии, знает князя как истинного русского патриота, который не последовал за своей супругой в Германию, а остался ждать советскую армию в Латвии, и что он вполне одобряет его планы жениться на шведской баронессе. Почему для истинного русского патриота больше подходила шведка, чем немка, Иван Иванович не объяснил.

— Хотите стать офицером Красной Армии? – неожиданно спросил Иван Иванович, продолжая свою «мозговую атаку» и не забывая опорожнят содержимое графина.

— Нет, я собираюсь в Швецию.

— Ну, вы можете служить в армию, не нося мундира.

— Мне помогает сам король Швеции, и я не хотел бы оставаться по отношению к нему неблагодарным, — пытался «отбояриться» Л., но скромность на Ивана Ивановича никакого впечатления не производила.

— Вы берёте с собой в Швецию мать? – неожиданно спросил Иван Иванович.

Князь понял, что если он будет упрямиться, его мать в Швецию не выпустят.

— Но если я останусь в Швеции и расскажу шведским властям, что я русский шпион? – прибег князь к последнему аргументу.

— У ГРУ длинные руки, — не сдавался Иван Иванович, не забывая подливать себе и князю водку. – Рано или поздно мы вас достанем.

С этим князь спорить не стал. Водка кончилась, и оба переместились в отель «Рим». Там Иван Иванович угостил князя великолепным ужином, потом это всё «отлакировали» шампанским в ночном клубе, тем самым окончательно закрепив результаты вербовки. Князь уже не был таким сомневающимся, как в начале знакомства, и при прощании обещал Ивану Ивановичу подумать над его заманчивым предложением. Тот давал ему на размышление 24 часа. Больше времени давать было нельзя – ГРУ страшно требовались агенты в Швеции.

— Я должен пройти какой-нибудь подготовительный курс? – поинтересовался князь.

— В этом не необходимости, — заверил Иван Иванович. – У нас в Швеции предостаточно специалистов, они вас всему научат.

Разведчик попросил князя написать автобиографию и заявление о вступлении в ряды агентов советской военной разведки. Некоторое время спустя Иван Иванович получил справку о том, что князь принят в ряды Красной армии офицером – справку подписал, якобы, маршал Семён Тимошенко. В дорогу князь получил авторучку и запонки – они должны были служить вещественными признаками для опознания нужного человека в Стокгольме. Он выучил наизусть секретную инструкцию и условия связи с будущим оперативным руководителем в Швеции.

Явка с сотрудником резидентуры ГРУ в Стокгольме должна была состояться в 19.45 15 января 1941 года у входа в оперу. К нему должен был подойти незнакомец и спросить по-русски:

— Простите, вы не скажете, когда начинается представление?

При этом незнакомец, который будет стоять рядом с афишей, на которой чёрным по белому будет указано это самое время представления, должен был посмотреть на часы и обнажить рукава рубашки с точно такими же запонками, которые князь получил от Ивана Ивановича в Риге. В ответ князь должен был достать из кармана авторучку и сравнить её с той, которую покажет незнакомец.

Иван Иванович заставил князя повторить инструкции и попрощался.

Да, мы чуть не забыли упомянуть, что в дорогу Л. получил на первые расходы в Швеции довольно приличную сумму денег.

Когда Л. с матерью должен был уезжать на аэродром, ему позвонили. Неутомимый Иван Иванович пожелал ему счастливого пути и добавил:

— Бог даст, мы ещё встретимся при более благоприятных обстоятельствах.

Сидя в самолёте, князь всё думал о том, какие же обстоятельства могли быть более благоприятными для офицера ГРУ, чем те, при которых они встречались в Риге. О своих размышлениях князь расскажет потом на допросе шведским следователям, но и они не смогли ответить на его недоумённый вопрос, а только удивлялись набожности советского офицера и неисповедимым путям Господним, которым следует таинственная русская душа.

Но всё это будет впереди, а пока князь с головой окунулся в свою новую шведскую жизнь. Он поселился в «Карлтоне», наслаждался обществом своей невесты-баронессы и пустился во все тяжкие, заводя связи в изысканном обществе шведской столицы и за её пределами.

Шведским контразведчикам пришлось потом долго трудиться над составлением списка его самых высокопоставленных связей – графов, министров, баронов, придворных, генералов, адмиралов, банкиров, сотрудников МИД и полиции, а также дипломатов и военных атташе, включая британцев сэра Маллета, мистера Саттон-Прата, спецпосланника президента Рузвельта и резидента OSS Bruce Hopper, который тут же порадовал князя конфиденциальной информацией из Вашингтона о том, что Белый дом после войны планирует образовать из Эстонии, Латвии и Литвы некий союз прибалтийских государств. Не прошли мимо Л. и посланники Франции, Бельгии, Бразилии, Швейцарии, которые тоже «радовали» его полезными для Советского Союза сведениями.

Естественно, князь не желал оставаться неблагодарным по отношению к шведскому двору и первым делом нанёс визит хофмаршалу Рюдебеку. Получив с его помощью аудиенцию у короля Густава, он поблагодарил его за заботу и участие в его судьбе. Король живо интересовался положением в Латвии и сочувственно кивал головой, слушая рассказ князя о «зверствах большевиков» и тех «страданиях», которые ему пришлось перенести в Латвии. Естественно, Л. не стал объяснять королю, что самым большим «зверством» была его вербовка.

Не остался князь неблагодарным и по отношению к ГРУ и аккуратно появлялся у входа в стокгольмскую оперу. На явку у афишы пришёл резидент ГРУ Константин Виноградов, прикрытый должностью первого секретаря советской миссии. Он узнал-таки от князя, когда начинается представление в опере, выдал новые инструкции, а также деньги на выполнение задания. На будущее резидент пообещал выдать князю не менее 50 тыс. крон, чтобы тот мог открыть в Швеции собственное дело.

Князь активно работал на ГРУ два года. Потом, как это часто случается  в жизни русских князей, он стал слишком самоуверенным и решил часть возложенных на его задач «спихнуть» на других. Ему пришло на ум нанять секретаря или адъютанта и поручить ему всю техническую шпионскую работу. «Спихотехника» — это национальная особенность всех русских бюрократов и лентяев. Князь за два года проживания в Швеции тоже несколько обюрократился.

…17 марта 1943 года два благонамеренных шведа – kamreren G. и fabrikören W. — прогуливались по Дроттнингатан и встретили там знакомого флотского офицера. Разговорились.

— Я устал от военной службы, — заявил им flottist.- Притворюсь нервнобольным и slipper lumpen.

— А чем же ты займёшься? – поинтересовался Г.

— Стану шпионом, — похвастался тот. – Служу у одного русского князя, который работает на русскую разведку.

Благонамеренных шведов охватила дрожь. Они считали себя истинными шведскими патриотами и побежали в Старый город в полицию безопасности. Их внимательно выслушал комиссар Эрик Лённ. Невероятная история привела комиссара в замешательство. Он сначала подумал, что доносчики страдают какой-нибудь нервной болезнью. На всякий случай он попросил их держать всё в секрете и дал им задание: войти в доверие к флотскому знакомому и снабжать его «разведывательной» информацией.

Агенты-новички вступили в контакт с флотским и назначили ему встречу на площади Густава Адольфа. Люди Лённа снабдили их какой-то «секретной» морской картой, на которой были указаны ложные минные поля. Когда бухгалтер и фабрикант появились на площади, там уже разгуливали многочисленные сотрудники AST, одетые в тёмные плащи.

Флотский адъютант князя пришёл не один, а в обществе какой-то фрёкен Сольвейг, 21-летней сотрудницы какой-то конторы. Потом на площади появился некто, которого адъютант князя назвал по кличке ”Lill-Kurre”. Все трое стояли рядом с Arvfurstens palats, а флотский показывал на каких-то прохожих и называл их по кличкам то «D10», то «D9». Это было захватывающее зрелище, у бухгалтера и фабриканта от восторга замирало сердце, а от страха тряслись поджилки. 

Контрразведчики Лённа получили столько материала для работы, что его с лихвой хватило бы на две такие службы, как шведская контрразведка. Слежка, поставленная за одним из «агентов»  князя, выявила, что он недавно совершил кражу со взломом в Kungsholmens bowlinghall. Его добычей оказались 162 кроны мелкими монетами, бутылка коньяка и старый кожаный портфель. Внутренности портфеля, естественно, никогда никакой секретной информации не знали.

Но скоро контрразведчики всё-таки вышли на след князя Л. и арестовали его. Он был приговорён Stockholms rådhusrätt к двум с половиной годам тюрьмы за подготовку шпионажа. Дело постарались решить втихомолку, чтобы не допустить утечки в СМИ. Сколько информации и какого содержания подсудимый успел передать К.Виноградову, никто не знает. Естественно, князь был себе не враг и сделал всё возможное, чтобы преуменьшить свои успехи на шпионском поприще. Спрашивать Виноградова по этому поводу следствие по вполне понятным причинам не могло. При дворе Густава V заявили, что князь Л. им едва известен, и никаких дел с ним там никогда не имели. «Секретари» и «адъютанты» князя оказались не совсем нормальными людьми, и их отправили на лечение к психиатрам.

…После войны шведский барон, лишившийся своей жены в Риге, встретился с князем в молочном магазине. Разговорились. Князь рассказал, что сидел в тюрьме в Vänersborg, но за что был посажен туда, промолчал. Барон, живший в Эстермальме, в 1946 году på Centralen ещё раз увидел князя в обществе своей бывшей дражайшей половины, князь и княгиня помахали ему издалека ручкой. Потом парочка уехала на Кубу, а когда там совершил революцию Фидель Кастро, она переместилась в Канаду.

— Время от времени я получаю от них открытки, — рассказал барон любопытному жургналисту М.Кубу в начале 70-х годов.

Об Иване Ивановиче ничего не слышно. По всей видимости, пишет Кубу, он здорово жалел, что в своё время не удовлетворил желание князя Л. пройти курс шпионской подготовки.

Этот рассказ, написанный в стиле легковесного ироничного детектива, наполнен самым серьёзным и даже зловещим содержанием. Шпионаж – дело серьёзное, и последствия от него редко могут расположить участвующие стороны к иронии или юмору. Князь Л., согласившись в преддверии второй мировой войны работать на советскую военную разведку, сильно рисковал. Ущерб, который он причинил Швеции, судя по всему, был серьёзным. Разведывательные службы не любят направо и налево разбрасываться деньгами – особенно советские, а князь Л. получал от ГРУ солидное вознаграждение…

Мы привели типичный пример вербовки под условным названием «алкогольная атака», на который русские особенно большие мастера. Кстати, в Риге в описываемое время ГРУ удалось завербовать не только князя Л., но и шведского военного лётчика Стига Веннерстрёма. Об этом мы расскажем в другом месте. Дело шло к войне, Москва понимала, что нейтральные шведы могут оказать ей неоценимые услуги, а потому и ГРУ, и НКВД торопились забрасывать свои сети. Время поджимало, на тонкую и изобретательную работу, в которой участвует «серые клеточки» (Hercules Poirot), его уже не хватало. Впрочем, хорошо организованное застолье иногда вполне её компенсировало.

Познакомив читателя с частным случаем шпионажа на территории Швеции во время войны 1939-1945 г.г., перейдём к изложению более «тяжёлой материи, без которой в увлекательном мире шпионажа нам будет трудно ориентироваться.

Другому агенту ГРУ, которого М.Кубу называет Sven E., о котором Бернхардссон пишет, что его фамилия близка по звучанию к фамилии «Стрём», и которого Фошберг просто называет по имени Тeodor Engström и считает агентом В.Старостина, руководителя агентства «Интуриста», тоже сильно не повезло: его, единственного за всю войну шпиона, приговорили к пожизненному заключению. Полное имя Энгстрёма было Свен Теодор, и его провинность заключалась в том, что он скопировал фрагмент шведской «линии Мажино» – оборонительных сооружений по реке Каликс и в мае 1941 года передал его советскому разведчику. Мотивом для сотрудничества шведа с советской разведкой явилась его мечта заработать 100 тыс. крон, для того чтобы открыть собственную строительную фирму.

Со своей инициативой поживиться на почве шпионажа С.Т.Энгстрём явился в советскую миссию на Виллагатан. Там его заподозрили в провокации и ответили, что посольство шпионажем не занимается. Потом кто-то из знакомых Энгстрёма случайно обронил фразу о том, что настоящим гнездом советского шпионажа в Швеции является «Интурист», и Свен Теодор направил свои стопы на Васагатан. Там он попал на приём прямо к Виктору Старостину, и их беседа нашла продолжение. Энгстрём запросил за свои материалы 100 тыс. крон, но советский разведчик цену сбил, попросил шведа добыть дополнительные сведения по крепости Буден и в результате выплатил ему за всё про всё, частями, около 35 тысяч крон.

Материал передавался на т.н. моментальных встречах в парке Хумлегорден: Старостин ждал его на определённой скамейке, Энгстрём молча садился рядом, быстро отдавал фотоплёнку, и оба расходились в разные стороны. Сигнал о вызове на встречу – крестик напротив определённой фамилии в телефонном справочнике — Энгстрём ставил в телефонной будке на Карлаплан. Старостин, проходя мимо, считывал сигнал и шёл на встречу в Хумлегорден. Помимо моментальных встреч в городе Энгстрём поддерживал с разведчиком связь через продавца мебельного магазина на Фолькунгагатан Aron Witz, оставляя у него записки.

Разоблачение Энгстрёма облегчил как раз арест именно Витца, бывшего русского гражданина, функционировавшего в качестве содержателя передаточного пункта для нужд Старостина. А.Витц иногда поддерживал со Старостиным доверительный контакт… по телефону. Когда кто-то из агентов оставлял у него разведывательный материал, он звонил в «Интурист» и условной фразой оповещал об этом Старостина. При обыске у Витца нашли также радиопередатчик и некоторое другое шпионское снаряжение, которое Витц должен был передать неизвестному шведу по имени Энгстрём. После этого AST по ошибке разрабатывала сначала брата агента и только позже установила личность настоящего подозреваемого.

Шведские военные утверждали, что Энгстрём нанёс обороне Швеции непоправимый ущерб, в частности, такое утверждение содержалось в отзыве начальника försvarsstabens underrättelsetjänst полковника Карлоса Адлеркройца, представленного в суд над шпионом[22].

Совершенно очевидно, что такой «ас шпионажа», как Виктор Старостин, представлял серьёзную опасность как для самой службы, так и для вербуемых им агентов. Его «упрощённые» отношения с Витцом привели к провалу в работе с Энгстрёмом. И С.Т.Энгстрём был не единственным шведом, которого Старостин самым бездарным образом провалил и подставил под шведское правосудие. Т.Фошберг пишет, что в оперативном наборе «смертельных» приёмов по технике ухода от наружного наблюдения у Старостина были такие, как прыжки на полном ходу из автобусов и трамваев. Понятное дело, сотрудники НН не могли подражать Старостину по двум причинам: они боялись за свою жизнь и, кроме того, не хотели себя расшифровывать. И Старостина часто теряли, но зато потом находили его агентов.

Кстати, Бернхардссон пишет, что большую помощь контрразведке в разоблачении Энгстрёма и некоторых других советских шпионов оказал некий шведский офицер-лётчик, добровольный участник советско-финской войне. Во время воздушного боя он был сбит, приземлился на парашюте на территории Советского Союза и попал в советский плен. Из плена он был быстро отпущен домой – правда, под обязательство работать на советскую разведку. Вернувшись в Швецию, он явился с повинной в AST и согласился помогать контрразведчикам в их работе против советских военных разведчиков.

Некоторое время спустя, когда указанный офицер уже служил в Эстерсунде, Старостин направил к нему своего агента, чтобы восстановить с ним связь и напомнить ему о необходимости «отработать» полученную свободу. Естественно, AST с самого начала контролировала эту линию работы Старостина и всю его т.н. ”resegrupp”, названную так за удивительную мобильность её членов и частые передвижения по всей Швеции. Установив оперативные связи Старостина, контрразведка произвела аресты. На скамью подсудимых попали сотрудники Красного Креста Швеции шофёр (по другим данным, монтёр)  Karl Hugo Bjurling, servitör Sven Eugen Svensson, fabrikör Nils Norgren, а также бывший русский подданный портной Йозеф Либерман[23].

Виктор Старостин был человеком «широких» взглядов, о чём вспоминает работавший когда-то по делу «resegrupp» ветеран СЭПО  Gösta Danielsson: «Starostin hade bett Norgren att sammanföra honom med en “villig kvinna”. Norgren hade sedan ringt en prostituerad och frågat om hon ville ta emot en utländsk man som såg ut som en japan”. Шведка согласилась, и свидание «японца» по имени Виктор Старостин и проституткой было зафиксировано и запротоколировано сотрудниками контрразведки. Результаты, кажется, были использованы против незадачливого разведчика в качестве мягкого шантажа. Шеф «Интуриста» после этого немедленно покинул страну, не дожидаясь ареста или объявления нежелательным для Швеции лицом.

В 1940 году в Гётеборге была обезврежена радиогруппа Sven Rydstedt, в которую входили члены КПШ и которой руководил сотрудник миссии на Виллагатан Степан Артемьев, также принадлежавший, по всей видимости, к резидентуре ГРУ. 

Было также малозначительное, но сильно раздутое прессой шпионское дело 1944 года, в котором были замешаны трое французов, сумевших бежать из немецкого концлагеря, и сотрудник советской миссии Владимир Ерофеев. У шведских контрразведчиков не хватило терпения, и они арестовали подозрительных иностранцев в самом начале их знакомства с Ерофеевым. Большого ущерба безопасности Швеции они нанести не успели.

Непосредственно к делу Старостина-Энгстрёма примыкает громкое дело Василия Сидоренко, тоже сотрудника «Интуриста». Когда Энгстрёма арестовали, то Старостин в мебельном магазине на Фолькунгагатан больше не появлялся, а послал вместо себя Сидоренко. Сидоренко на ломаном шведском языке и с помощью записки пытался предупредить владельца магазина, чтобы он больше никаких пакетов и передач для «Интуриста» не принимал.
Скоро Старостин был вынужден покинуть Швецию, и вместо него на сцене появился им же расшифрованный Василий Сидоренко.

Василия Сидоренко, как и его бывшего начальника, подвели грубые приёмы работы, в которой требуется и хорошее знание своего ремесла, и понимание складывающейся вокруг обстановки, людей и их психологии. Ничего этого  у Сидоренко не было, зато у него было большое желание добиться конкретных результатов в вербовочной работе, напористость и пренебрежение всякими мерами безопасности.

Дело Сидоренко хорошо описано в специальной и популярной шведской литературе, и мы коснёмся его в самых общих чертах. Добавим, что его разработка семьи Vallin, возможно, прошла бы для контрразведки незамеченной, если бы Сидоренко не «наступал широким фронтом» и попутно не сумел «засветиться» в работе с другими, менее изученными «экземплярами». Они-то и преподнесли ему сюрприз. Так, с помощью младшей Валлин он попытался получить информацию от одного шведского военнослужащего и своими неуклюжими и прямолинейными вопросами сильно насторожил его. Результат превзошёл все ожидания: швед пошёл в контрразведку и высказал свои подозрения. После этого Сидоренко был взят под наблюдение, заодно в разработку попала и семья Валлин, и всё кончилось громким процессом.

Суд над Сидоренко получил большой общественный резонанс в Швеции и негативным образом повлиял на двусторонние отношения между Москвой и Стокгольмом. Разведчик, не имевший дипломатического иммунитета, был арестован и приговорен шведским судом к 12 годам тюрьмы. Это вызвало сильное раздражение в Москве. В дело вмешался премьер-министр и министр иностранных дел В.М.Молотов, обратившийся к шведскому послу в Москве с просьбой отпустить Сидоренко на родину.  Когда шведы отказались сделать это, последовала высылка из Советского Союза и посла, и военного-атташе Швеции. Но шведы продолжали стоять на своём и давлению со стороны Москвы не поддавались.

Тогда, согласно Фошбергу и Бухеману, в феврале 1944 года советская авиация нанесла несколько предупреждающих налётов на Швецию и сбросила бомбы в районе Хаммарбю-Эриксдаль-Танто (22 февраля), потом в тот же вечер около Стрэнгнэса и 23 февраля – в районе Ставнэса. В результате шведское правительство, якобы, пошло навстречу правительству Советского Союза и выпустило Сидоренко на свободу.

Во время написания этой книги автор имел разговор с военным историком Д.Б.Хазановым, который, со ссылкой на бывшего военного лётчика и участника в воздушной войне над территорией Финляндии, сообщил, что никаких целенаправленных акций против шведов советская авиация в феврале 1944 года не осуществляла. Было другое: советское командование, чтобы сломить сопротивление финского правительства, упорно не желавшего выходить из войны против Советского Союза, запланировало несколько широкомасштабных массированных авиаударов по Хельсинки, Котке и другим финским городам. В воздушной операции участвовали около тысячи самолётов. Не исключено, что в ходе операции, проходившей в непростых погодных условиях, 1-2 самолёта сбились с курса и по ошибке сбросили несколько бомб над территорией Швеции (такие инциденты, кажется, имели место и ранее в районе Торнео и Каликса). Таким образом, случайное совпадение событий навело шведов на мысль о том, что советская авиация осуществила целенаправленные бомбардировки Стокгольма исключительно для того, чтобы оказать нажим на правительство Швеции в связи с делом Сидоренко.

Разные судьбы коммунистов (лирическое отступление)

Старшего брата Nyblad звали Knut Alvar, а младшего — Allan Emanuel. В 1941 году одному из них исполнилось 37, а другому — 35 лет. К этому времени они перепробовали множество занятий и профессий, но ни на одной из них свой выбор надолго не останавливали. Ещё мальчишками они удрали из дома и в поисках лучшей жизни отправились в stöldturné по живописному villaområdet Сальтшё-Дувнэс, но в дело вмешался barnavårdsnämnden и отправил Кнута в Norra Blecktornets skyddshem на о-ве Готланд, а Аллана – в Västergötland, где он вырос в хорошего vallpojke, а потом  ladugårdsskötare.

Братья отнюдь не были плохими людьми, они мечтали о тихой и спокойной семейной жизни. Один из них даже женился, но счастливая жизнь всё как-то не наступала. Кнут пристрастился к алкоголю, а Аллан увлёкся, как он считал, химией, а на самом деле – алхимией и время от времени тоже прикладывался к рюмочке. Братья вступили в компартию, но ничем особым в ней себя не проявили.

Так и прошла бы их жизнь – незаметно, тихо, без потрясений, если бы в начале 1941 года Аллан не пошёл в офис arbetsförmedlingen и как бывший landstormofficer не получил место civilanställd ordonans в FRA (Försvarets radioanstalt). Его определили в одно из самых секретных подразделений – kryptoavdelning, в котором работали около 20 сотрудников, т.н. forcörer, в задачу которых входила расшифровка кодов других государств и иностранных разведывательных служб. Как военные кадровики пропустили на такое место члена КПШ, нужно бы спросить Адлеркройца или шефа шведской контрразведки Халльгрена. Т.Фошберг объясняет это тем, что тогда в Швеции ещё не было организовано надлежащего контроля за подбором кадров.

Одним из таких форсёров был профессор Уппсальского университета Arne Beurling, раскрывшим коды немецкого посольства. Как бы то ни было, Аллан принял присягу и дал клятвенное заверение строго хранить секреты шифровального отдела и ни с кем из посторонних ими не делиться. После присяги он получил ordonnansbricka, passerkort и другие необходимые документы, удостоверяющие его личность.

Располагался отдел в районе Карлаплан, а военное руководство штаба обороны работало неподалёку, на Эстермальмсгатан. Обязанность ординарца Аллана Нюблада заключалась в том, чтобы в специальном портфеле, оборудованном замком, каждый день относить форсированные, т.е. расшифрованные коды из Карлаплан на улицу Эстермальмсгатан.

Как Аллан Нюблад попал в поле зрения советской разведки, никто точно не знает. Согласно его собственным показаниям, данным в ходе следствия, произошло это довольно просто, но романтично. Толчком послужило неординарное событие: форсёрам отдела удалось «расколоть» код одной советской радиостанции, и шведская разведка могла теперь познакомиться с некоторыми секретами русских. Ординарец Нюблад вспомнил, что газета «Ню Даг» характеризовала правительство Швеции как дружелюбно настроенное по отношению к нацистской Германии. Кроме того, он недавно «случайно» заглянул в отчёт шведского военного атташе в Финляндии (внутри отдела секретные документы циркулировали в незапечатанных budpåsar, и Аллан иногда заглядывал в них), и впечатление от прочитанного осталось неприятное. Он понял, что «Ню Даг» не врала, и что шведские офицеры сочувствуют фашистам. Шла война на территории Советского Союза, он представил, как немцы с подачи шведов читают теперь советские секреты, и понял, что надо действовать. Он  не любил нацистов.

Однажды он вышел на перекрёсток Карлавэген с Виллагатан неподалёку от советской миссии и стал ждать, когда кто-нибудь из персонала выйдет наружу. Дождавшись, когда из здания миссии вышли два сотрудника и приблизились к нему, он быстро подошёл к ним, сунул одному из них в руку записку, сел на велосипед и быстро уехал. В записке содержалась просьба встретиться с ним на следующий день в 17.00 в здании почтовой конторы на Норрландсгатан.

Советские разведчики, по всей видимости, не сразу решились на то, чтобы удовлетворить просьбу незнакомого шведа, но время было военное, и они решили рискнуть. Естественно, их линия поведения была построена на недоверии к неизвестному доброжелателю. Такие доброжелатели часто оказывались агентами контрразведки.

Когда некто Виктор появился на месте встречи и услышал от Аллана Нюблада, что шведы форсировали советский код, он не поверил. Заявителю пришлось пообещать недоверчивому русскому показать документы, подтверждающие его рассказ, и они разошлись, чтобы встретиться вновь в подъезде одного из домов на ежедневном маршруте ординарца Нюблада между Карлаплан и Эстермальмсгатан. К этому времени Нюблад заказал у слесаря дубликат ключа к портфелю и с его помощью сумел открыть портфель и убедить «недоверчивого» русского.

На Виктора демонстрация секретных документов ФРА произвела сильное впечатление. Он предложил Аллану, чтобы тот почаще открывал портфель и отдавал ему тексты шведских телеграмм и документов во временное пользование. Однако, это пожелание не могло быть удовлетворено, потому что у ординарца было всего 15 минут на то, чтобы доставить портфель к месту назначения. Любая задержка в пути могла вызвать у военных подозрение. Тогда Виктор предложил Аллану организовать по пути следования перефотографирование документов. Для этих целей на Юнгфругатан была снята квартира (разумеется, за счёт советской разведки), Виктор вручил шведу фотоаппарат, и дело пошло. Аллан подключил к делу своего старшего брата, и теперь бездельник Кнут Нюблад, проводивший целые дни в пивных, регулярно закладывал непроявленные плёнки в специальный тайник, а Виктор с аналогичной регулярностью изымал их из тайника. Правда, негативы при обычном дневном освещении получались не очень чёткие, но и эту задачу быстро решили: братья купили стол с подсветкой для демонстрации порноснимков и легко приспособили его для экспонирования секретных телеграмм ФРА. Necessity is the mother of the invention, говорят англичане.

Теперь дело пошло ещё лучше. В среднем удавалось переснять и передать Виктору не менее 72 кадров плёнки за сеанс. Портфели ФРА ежедневно наполнялись документами и непрерывной чередой отправлялись на Эстермальмсгатан. Естественно, с заходом по пути в небольшую квартирку на Юнгфругатан. Виктор за каждую порцию снимков платил братьям по 300-400 крон. (Мы забыли сказать, что политическая сознательность Аллана Нюблада удачно сочеталась с желанием слегка подработать, но он не был рвачом и в своих пожеланиях был скромен). Качество жизни братьев Нюблад стало заметно улучшаться. На закладку тайника Кнут уже ездил на новеньком велосипеде. Тайники постоянно менялись и находились на окраине города: то нужно было съездить к Гусарскому мосту, то в Фискарторпет, то в район Оксбергет, то в Какнэс. Так что велосипед не был роскошью, а средством передвижения.

Время шло, братья Нюблад трудились, шведские военные замечали, что русские последнее время что-то слишком часто стали менять коды, но время было военное, и всё находило своё естественное объяснение. Трудно сказать, как долго продолжалась бы эта идиллия, если бы не странный поступок бывшего landstormofficer: кроме шпионажа, он умел ещё делать аборты! Один из двух сделанных им абортов закончился трагической смертью пациентки, и Аллана посадили в тюрьму. Трудно сказать, что двигало шпионом в данном случае: жажда наживы или сострадание к беременным женщинам, но, как говорят русские, жадность фрайера сгубила!

Брат Кнут в панике демонтировал фотооборудование на Юнгфругатан и вернул Виктору через тайник фотокамеру. Шёл январь 1942 года. Без дополнительного заработка жить стало труднее, и Кнут запросил у Виктора пособие для жены Аллана. Некоторое время спустя Кнут изъял из тайника 500 крон с запиской: «К- 200, А -300». Пока Аллана отсиживал свои два года за бытовой криминал, Кнут тоже подался в армию и надел мундир. Однажды он получил от Виктора приглашение на встречу, на которой советский разведчик порекомендовал ему попытаться восстановить работу конвейера Карлаплан-Юнгфругатан-Эстермальмсгатан.

Это было не так просто сделать, и первая попытка Кнута была посвящена вербовке сержанта vid Svea Livgarde Nils Gösta Östergren. Правдами и неправдами Нюбладу-старшему удалось уговорить сержанта передать русским описание артиллерийского шведского орудия. К сентябрю 1942 года сержант с большим трудом «родил» наконец довольно неплохой материал, но Виктор воспринял его скептически и напомнил Кнуту, что его цель не артиллерия, а ФРА. Не помогли материалы Эстергрена ни о новом шведском автомате, ни о вооружении пехоты шведской армии – Виктор хотел, во что бы то ни стало, вернуться к секретам шведской шифровальной службы. Что ж, его можно было понять: шифры и коды – это высшие приоритеты любой разведки, а у Виктора был начальник – резидент, который не забывал ему напоминать об этих приоритетах.

Наконец, Кнут познакомился с сотрудником ФРА ординарцем Оке Хельге Перссоном, занявшим место его брата Аллана, и стал потихоньку его обрабатывать. Но из этого ничего не получалось: Кнут априори считал своего объекта более сильной и независимой личностью и буквально робел перед ним. Он не мог преодолеть этого психологического барьера, но не мог и бросить Перссона, и однажды, выпив для храбрости водки, решился сказать, чтó от него требовалось. Он предложил Перссону «без риска зарабатывать по 5000 крон в месяц».

Перссон ответил согласием, а сам пошёл и доложил о странной беседе с Нюбладом своему начальству. Начальство предложило выступить ординарцу в качестве подставы или двойного агента. За Кнутом установили наружное наблюдение и круглосуточный контроль. Контроль не прерывался и в тот момент, когда он заходил выпить в своё любимое кафе на улице Линнея. (Оно, кстати, было любимым кафе и английских разведчиков, в том числе, нашего знакомого Хъю Джона Маркса). Контрразведчики следовали за ним на тайниковые операции с Виктором, оказавшимся сотрудником резидентуры НКВД Константином Ивановым. Только на сей раз Иванов стал получать в плёнках дезинформацию бюро «С», да и то не долго. Дальше всё было делом техники: арест Кнута Нюблада с поличным, суд над обоими братьями и Эстергреном, приговор каждому по 12 лет тюрьмы. 

Лучшая жизнь для братьев Нюблад так и не наступила.

Но Кнут и в тюрьме не терял оптимизма.

— Скоро русские выиграют войну и освободят нас, — говорил он заключённым.

Он не то чтобы верил в это, а просто не хотел терять лицо. Это помогало ему держаться.

Войну русские на самом деле выиграли, а вот вспомнили ли они про Кнута и Аллана Нюблада, история молчит. «Psykologiskt sett är fallet Allan och Knut Nyblad av stort intresse”, — пишет Мойрлинг. – ”Det är nämligen svårt att blunda för, att deras bristande samhörighetskänsla med det svenska samhället går tillbaka på faktorer, vilka har med deras olyckliga uppväxttid att göra».

Вполне возможно, что дело братьев Нюблад можно объяснить именно так. Перу Мойрлингу, как никому другому в Швеции должно быть известно, в чём состоит причина ”för bristande samhörighetskänsla med samhället”.

Выходец из добропорядочной семьи уппсальского священника, в которой на протяжении 400 лет все мужчины служили только Богу, в молодости активный член общества Clarte, Мойрлинг после короткого увлечения социал-демократией стал убеждённым коммунистом и вступил в ряды КПШ. Он был думающим коммунистом, его перу принадлежат несколько теоретических работ по теории марксизма, и потому он лучше других видел недостатки и изъяны в работе партии. Он не во всём соглашался с её руководством, слепо следовавшим инструкциям Москвы, пытался возражать и спорить, но когда началась война, он как антинацист понял, что его место рядом со своими товарищами по партии.

Он знал, насколько опасны могли быть контакты с сотрудниками советской миссии, а потому старался держаться от них подальше. Однако, благоразумие и осторожность хороши в мирное время, но шла война, и они не помогли, Мойрлинг всё равно был втянут в тот же водоворот, в который затягивало людей куда сильней его. Если у тебя есть сердце, если ты имеешь убеждения, и ты не можешь безучастно смотреть, как гибнут твои товарищи, то ты обречён на то, чтобы действовать.

Так оно и получилось. Сначала он был вовлечён в финские дела, когда к нему в 1941 году приехала финка и привезла из Финляндии т.н. «Открытое письмо Таннеру», автором которого был финский коммунист Mauri Ryömä. Курьерша запомнила текст письма наизусть, а Мойрлинг записал его и опубликовал в газете «Ню Даг». Публикация нашла живой отклик и в Швеции, и в Финляндии. В связи с этим письмом Мойрлинг познакомился с Зоей Рыбкиной-Ярцевой и А.Грауром и стал бывать на приёмах в советской миссии. Советские дипломаты почему-то считали его специалистом по Финляндии.

Потом, в 1943 году, к нему на квартиру снова пришёл финн, член экипажа пассажирского парохода, курсировавшего между Обу и Стокгольмом, и вручил ему письмо, сказав на прощанье, что за ответом придёт через неделю. Письмо оказалось из финского коммунистического подполья, оно прошло сквозь все препоны и заслоны полуфашистского режима Финляндии и аппелировало к действию. Авторы письма, уцелевшие во время арестов и облав Valpo руководители КПФ, просили адресат установить связь с советской миссией в Стокгольме. И Пер Мойрлинг связался с пресс-атташе советской миссии Зоей Ярцевой и её мужем, советником миссии и резидентом НКВД, Борисом Ярцевым. Разведчики, естественно, проявили интерес к письму и попросили Мойрлинга установить связь с коммунистическим подпольем Финляндии.

Чтобы не подвергать опасности Мойрлинга, Ярцевы предложили ему подобрать для поддержания связи с Финляндией и c ними посредника. По выбору Мойрлинга им стала его знакомая девушка. Для поддержания контакта с ней Ярцев выделил своего работника Васильева, который потом на суде по делу Мойрлинга фигурировал как главный руководитель, что, конечно, не соответствовало действительности. Девушку-посредника поселили на снятую Ярцевыми квартиру на Брэннчюркугата 83, курьера с финского парохода соответствующим образом проинструктировали, и связь между Обу и Стокгольмом заработала. ”Breven från Finland var alltid camouflerade på det mest vidunderliga sätt”, — пишет Мойрлинг, — ”gömda i en lös gummiklack, innanför svettremmen till en baskermössa, insydda i en väst eller dylikt och på samma sätt var det med de meddelanden, som avgick till Finland”. Время от времени Ярцевы посылали в Обу деньги.

В переписке речь шла главным образом о том, как вывести Финляндию из войны. В этих целях Мойрлинг консультировался с известными ему ранее финнами и шведами, а Ярцевы излагали свою точку зрения. Для переписки Мойрлинг изобрёл собственный шифр, в котором ключевым словом было слово «Voltaire»[24].

Кроме контроля за каналом переписки с Финляндией, Мойрлинг оказывал Ярцевым и другие услуги. Например, с помощью одного шведского бизнесмена он свёл их с одним немецким генералом, который из своей штаб-квартиры по радио информировал советских разведчиков в Стокгольме, в том числе, о результатах весеннего 1942 года наступления вермахта на юге СССР. (П.Мойрлинг, комментируя этот факт, скромно замечает, что его роль при этом сводилась всего лишь к посредничеству).      

Мойрлинга судили за шпионаж в пользу Советского Союза, инкриминировав ему посылку 1-2 курьеров в Финляндию с заданием собирать информацию для советской миссии. К тому же у него на квартире был арестован финский демократ Эркки Вала, посланный в Швецию для установления посреднической связи с английской миссией (подробности этого дела см. далее). О других услугах советской разведке он на суде и следствии благоразумно умолчал, но в 1952 году написал в своей книге. К этому времени он уже вышел из КПШ и исповедовал совершенно иные взгляды.

Нам кажется, что и в книге Пер Мойрлинг, что касается «шпионской части» его биографии, рассказал не обо всём. Думается, что именно он приложил руку к поддержанию связи с Хеллой Вуолийоки, а Элон Л. и Ингве Б. ездили в Финляндию непосредственно по его и супругов Ярцевых заданию (см. далее эпизод «Финляндия выходит из войны»). Но это не важно, книга получилась всё равно насыщенной и интересной.

 После войны Пер Мойрлинг стал убеждённым противником коммунизма. Его история о том, как он стал шпионом, как нам кажется, мало согласуется с его «взглядом со стороны» на историю братьев Нюбладов. У них тоже, как и у него, только на своём уровне, были форс-мажорные обстоятельства. Жизнь ставит каждого из нас перед испытанием, а мы стоим перед ним каждый раз безоружными.

Список литературы

1. Анин Б., Петрович А. Радиошпионаж, М., Международные отношения 1996 г.

2. Бабаянц Ю., Ханадеева В.,  Масловский Г. и   Лобашинский А.           В пламени холодной войны,  «Русская разведка»,

         Москва, 2000 г.

3. Безыменский Л.  Тайный фронт против второго фронта, М., АПН, 1987 г.       

4. Блэйк Дж.            Интервью газете «Красная звезда» от 20 декабря 2006 г.

5. Воскресенская З.В.  Теперь я могу сказать правду, М., ОЛМА-ПРЕСС, 1998 г.

6. Лайдинен Э.        Под «крышей» военных атташе, «Новости разведки и

                                 Контрразведки», № 68, 1996 г.

7. Линдер И.Б. и      Красная паутина. Тайны разведки Коминтерна 1919-1943,

  Чуркин С.А.          М., Рипол-классик, 2005 г.

8. Матвеев О.          Игра на чужом поле, одноимённый сборник, АСТ, Москва,

                                 1991 год

9. Очерки истории российской внешней разведки, т.т. 3 и 4, Международные

 отношения, Москва, 1997 и 1999 г.г.

10. Найтли Ф.         Ким Филби – супершпион КГБ, Республика, Москва, 1992 г.

11. Найтли Ф.         Шпионы ХХ века, Республика, Москва, 1994 г.

12. Царёв О. и        Роковые иллюзии, Международные отношения, Москва, 1995 г.

      Костелло Дж.     

13. Сборник            Знаменитые шпионы ХХ века, глава 4, Москва, Вече, 2001 г.

14. Сборник             Spioner, sabotörer och stridshjältar, Reader´s Digest A/B,

                                  Stockholm, 1963 г.

15. Сборник            Тюремные записки Рихарда Зорге, Москва, «Вече», 2001 г.

16. Семиряга М.И.   Коллаборационизм, М., РОССПЭН, 2000 г.

17. Синицын Е.Т.    Резидент свидетельствует, Гея, Москва, 1996 г.

18. Ставинский Э.   Зарубины: семейная резидентура, Москва, ОЛМА-ПРЕСС,

                                   2003 г.

19. Судоплатов П.А. Разведка и Кремль, Гея, Москва, 1996 г.

20. Судоплатов А.П. Советская политическая и военная разведка, сборник «Россия

                                    и Германия в годы воны и мира (1941-1995), М., Гея, 1995

21. Толедано Р.         Шпионы, простофили и дипломаты, Москва, «Вече», 2001 г.

22. Трубецкой С.Е.  Минувшее, Москва, «ДЭМ», 1991 г.

23. Уайтон Ч.            Крупнейшие шпионы мира, Москва, «Вече», 2001 г.

24. Шарапов Э.П.     Две жизни, М., ОЛМА-ПРЕСС, 1998 г.

25. Шелленберг В.   Мемуары, Москва, Прометей, 1991 г.

26. Boheman E.         På vakt, kabinettssekretärare under andra världskriget,

                                   Norstedts, Stockholm, 1964

27. Bratbak B.           Polsk Grinifange – norsk sjøkaptein, Norge, Sandnes, Commentum

                                  forlag, 2006

28.Buchheit G.        Der deutsche Geheimdienst, List Verlag, München, 1966

29. Bernhardsson C.O. Spionpolisen går på jakt, Stockholm, Natur och Kultur, 1952

30. Carlgren W.M.    Svensk utrikespolitik 1939-1945, Allmänna Förlaget,

                                 Stockholm, 1973

31. Deacon R.         British Secret Service, Panther, London, 1980

32. Davidson B.     Special operations Europe, London, Victor Gollancz Ltd., 1981

33. Efron V.           Du en av oss, Efron och Dotter, Stockholm, 2007

34. Forsberg T.      Spioner och spioner som spionerade på spioner, Stockholm,

                               Hjalmarsson och Högberg, 2003

35. Grigoriev B. и  Spioner emellan, Efron och Dotter, Stockholm, 2006

       Forsberg T.

36. Gyllenhaal L.      Slaget om Nordkalotten, Lund, Historiska Media, 1999

    и Gebhardt J.F.

37. Gyllenhaal L.     Svenskarna i krig 1914-1945, Lund, Historiska Media, 2008

    och Westberg L.

38. Johansson A.     Den glömda armén, Fisher&Co., Stockholm, 2005

39. Kellgren H.        Sex krigsår i Skölds skugga, Saxon och Lindströms Förlag,

                                 Stockholm, 1951

40. Kubu M.           Gustav Möllers hemliga polis, Raben och Sjögren, Halmstad, 1971

41. MacLachlan D. Naval Intelligence in Action 1939-1945, London, 1968

42. Masterman J.G. The Double-Cross System, 1939-1945, Pimlico, London, 1995

43. Meurling P.       Spionage och sabotage I Sverige, Kristianstad, Kristianstads

                                Boktryckeri AB, 1958

44. Munthe G.        Tennsoldaten, Natur och Kultur, Stockholm, 1960

45. Petrov V.och E. Sant vittnesbörd, Sven-Erik Berghs förlag, Stockholm, 1956

46. Popov D.           Spy-counterspy, Weidenfeld and Nicolson, London, 1974

47. Sheldon-Duplaix A. Le poste de l”attache naval français à Stockholm (septembre

                                 1939 – mars 1943), opublicerade undersökningar.

48. West, Nigel       Counterfeit Spies, St.Erminis Press, London, 1998

49. Åberg Alf         Vår svenska historia, Natur och kultur, Stockholm, 1978 

[1] Количество необученных военнообязанных из всего призывного контингента Швеции, согласно А.Обергу,  составляло 400 тысяч человек. На 1 сентября 1939 г. ВВС Швеции начитывали 120 самолётов, сведенных в 4 эскадрильи (к концу войны у ВВС было уже 800 боевых машин или 14 эскадрилий). Танковые части удалось сформировать лишь к 1942 году (к началу второй мировой войны у шведов был всего лишь 1 танковый батальон). ВМФ также комплектовался уже в ходе войны и к 1945 г. насчитывал 36 тральщиков, 16 подводных лодок и 15 эсминцев.

[2] См. книгу Х.Челльгрена, стр. 47.

[3] Деревянная игрушка, своеобразный символ провинции Даларна.

[4] О распределении симпатий шведского населения к Германии, союзникам в целом и к СССР и Англии отдельно достоверных сведений не существует. Известно, однако, что шведские нацисты составляли небольшую часть шведского общества, но были чрезвычайно активны. По данным М.Кубу, около 150 полицейских в Стокгольме, Гётеборге и Мальмё были либо членами нацистских организаций, либо симпатизировали им. Шведские нацисты сформировали один танковый батальон и воевали на Восточном фронте в составе танковой гренадерской дивизии СС «Nordland». Командовал батальоном Hans-Gösta Pehrsson. Л.Юлленхааль и Л.Вестберг приводят такой показательный пример: если на призыв оказать помощь соседней Норвегии в конце войны откликнулись около 6.400 шведов, то в самый благоприятный для вермахта момент – 1941-1943 г.г. – в германское посольство в Стокгольме обратились не более 40 шведских добровольцев!

[5] По данным Л.Юлленхааля, эта цифра достигает 2.140.000 человек.

[6] Так материалы деятельности в 1939-45 г.г. советского посольства в Стокгольме могут быть рассекречены не ранее 2015 г.

[7] «Макс» начал свою разведывательную карьеру в 1942 году  в период проведения контрразведывательной операции «Монастырь» на оккупированной немцами территории. Он был подставлен органами НКГБ гестапо, немцы поверили ему и дали псевдоним «Гейне». В.Шелленберг считал его одним из самых важных агентов в Советском Союзе. После войны Гелен, возглавлявший после Канариса немецкую военную разведку, предлагал «Макса»/«Гейне» американскому ЦРУ, однако американцы отнеслись к этому предложению с недоверием.

[8] А.Слуцкий и С.Шпигельглас – руководители разведки ОГПУ в 30-е годы. В 1937 г. Слуцкий умер при невыясненных обстоятельствах в своём рабочем кабинете, а Шпигельглас репрессирован. Слуцкий был награждён орденом Красного Знамени за участие в одной операции в Швеции. В 1930 или 1931 г. он вместе со своим коллегой по ИНО ОГПУ Никольским-Орловым встретился со шведским спичечным королём Иваром Крюгером и сказал, что если тот не даст им отступного в сумме 300.000 долларов США, то Советский Союз наводнит западные рынки своими дешёвыми спичками.  И.Крюгер подумал и деньги выдал.

[9] По всей видимости, Мамулов.

[10] Данные «Очерков истории российской внешней разведки». П.Судоплатов в своей книге «Разведка и Кремль» называет цифру вдвое меньшую – 300.

[11] Поскрёбышев.

[12] Это был «Старшина», агент немецкого филиала Красной Капеллы Arvid Harnack.

[13] Историк, сын известного деятеля советской разведки П.А.Судоплатова.

[14] После присвоения в 1943 г. А.Коллонтай ранга чрезвычайного и полномочного посла миссия была преобразована в посольство.

[15] Б.Рыбкин при невыясненных обстоятельствах в 1946 г. погиб в Чехословакии в автомобильной катастрофе. З.И.Рыбкина была уволена из разведки в 1945 году, была «сослана» в ГУЛАГ в качестве офицера-надзирателя, по возвращении занялась писательским трудом. Умерла в 1992 г.  

[16] Конечно, это объяснение было неполным, ибо неприязнь шведов к России, а не только СССР, берёт своё начало ещё со времён битвы под Полтавой, где шведскому великодержавию был нанесен сокрушительный удар. Эта неприязнь усиливалась потом за счёт реваншистских настроений в шведском обществе в последующие периоды и неудачных действий обеих стран. 

[17] Агент «Карл» после отъезда З.Ярцевой-Рыбкиной в Москву отказался встречаться с новым резидентом Рощиным и сотрудничество своё с советской разведкой прекратил. Рощин, объясняя свою неудачу с «Карлом», написал в Центр, что швед был «платонически влюблён в Зою Ярцеву».

[18] После войны Ванек снова будет арестован шведской полицией безопасности и обвинён в шпионаже, уже в пользу свободной Чехословакии.

[19] Англия объявила войну Финляндии 6.12.1941 г.

[20] З.И.Рыбкину уволили из разведки и отправили в Норильский ГУЛАГ простым оперативным сотрудником. В Москву она вернулась уже после смерти Сталина.

[21] Тем не менее, К. предстал перед судом в качестве советского шпиона. За отсутствием состава преступления его оправдали.

[22] М.Кубу пишет, что режим безопасности при строительстве оборонной линии на Каликсе был из рук вон негодным: строительство было поручено десяткам непроверенных антрепренёров, документация на объекты строительства раздавалась направо и налево, валялась по столам и в незапертых ящиках. Журналист пишет, что шведские военные, ответственные за строительство линии, должны были пойти под суд вместе с Энгстрёмом.

[23] Й.Либерман во время заключения в тюрьме Vänersborg отличился тем, что увлёкся библейскими сюжетами и часто обращался к сокамерникам-нацистам с проповедями нравственного характера. Это был его «еврейский» ответ на их постоянные нападки и насмешки.

[24] Для тех, кто заинтересовался шифром, отсылаем к уже цитировавшийся нами книге П.Мойрлинга.