Автор этого очерка — Борис Николаевич Григорьев, писатель, полковник СВР в отставке. Его книги издавались не только в РФ, но и в Швеции. Б.Н. Григорьев любезно предложил нашему проекту свои работы для публикации на сайте безвозмездно.
Сражение — это рвотное для больного, когда нет ничего другого.
Принцип стратегии XVIII века .
Накануне похода
Проведение дальнейших наступательных операций по изгнанию шведов из Прибалтики и Финляндии всегда требовало от русского командования надёжной защиты южных границ государства. Эта защита гарантировалась главным образом миром с Турцией, заключённым Россией в 1700 году накануне вступления в Северную войну. Русско-турецкие отношения в течение десяти лет после подписания мирного договора в Константинополе оставались более или менее спокойными, хотя их и нельзя было назвать вполне добрососедскими. И вот в конце первой декады XVIII столетия южный фактор, как и перед началом Северной войны, снова обнаружил свою актуальность.
По словам русского военного историка А.З. Мышлаевского, русской армии необходимо было «получить ту свободу в оперативных расчетах, которая возможна лишь при уверенности, что крупная, все ниспровергающая случайность не ворвется неожиданным диссонансом в тщательно обдуманный план».
Такой случайностью могло быть вступление Порты в войну на стороне Швеции. Условия мира о ненападении на русские земли не выполнялись ни Турцией, ни Крымским ханством, но до большой войны дело пока не доходило. Таким образом, поддержание мирных отношений с Османской империей имело важное значение для успеха России в её борьбе против Швеции. Ещё накануне Полтавской битвы по желанию турецкого султана Ахмеда III (1673-1736) 26 июня (7 июля) в Турцию была отправлена грамота за подписью Пётра о подтверждении Россией мирного договора 1700 года. Кроме того, Пётр I распорядился отдать на слом 10 кораблей из Азовской и Воронежской флотилий, что было встречено в Турции с большим удовлетворением.
Мирную ситуацию на юге взорвал Карл XII. Потерпев поражение под Полтавой, он бежал в Молдавию и оттуда стал усиленно интриговать против России, пытаясь побудить султана Ахмеда III к войне с ней. Карл XII пытался втянуть Турцию в войну против России ещё накануне Полтавы, но это не принесло ему успеха. После Полтавы положение изменилось. Опасаясь усиления могущества России, отдельные представители турецких правящих кругов начали вести себя по отношению к ней всё более и более воинственно.
Усилия, предпринимаемые дипломатией Карла XII после Полтавы, во многом способствовали обострению русско-турецких отношений. По прибытии в Бендеры с остатками своей армии он тотчас направил к султану посланца с письмом, в котором предлагал Порте заключить с ним союз. Карл XII пугал турок усилением России и доказывал, что Пётр после Полтавы непременно нападёт на Турцию. Сначала турки заняли уклончивую позицию. В Константинополе в это время верх одержала партия сторонников мирных отношений с Россией, и казалось, что усилия русской дипломатии не пропали даром. 3 (14) января 1710 года Турция подтвердила свою верность мирному трактату, заключенному с Россией 3 (14) июля 1700 года на 30 лет, и даже заявила, что отпускает Карла XII в Швецию в сопровождении небольшой охраны.
Это сообщение вызвало большую радость у Петра I. Оно было отмечено в Москве и Кракове большими празднествами. 7(18) февраля Пётр писал своему советнику А.В.Кикину (?-1718):
«Вчерашнего дни от давнего времени с великою жаждою ожидаемого куриера из Константинополя получили, который на отчаяние наше полезную ведомость привёз, что турки не только что прежний мир весьма крепко поттвердили, что и короля шведского без обороны своей высылают… И теперь уже в одну сторону очи и мысль имеем».
И всё же, несмотря на официальное подтверждение мира, в Россию продолжали поступать неутешительные известия о политике Турции. Так, М. Кантакузин сообщал, что хотя турки сами в данный момент не желают войны с Россией, но «визирь и хан крымский зело склонны к войне». Русский посланник при дворе султана, многоопытный и хитрый граф П.А.Толстой (1645-1729) из Константинополя тоже доносил о желании турок отправить Карла XII из своих пределов, чтобы он мог продолжить свою войну с Россией, в то время как Турция оставалась бы в стороне.
Но Карл XII не сидел сложа руки в Бендерах. Он не торопился покидать Турцию, продолжая свои попытки склонить султана Ахмеда III к совместной войне против России и Речи Посполитой. Его эмиссары генерал Станислав Понятовский и киевский воевода И. Потоцкий вели интенсивные переговоры с турецкими визирями, сменявшими друг друга в нескончаемой чехарде. Крымский хан Девлет-Гирей обещал королю военную помощь. Было известно, что располагавшийся в Померании и Бремене шведский корпус генерала Крассова численностью до 18 тысяч человек получил приказ от Карла XII подготовиться к вторжению в Польшу и Саксонию. Замысел шведского короля состоял в том, чтобы одновременным ударом из Померании корпусом Крассова и из района Бендеры-Очаков турецкими войсками окружить и разгромить и армию Августа II и русский вспомогательный корпус, находившийся в Польше, восстановить на польском престоле Станислава Лещинского, а затем развернуть наступление на Россию.
Вскоре настроения при султанском дворе приняли ярко выраженный антирусский характер. Визирь Али-Чорли-паша, сторонник дружественных отношений с Россией, был смещён с поста, а новый визирь Нуман-Кёпрюлю-паша открыто встал на сторону Швеции. Он заявил графу П.Толстому, что «Порта намерена отпустить короля швецкого из Бендер вскоре и с ним послать войско довольно ко охранению его через Польшу до Померании, и может де быть, что будет оного войска с королём швецким тысяч с сорок». Русскому вспомогательному корпусу в Польше предлагалось не вмешиваться в передвижения короля Карла и его многочисленной «охраны», а покинуть страну.
Уже в августе 1709 года П.Толстой доносил канцлеру Г.И. Головкину (1660-1734):
«Не изволь удивляться, что я прежде, когда король шведский был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь… Турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает устроить всё по своему желанию в Польше, а потом, не имея уже никакого препятствия, может начать войну и с ними, турками».
Русская разведка в середине августа доносила Пётру, что Турция усиленно готовит агрессию против Польши. Русское правительство было вынуждено принять ряд мер как военного, так и дипломатического характера. В Польшу отправили генерала князя М.М.Голицына (1674-1730) с особыми предписаниями действовать по обстановке. В любом случае он должен был стараться не давать туркам лишний повод для обвинения русских в нарушении мира, а склонять их на путь переговоров. Сохранение мира в это время было крайне важно для России.
Источники свидетельствуют, что русские дипломаты делали всё возможное, чтобы не допустить военного столкновения России с Турцией. 17 (28) июля 1710 года Пётр I отправил личную грамоту султану Ахмеду III, в которой предупреждал его, что намерение послать для сопровождения Карла XII через Польшу 40-тысячное войско «за явный разрыв мира принято будет». Русское правительство соглашалось на доведение конвоя для сопровождения шведского короля до 3 тысяч турецких войск, но отнюдь не татар, «к разрушению мира весьма склонных». Одновременно русскому послу в Константинополе было дано указание соглашаться на увеличение численности конвоя до 5 тысяч человек.
Стремление России к миру было расценено в придворных кругах Турции как признак её слабости. Турецкие власти вели себя всё более и более враждебно. Стало известно, что курьеры, везшие царские грамоты, были задержаны на границе, а затем посажены в тюрьму. Сношения с Турцией были прерваны. Русская разведка доносила, что военные приготовления турок идут полным ходом. К Бендерам уже было стянуто 10 тысяч войск. Туда же направлялась сильная артиллерия, специалисты по осадным работам и т. д. Новым визирем стал Мехмет-паша по кличке Балтаджи («Рубщик хвороста»), который был настроен по отношению к России вполне нейтрально, но решающего влияния на политику Порты не имел.
18 (29) октября 1710 года царь отправил вторую грамоту Ахмеду III, в которой запрашивал о намерениях турецкого правительства относительно Карла XII и требовал его немедленного удаления из турецких пределов. В противном случае, говорилось в грамоте, «принуждены будем и мы в свое безопаствие войска наши к границам приближить и всякое воинское предуготовление чинить». Однако на эту грамоту, как и на предыдущую, ответа не последовало. Тучи в русско-турецких отношениях сгущались.
20 (31) декабря 1710 года в Петербурге, наконец, было получено последнее донесение от П.А.Толстого, которое он сумел отправить, обманув бдительность турецкой охраны. Это было известие о начале войны. «Наскоро доношу, — писал Толстой, — что турки по многим советам утвердили короля швецкого ныне отпустить вскоре со многими татары чрез Польшу… и войну с нами начать ныне чрез татар, а весною всеми турецкими силами, понеже во всё своё государство указы разослали вчерась, чтобы рати все конные и пешие збирались в Бендеры…» Далее сообщались данные о растановке командного состава, о сроках мобилизации турецкой армии. Итак, Оттоманская империя решилась, наконец, разорвать мирные отношения с Россией. Формальное объявление войны последовало 20 ноября (1 декабря) 1710 года, а Толстой, в соответствии с турецким обычаем, был посажен в Едикуль (Семибашенный замок).
Османы объявили войну России в самый благоприятный для России момент: армия шведов была разбита, внутренние неурядицы и восстания подавлены, Прибалтика находилась в руках русских победителей – вообще Россия находилась в зените славы и могущества. Странно, что Турция не захотела ввязываться войну с Россией, когда армия Карла XII стояла чуть ли не под стенами Смоленска или хотя бы до Полтавы. Какими соображениями руководствовался Стамбул, известно лишь самому Аллаху.
Манифест об объявлении войны Турции был зачитан в присутствии царя 25 февраля в Успенском соборе Кремля. После молебна Пётр в качестве полковника Преображенского полка, обнажив шпагу, сам повёл этот полк, отдавая честь проходившим вельможам. В тот же день два гвардейских полка отправились на соединение с армией, двигавшейся в Валахию. Царь выехал к армии 6 марта.
Получив письмо П.А.Толстого, русское правительство сразу переключило внимание на новый театр военных действий. Генерал-фельдмаршал граф Б.П.Шереметев получил приказ организовать немедленную переброску 22 пехотных полков под командованием генералов А.И.Репнина и Л.-Н.Халларта в район Минска и Слуцка. Туда же должно было через Смоленск подойти рекрутское пополнение, и там же должна была быть сосредоточена вся русская полевая артиллерия под командованием генерал-лейтенанта Я.В.Брюса. Командующему русскими войсками в Польше генерал-лейтенанту князю М.М.Голицыну предписывалось немедленно подтянуть силы к молдавской границе, в район Каменец-Подольского, куда на помощь ему срочно перебрасывались из Прибалтики Ингерманландский и Астраханский полки. Голицыну ставилась задача в случае, если «турки и татары станут провожать короля шведцкого чрез Польшу… учинить над ними поиск и их разбить». Если же турки попытаются овладеть Каменец-Подольским, то «их до того не допускать и с ними биться по крайней возможности, разве что усмотришь гораздо чрезмерную турскую силу, против которой стоять вам будет невозможно».
Русскому послу в Польше было приказано находиться при войске и решать все вопросы совместно с М.М. Голицыным. В частности, им обоим было дано указание следить за настроением польской шляхты и не допускать её «склонности к турской и шведцкой стороне». На Киевского губернатора князя Д.М.Голицына и гетмана И.И. Скоропадского возлагалась оборона Украины и Приазовья. Балтийскому адмиралу Ф.М.Апраксину надлежало вместе с калмыцкими отрядами защищать юго-восточные границы государства. Для перебрасываемых из Прибалтики войск предусматривалось развернуть продовольственные магазины в районе Киева и молдавской границы.
Вступление Турции в Северную войну на стороне Карла XII в корне меняло военно-политическую обстановку и вынуждало русское командование пересмотреть свои стратегические планы. Приходилось временно отказаться от активных действий против Швеции и, закрепившись в Прибалтике, главные усилия направить на борьбу с Турцией. С целью прикрытия главных сил русской армии, направлявшихся на юг, от возможного удара корпуса Крассова из Померании в Польше создавалась специальная группировка русских войск. Сюда направлялись драгунские полки бригадира П.И. Яковлева численностью до 6 тысяч человек. Из Лифляндии перебрасывалось еще 8–10 тысяч драгун под командованием генерал-лейтенанта Х.Р.Бауэра. Вместо Б.П.Шереметева командование войсками в Лифляндии принял А.Д.Меншиков. Сюда были передвинуты войска из Эстляндии. Рижский гарнизон должны были пополнить 10 тысяч солдат из внутренних гарнизонов и рекрутов нового набора.
Распоряжения Петра I, как мы видим, свидетельствовали о намерении не допустить прорыва турок и крымских татар на Украину и в Польшу. Можно предположить, что русское правительство всё еще надеялось разрешить конфликт дипломатическим путем, потому что 6 (17) января 1711 года Пётр I посылает турецкому султану Ахмеду III третью по счету личную грамоту, в которой предлагалось воздержаться от военных действий и уладить отношения между обеими странами мирными средствами. Однако и это предложение осталось без ответа.
Тем временем энергичная подготовка к войне с новым противником продолжалась. Учитывая, что основную массу турецкой армии составляла конница, Пётр I отдал ряд указаний, касавшихся боевой подготовки войск. Так, 23 декабря 1710 года (3 января 1711 года) М.М.Голицыну предписывалось сделать упор на огневую подготовку драгун: «понеже с сими варварами огнем, а не палашами действовать». В дальнейшем, развивая эту мысль, он подчёркивал, что с турками воевать нужно не так, как со шведами: их конным массам необходимо противопоставить огонь пехоты, защищенной рогатками.
В феврале 1711 года стало известно, что для ведения войны с Россией Турция подготовила сухопутную армию численностью в 118 400 человек. Всего же вместе с войсками крымского хана против России могло быть выставлено до 200 тысяч человек. Основная идея стратегического плана турок заключалась в том, чтобы, сосредоточив главные силы в районе Бендер и Нижнего Дуная, развернуть наступление в направлении Бендеры-Яссы-Каменец-Подольский и далее вглубь Польши. Вместе с турками на соединение с корпусом Крассова, расположенным в Померании, должен был следовать Карл XII. С целью отвлечения русских сил из Польши силами крымского хана предусматривалось нанести вспомогательный удар на Правобережной и Левобережной Украине, имея в виду дальнейшее наступление в направлении Харькова и Воронежа. Намечалось также нападение на города-крепости Азов и Таганрог.
Русское командование, в свою очередь, разрабатывало план ведения войны против Порты. Неизбежно вставал вопрос: какому плану отдать предпочтение — оборонительному или наступательному? Иными словами, следовало ли пассивно ждать вторжения противника в пределы Польши и Украины или же, упредив турок в развертывании армии, перенести военные действия на их территорию. В общих чертах русский стратегический план, в разработке которого активное участие принял русский дипломатический и торговый агент далматинец Савва Лукич Владиславич (Рагузинский), определился к концу 1710 года.
Его расчёты были следующие: если русская армия достигнет берегов Дуная раньше турок, то к ней присоединятся валашский господарь Бранкован и молдавский господарь Кантемир, а балканские народы, находившиеся под игом Османской империи (греки, сербы и др.), поднимут восстание. Русская армия получит военную, моральную и продовольственную поддержку, и турецкая армия не отважится выходить за пределы Дуная. Настроить царя Петра на оптимистичный исход кампании «помогла» также его разведка: все шпионы и соглядатаи докладывали, что турки испытывали непреодолимый страх перед русскими воинами и воевать будут плохо.
В письме к датскому королю Фредрику IV Пётр I писал, что он лично возглавит русскую армию на турецкой границе и пойдет с ней в наступление. Окончательный вариант стратегического плана был принят на военном совете 1(12) января 1711 года. Этот план предусматривал, прикрывшись обсервационным корпусом со стороны крымских границ, развернуть наступление главных сил на Дунай, чтобы воспрепятствовать туркам занять Молдавию как исходный плацдарм для вторжения в Польшу. Русское командование рассчитывало при этом на сочувствие и прямую поддержку со стороны народов Балкан, находившихся под османским игом.
Пётр I подумал и о союзниках. Польско-саксонский король Август II особого желания втягиваться в войну с турками не испытывал. 30 мая 1711 года, уже находясь в пути в Молдавию, царь заключил с ним соглашение о совместном ведении боевых действий в Померании. Россия усилила польско-саксонскую армию 15-тысячным корпусом, в то время как Август обещал выставить против турок 30-тысячный конный корпус гетмана Синявского. Но поляки дольше своих южных границ идти отказались, так что Речь Посполитая и Саксония в Прутском походе Петра участия не приняли.
Главными союзниками русской армии стали славянские княжества, изнывавшие под игом Османской империи и в той или иной степени склонявшиеся под покровительственную руку русского царя: валахи, молдавы, сербы, черногорцы.
Румынский историк А.Гроссу пишет, что «делегации молдавских и валашских бояр обивали пороги Петербурга, чтобы православная империя их поглотила». Константин Брынковяну, господарь Валахии, княжества, располагавшегося на северном берегу Дуная (ныне это территория Румынии) и вместе с Молдавией входившего в Оттоманскую империю на правах вассала с 1456 года, ещё в 1709 году отправил в Россию делегацию, предлагая свою помощь против турок, в частности 30-тысячный конный корпус и снабжение русской армии провиантом и фуражом. Когда же дело дошло до решительных действий, Брынковяну, как мы увидим, «ушёл в кусты», свои обещания манкировал и даже выдал туркам план русской кампании.
С молдавским господарём Дмитрием Кантемиром Пётр 13 апреля 1711 года заключил секретный Луцкий договор. В отличие от Брынковяну, желавшего лишь покровительства России, но не растворения своего княжества в Российской империи, Кантемир желал войти с Молдавией[1] в состав России. Он присоединил к русской армии около 6 тысяч конников, вооружённых пиками и луками, которые в военных действиях не участвовали и только помогали русским запасать провиант и фураж.
Вскоре выяснится также, что сербы и черногорцы, находившиеся в состоянии постоянного брожения, своими разрозненными антитурецкими выступлениями никакой реальной силы, способной повлиять на обстановку, не представляли. Греция к активной помощи русским тоже была не готова. Надежда на использование против турок восставших балканских народов оказался на практике несостоятельным.
Татарский фактор
В январе 1711 года крымский хан Девлет-Гирей, главный зачинщик военных действий против России, двинулся на Украину. Только благодаря позиции Турции, не имевшей серьезного намерения воевать с Россией, и денежным ручьям от русского посланника Толстого, наполнявшим бездонные карманы турецких чиновников, Крым во время Полтавской битвы сохранил нейтралитет.
Победа Петра I под Полтавой вызвало серьёзные опасения в Крыму. Начинают распространяться слухи о планах по созданию на обломках Османской империи т.н. Ориентального цесарства под скипетром российского царя. Слухи эти не подтвердились, но, тем не менее, они свидетельствовали о растущих опасениях Турции и Крыма, что следующий удар России будет направлен именно против них.
Карл XII наладил тесный контакт не только со Стамбулом, но и Бахчисараем. Если турецкая администрация Ахмеда III в вопросе о войне проявляла серьезные колебания, то Девлет-Гирей II был готов броситься в любую авантюру. Не дожидаясь начала войны, он в мае 1710 г. заключил военный союз с находившимся при Карле XII преемником Мазепы Филиппом Орликом и бежавшими вместе со шведами запорожцами. Условия договора были следующие: Девлет-Гирей обязаывался быть союзником запорожцев, обещал освободить Украину от московского владычества и всеми силами способствовать отделению Левобережной Украины от Москвы и её воссоединению с Правобережной в единое независимое государство[2].
В сентябре 1710 года Девлет-Гирей прибыл в Стамбул. На заседании дивана хан запугивал султана тем, что будто бы русский царь, значительно усилившийся благодаря победе над шведами, выдвигает претензии на Османские земли, что русские войска укрепляются в районе Каменец-Подольска. По мнению английского посла в Стамбуле Роберта Саттона, в принятии окончательного решения о начале войны определяющую роль сыграла именно агитация Девлет-Гирея. Как писал Саттон, «война с Россией целиком является делом татарского хана». В результате 9 ноября 1710 года был оглашен султанский фирман (указ) о начале войны с Россией, а русский посол в Стамбуле П.А.Толстой, как мы уже упоминали, был посажен в Семибашенный замок.
Разработанный Саввой Рагузинским стратегический план военных действий, включая в себя операции на широком фронте от Балкан до Кубани, исходил из господствовавшей после Полтавы в российских дипломатических и военных кругах переоценки собственных сил и явной недооценки сил Турции и особенно Крыма. Впервые в истории русско-турецких конфликтов борьбе против Крымского ханства отводилась явно второстепенная роль. Для проведения отвлекающих действий против татар планировалось выделить не более 20 тыс. казаков под командованием гетмана Украины И.С.Скоропадского и генерала Д.И.Бутурлина (1661-1738). На подвластную Крыму Кубань предполагалось отправить около 7 тыс. солдат казанского губернатора П.М.Апраксина. Как показали последущие события, этих сил окажется недостаточно.
Уже первые события 1711 года показали пагубность такой недооценки крымчан. Возвращаясь в декабре 1710 года из Стамбула в Крым, Девлет-Гирей в Бендерах встретился с Карлом XII и Орликом. Было решено нанести удар одновременно по Правобережной и Левобережной Украине. 20 декабря хан отбыл в Крым. Вместе с ним отправился эмиссар Карла XII обер-лейтенант Свен Лагерберг. Совместными усилиями шведов и крымчан была разработана стратегия военных действий. В соответствии с ней на Правобережной Украине должны были появиться войска ханского сына, калги Мехмед-Гирея, вместе с орликовцами и враждебными России поляками И.Потоцкого. В их задачу входило разорение всей местности вплоть до Киева. На левом берегу Днепра должен был появиться сам хан, вместе с нуреддином Бахти-Гиреем и запорожцами. Замышлялось разорить всю Слободскую Украину и Воронежские судостроительные верфи.
6-12 января 1711 года, когда Порта только собирала свою армию в поход против русских, татарские орды уже перешли Перекоп. К Киеву направились Мехмед-Гирей с 40 тысячами татар в сопровождении 7-8 тыс. орликовцев и запорожцев, 3-5 тыс. поляков, 400 янычар и 700 шведов полковника Цюлиха.
Русским войскам, включавшим всего 8 драгунских полков генерал-майоров А.Г.Волконского и Видмана, естественно, прикрыть Украину как следует не удалось. Находившиеся на Левобережье отряды генерал-майора Ф.Ф.Шидловского были также парализованы нападением татар и запорожцев на русские крепости по реке Самаре и на Изюмской черте. В течение первой половины февраля 1711 года татары легко овладели Брацлавом, Богуславом, Немировом, немногочисленные гарнизоны которых не оказали им практически никакого сопротивления. Посланный гетманом И.Скоропадским компанейский полк есаула Бутовича был разбит при Лисянке, а сам Бутович едва спасся от плена.
9 марта Ф.Орлик и Мехмед-Гирей обратились с призывом к украинскому народу бороться против «московской неволи». Мехмед-Гирей заявил, что крымцы идут на помощь «всем стонущим под игом неволи» короля Августа и царя Петра. Татарам был отдан приказ «черкесам, т.е. украинцам, разорения не чинить, в полон их не брать, и жизни не лишать. Манифесты Орлика и Мехмед-Гирея на первое время привлекли на свою сторону часть казачества. В письме к хану Орлик сообщал, что за две недели его войско возросло до 40 тысяч человек, что, на наш взгляд, вряд ли соответствовало действительности, однако определённый отклик в среде украинских казаков эти манифесты вызвали. Их участие на стороне крымчан в ещё большей степени осложнили действия русской армии.
К счастью, успехи татар и орликовцев на Правобережье были временными. Скоро между украинцами, поляками и татарами начались серьезные разногласия. Филипп Орлик и запорожцы призывали к борьбе за независимость Украины, поляки И. Потоцкого были за ее присоединение к Польше, татары же были заинтересованы в переходе Украины под крымско-турецкий протекторат, а также в грабеже и угоне человеческого «ясыря». Внутренние противоречия проявились на военном совете в Немирове, имении Потоцкого, 12 февраля 1711 года. На нём коронный гетман И.Потоцкий настаивал на скорейшем движении в Польшу, против Августа II, но возобладала точка зрения Мехмед-Гирея и Орлика, согласно которой было решено взять Белую Церковь, затем идти к Фастову, где нужно было дожидаться турок для совместного похода на Киев.
25-26 марта свыше 30 тысяч татар и запорожцев подошли к Белой Церкви. Русский гарнизон крепости состоял из 500 солдат бригадира Аненкова и нескольких сотен казаков полковника А.Танского. 25 марта первая атака крепости была отбита. В ночь на 26-е татары и орликовцы напали повторно и смогли захватить предместье Белой Церкви, но большего добиться им не удалось. Пушечный огонь гарнизона наносил сильные потери нападавшим. В 4-м часу ночи гарнизон совершил удачную вылазку, солдаты захватили неприятельские шанцы и «гранатами и оружием побили множество неприятелей и взяли несколько знамен». 26 марта утром неприятель предпринял еще одну атаку, снова вошел в Нижний город и установил там пушки. Но Анненков послал против них две роты солдат и гренадер вместе с казаками, и вылазка оказалась снова удачной: ружейный огонь и гранаты наносили ощутимые потери осаждавшим. Потеряв свыше 1 тысячи убитыми, Мехмед-Гирей и Орлик отошли к Фастову. Нападения на Черкассы, Канев и Чигирин закончились для них также неудачно и ни к чему не привели.
Нападение татар, тем не менее, принесло огромные беды Украине. После поражения под Белой Церковью отряды крымцев, вопреки обещаниям хана, стали охотиться за мирным населением, в результате более 10 тысяч украинцев было угнано в плен. Орлик, возмущенный таким поведением союзников, обрушился с протестами и жалобами на имя Карла XII. Посылая такие письма, он просил шведского короля принять к сердцу просьбы несчастной Украины и ходатайствовать перед султаном о возмездии татарам за нанесенные ими бедствия и об освобождении угнанного из Украины «ясыря». О.Санин пишет, что Карл XII внял этой просьбе, и 31 июля 1711 года последовал султанский указ бендерскому Юсуф-паше собрать и передать Орлику всех найденных пленных. Это явилось, на наш взгляд, главной причиной внезапного охлаждения отношений Девлет-Гирея к шведскому королю. Позже эти отношения перерастут во вражду.
Неудача под Белой Церковью, а также появление на Правобережной Украине 9 драгунских и 2 пехотных полков Д.М.Голицына вместе с казаками заставили Орлика и Мехмед-Гирея отступить. 15 апреля 1711 года возле Богуслава Д.М.Голицын настиг часть татар и отбил свыше 7 тысяч человек из захваченного «ясыря». В конце апреля Мехмед-Гирей и Орлик вынуждены были вернуться в Бендеры.
Не менее разорительные набеги были организованы на Левобережье, где действовал сам Девлет-Гирей с 40 тысячами татар и 2 тысячами запорожцев, которых консультировали 40 шведских офицеров. С Кубани должны были подойти отряды нуреддина Бахти-Гирея. Надо сказать, что Левобережная Украина была укреплена значительно лучше, чем Правобережная. В районах Харькова и Лубен стояли войска бригадира Осипова и корпус генерал-майора Ф.Ф.Шидловского (10 934 человека), под Воронежем — корпус Ф.М.Апраксина и 5 тыс. донских казаков. Кроме того, эти силы опирались на уже сложившуюся и хорошо себя зарекомендовавшую систему обороны, основанную на Белгородской и Изюмской оборонительных чертах.
В середине февраля татары и запорожцы в верховьях реки Самары захватили Новосергиевскую крепость, население которой, в основном бывшие запорожцы, сдалось без боя. Далее Девлет-Гирей бросился в направлении Харькова и Изюма. Бригадир Осипов доносил, что сил для обороны линии у него явно не хватает, «только Изюмский и Гадяцкий полки, да и то неполные». Опасность прорыва линии заставила командующего русскими войсками на Украине Д.М. Голицына перебросить к Харькову 1,5 тыс. солдат из корпуса Шидловского, что позволило отбить нападение татар. 5 марта Шидловский и Осипов доносили Ф.М.Апраксину в Воронеж о том, что «хан с ордою и воры запорожцы из полку Харьковского повернулись в Крым». При отступлении Девлет-Гирей оставил в захваченной им Новосергиевской крепости гарнизон в количестве 1,5 тысячи запорожцев и татар под общим командованием запорожского полковника Нестулея.
Но и после ухода Девлет-Гирея опасность нового появления татар и запорожцев на Левобережье ещё долго сохранялась. 5 апреля гетману И.Скоропадскому было приказано собрать 20 тысяч казаков и соединиться в Переяславле с корпусом генерал-майора Д.И.Бутурлина для освобождения Новосергиевской крепости и похода на Перекоп и в Крым. Однако сложная обстановка на Правобережье и опасность прорыва татар Мехмед-Гирея через Днепр заставили Бутурлина и Скоропадского задержаться в Переяславле. К Новосергиевской был послан отряд в 2,5 тысячи солдат и казаков под командованием Ф.Ф.Шидловского. После двухдневной осады крепость была освобождена.
Хотя действия татар и запорожцев на Левобережье весной 1711 года оказались неудачными, полностью обезопасить Левобережную Украину от нападений татар не удалось. Для её защиты, пишет Санин, требовались немалые силы, что сильно мешало успешной подготовке царём Прутского похода на турок. В конце мая 1711 года нуреддин Бахти-Гирей совершил нападение на Тор и Бахмут. Атака была отбита, но, тем не менее, задержала планируемый поход Бутурлина и Скоропадского на Крым. Только 30 мая их войска в составе 7 пехотных и 1 драгунского полка (7178 человек), а также 20 тысяч казаков вышли из Переволочны.
Движение войска было крайне затруднено громоздким обозом. 7 июня Бутурлин и Скоропадский прибыли в Новобогородицкую крепость. «Языки» сообщили им, что в верховьях Самары находится около 30 тысяч татар Бахти-Гирея. Оставив часть сил для охраны коммуникаций, Бутурлин медленно двинулся через Днепровские пороги. 2 июля он прибыл в Каменный Затон. Первоначально планировалось послать в Крым через Сиваш легкие казацкие отряды, но, как выяснилось, сделать этого было нельзя из-за нехватки легких судов.
7 июля Бутурлин получил сведения о выходе основных сил татар из Перекопа, и движение русского войска было остановлено. Вперед послали только 4 батальона капитана Постельникова, который сжег опустевшие курени Новой Запорожской Сечи и взял там 4 пушки. Состояние войска было крайне тяжелое. Начался голод, и пришлось есть только конину. Росло дезертирство как солдат, так и казаков. Тем временем 15 тысяч татар Бахти-Гирея зашли в тыл Бутурлину и нависли над Слободской Украиной, Полтавским и Гадячским полками, Миргородом, Бахмутом и Тором. Удар они хотели нанести в районе Полтавы, на который Изюмская черта не распространялась. Голод, дезертирство и опасение быть отрезанными от тыловых баз заставили Бутурлина и Скоропадского 23-24 июля спешно, без приказа царя, отступить.
Таким образом, поход на Крым провалился, и ожидаемого эффекта на дальнейший ход боевых действий не наступило. Отвлечь основные татарские силы от главного театра военных действий в Молдавии так и не удалось. Т.н. обсервационный корпус, куда входили полки Волконского, Видмана, Голицына (Правобережье), Скоропадского и Бутурлина (Левобережье), был сильно рассредоточен, не имел общего командования и с поставленной перед ним задачей не справился (как мы видели, на это имелись вполне объективнее причины). В решающий момент крымские татары соединились с армией Порты и ещё более усугубили положение русской армии в Молдавии.
Более успешными были действия против кубанских татар. Еще 1 января 1711 года было принято решение об организации похода на Кубань, который возглавил казанский губернатор П.М.Апраксин, брат известного генерал-адмирала Ф.М.Апраксина. 13 мая 3 пехотных и 3 драгунских полка (6286 человек) вышли из Казани. В Царицыне к ним присоединились саратовские и симбирские «дети боярские», царицынские и астраханские городовые люди и яицкие казаки. Позднее подошло 20 тысяч верных царю калмыков тайши Аюки.
17 августа П.М. Апраксин вышел из Азова и двинулся на юг. 26 августа была разорена ставка нуреддина Бахти-Гирея — Копыл. В победной реляции Апраксин сообщил, что его отрядом было побито 11 460 татар, а 21 тысяча взята в плен. Неприятеля преследовали вдоль по течению р. Кубани на протяжении 100 верст, причём более 6 тыс. татар утонуло в реке. 6 сентября 1711 года русские и калмыки окончательно разбили войско Бахти-Гирея, сократившееся до 7 тыс. татар и 4 тыс. казаков-некрасовцев. Был отбит русский полон в 2 тысячи человек. Однако завершить поход Апраксину не удалось: известие о заключении Прутского мира заставило его вернуться в Азов. Частный успех русской армии на Кубани и Дону на результат всей неудачной кампании повлиять уже не мог.
Надо сказать, что войска Девлет-Гирея в ходе прямых боевых действий на Пруте практически не участвовали, они выполняли лишь вспомогательные функции, ибо вести регулярные бои татарская конница была не в состоянии. Но, тем не менее, она блестяще справилась с задачей нападения на коммуникации армии Петра I и Б.П. Шереметева, практически прервав подвоз к ней продовольствия, фуража и боеприпасов.
Девлет-Гирей, прежде опасавшийся появления русских войск в Крыму, узнав о тяжёлом положении армии Шереметева, вывел с полуострова почти все имевшиеся у него наличные силы (30 тыс. всадников), соединился с отрядом своего сына Батыр-Гирея (10 тысяч), отрядами верного шведам польского гетмана И.Потоцкого (3 тысячи жолнеров) и с запорожцами (7 тысяч). С конца июня эти части изнуряли русскую армию самой настоящей партизанской войной, которая, по оценке голштинского представителя при Карле XII Ф.Э.Фабриса, наносила больший ущерб, чем регулярные сражения. Татары выжигали степь, разбивали мелкие русские отряды, ежедневно захватывали фуражиров, отгоняли волов и лошадей, отбивали возы с хлебом, дровами и питьевой водой. Несколько сотен телег отбили у русской армии также союзные татарам поляки полковника К. Урбановича и запорожцы.
На стороне крымцев сражались буджацкие татары под руководством калги Мехмед-Гирея, поначалу свернувшие свои кочевья и ушедшие в Крым. Связь русской армии с тыловыми продовольственными и оружейными базами в Полонном, Бродах, Киеве была прервана, и малочисленные иррегулярные части — донские казаки, сербы и волохи — обеспечить надежное прикрытие не смогли. Катастрофическое положение русской армии на Пруте, оказавшейся 8 — 10 июля 1711 года окружённой троекратно превосходящими турецкими и татарскими силами, заставило Петра I искать мирных переговоров.
Таков был печальный результат неучёта татарского фактора русским военным командованием и самого Петра I.
«Рубщик хвороста» идёт на войну
Девлет-Гирей уже воевал с русскими на Украине, а турки всё ещё собирали свою армию в поход. На янычарском подворье в Стамбуле в феврале 1711 года были, наконец, выставлены конские хвосты, что свидетельствовало о том, что правоверные скоро пойдут на войну. Но понятие «скоро» на Востоке относительное: 20-тысячный корпус янычар выступил из столицы только 11 марта, а 19 марта вслед за ним тронулся с основной армией великий визирь Мехмет-паша по прозвищу Балтаджи, что в переводе с турецкого означало «рубщик хвороста».
С турецкой армией ехал Станислав Понятовский, дипломатический представитель короля Швеции, знаток гаремных тайн, а теперь военный советник, глаза и уши Карла ХII при Мехмет-паше. Хворост Мехмет-паша уже давно не рубил — он занимался этим благородным трудом в самом начале своей карьеры в серале. Дворцовые интриги вознесли его на вершину власти, хотя визирь не был ни энергичен, ни честен, ни антирусски настроен, а был всего-навсего скрытым старым гомосексуалистом. Он был труслив как заяц, с военным делом был совершенно не знаком, предводителем армии быть не мог, в политике ничего не понимал и никакого желания её понять не испытывал. Одним словом, «Рубщик хвороста» так же мало стремился навредить русским, как и предыдущие визири, но, тем не менее, оказался во главе целой армии, вышедшей в поход на Россию.
Не успев отойти от стен столицы на приличное расстояние, «Рубщик хвороста» устроил привал, вздыхал, извивался ужом и выдумывал для Понятовского тысячу предлогов, чтобы только затянуть дальнейшее продвижение войска. Так эта армия черепашьим шагом тащилась на север, останавливаясь в каждом городе и покидая его, как только «толкач» Понятовский снова наседал на великого визиря. Поляк, вероятно, не знал восточной мудрости, которая гласит: «Кто понял жизнь, тот не спешит».
К середине (концу по новому стилю) июня турецкая армия появилась, наконец, в среднем течении Дуная, туда же подошла её артиллерия, отправленная морем, и Понятовский смог с гордостью доложить Карлу ХII, что великий визирь будет рад его видеть у себя в качестве почетного гостя. Король, повинуясь первому порыву охвативших его радостных чувств, хотел было немедленно последовать этому приглашению, но его советники Мюллерн и Фейф охладили его пыл, приводя неопровержимые аргументы против такой поездки: если султан не нашёл нужным приехать к своему великому визирю, то с какой стати эту честь ему должен оказывать король Швеции? Следовать приглашению великого визиря, который еще и сам ни разу не почтил своим визитом Карла, было неразумно — создалось бы впечатление, что потентат Швеции теряет своё лицо, разменивается на мелочи и во всём этом деле выполняет сугубо подчиненную роль. Поразмыслив, король решил, что перспектива сидеть со старой канальей Мехмет-пашой в палатке и расточать любезности его совсем не радует. Да и зачем он поедет в армию, командовать которой всё равно не сможет?
Итак, поездка, которая могла бы оказаться для короля чрезвычайно продуктивной, можно сказать, судьбоносной, не состоялась по престижным соображениям. А окажись он на месте событий, прутский эпизод для Петра и его армии мог бы закончиться довольно плачевно, а звезда военного счастья снова бы воссияла на небосводе короля Швеции. Он, который так мало внимания обращал на так называемые внешние обстоятельства, помпезность, этикет и протокол, который так много работал над тем, чтобы приблизить долгожданный момент расчёта с царем, уступил ничтожным доводам своих канцелярских чиновников и фактически поставил крест на всех своих планах.
Шведский историк Ф.Г. Бенгтссон считает эту ошибку самой крупной и непростительной в жизни Карла ХII — может быть, говорит он, только смещение короля Августа с польского трона по своему значению и последствиям сопоставимо с ней. С. Понятовский, один из самых верных почитателей короля Карла, в 1719 году заявил, что «…если бы советники короля не отговорили его поехать к турецкой армии, то королевство Швеция, без всякого сомнения, обладало бы теперь всеми потерянными провинциями». По злой иронии судьбы, всё происходило в каких-то 90 километрах от Бендер, в нескольких часах верховой езды от дома, в котором жил король Швеции!
Помимо крупных политических и военных последствий, к которым привел отказ Карла выехать к великому визирю на Дунай, имелись еще последствия сугубо психологические. О таких тонкостях, как психология, король, естественно, никогда не задумывался; к тому же в тот момент он не представлял себе, какие внешние события происходили на берегах Дуная и Прута, и уж тем более ему было неведомо то, что творилось в черепной коробке великого визиря. А в результате, как бы вежливо ни сформулировал король свой отказ приехать в штаб-квартиру османской армии, он глубоко задел чувствительного Мехмет-пашу.
Понятовский, который вместе с крымским ханом присутствовал при чтении королевского ответа, вспоминал, как Балтаджи, прочтя негативный ответ Карла, кинул хану реплику о том, что заранее знал, что «…гордый неверный не окажет ему такой чести, как приезд в армию». Великий визирь с тех пор затаил на короля лютую злобу. Карл ХII, не желая того, приобрел в его лице злого и мстительного противника. Неприязнь Мехмет-паши к Карлу в полной мере разделил и обиженный ранее Девлет-Гирей: пускай Карл не почтил своим присутствием великого визиря, но ведь он не оказал чести и ему, великому и славному хану Крыма.
…Тем временем главные силы русской армии под командованием фельдмаршала Б.П.Шереметева двигались из Прибалтики на юг. У крепости Каменный Затон происходило сосредоточение войск под командованием украинского гетмана И.И.Скоропадского и генерал-майора И.И.Бутурлина. Сосредоточение осуществлялось крайне медленно, поскольку части гетмана и генерала постоянно отвлекали набеги татарской конницы в Приднепровье. Генералы везли с собой жён и даже детей, предполагая, очевидно, воевать со всеми семейными удобствами. На остановках устраивались пышные пиры, ничем не отличавшиеся от попоек мирного времени. В этом тоже был какой-то дурной привкус, не обещавший ничего хорошего.
12–13 (23–24) апреля в Луцке состоялся военный совет, на котором основное внимание было уделено определению сроков и мест сосредоточения главных сил русской армии для наступления в Молдавию. Обсуждались также вопросы, связанные с обеспечением армии продовольствием, распределением рекрутов по дивизиям, заготовкой судов для переправы через Днестр. Было решено, что армия не позднее 20 (31) мая должна была сосредоточиться в районе города Браилов. Фельдмаршал Шереметев должен был, передав командование пехотными полками генералу А.А.Вайде (1667-1720), возможно быстрее двигаться с конницей к Браилову, устроить там продовольственный магазин на три месяца и подготовить переправу через Днестр. Кроме того, он должен был побудить к активным действиям К.Брынковяну.
В письменном приказе ему Пётр I подчеркивал важность своевременного сосредоточения армии, «ибо ежели умедлим, то всё потеряем». Царь, зная нерасторопность своих подданных, как всегда, торопил, однако сосредоточение главных сил русской армии у молдавской границы всё равно происходило медленно. На это имелись и объективные причины – начавшаяся неимоверная жара и недостаток продовольствия. Войска вышли в указанный район только 30 мая (10 июня), т. е. на 10 дней позже установленного срока.
Накануне отъезда из Петербурга к армии в апреле 1711 года Пётр неожиданно занемог. Болезнь оказалась странной: он совершенно перестал думать о государственных делах и проявлял заботу только о своей жене Екатерине и о детях. Думать о делах он не мог. Генерал-адмирал Ф.М.Апраксин просит у него распоряжений и приказаний, но царь отвечает, что он болен, что он в отчаянии (с чего бы?) и что никаких распоряжений давать не в состоянии. При этом, отмечают историки, в поход на турок он выступил с соблюдением всех церемониалов, торжественно, с обычными бубнами и литаврами. Что это была за болезнь, судить теперь трудно: дурные предчувствия, тревога, неуверенность в силах или признаки несостоявшегося приступа эпилепсии [3]?
Появление русского авангарда в Молдавии было радостно встречено местным населением. В сводке русского командования от 31 мая (11 июня) сообщалось, что «волохи к нашим беспрестанно приходят и с великим доброжелательством и желанием и последние мужики служить желают». Молдавский господарь Дмитрий Кантемир (1673-1723) перешёл на сторону России и призвал народ к вооруженному восстанию против турок. На освободительную борьбу с турками поднималось население многих уездов Молдавии. «Тотчас после прибытия русских, — писал очевидец событий молдавский гетман Ион Некулче, — молдаване, верные своему … обычаю … начали убивать турок: одни по приказу, другие без приказа, как в Яссах, так и по остальным городам страны». Всё это было так, но молдаване приходили и…просили русских военных о помощи, в то время как Пётр и его дипломаты рассчитывали на эффективную помощь молдаван русской армии.
Рассчёты Петра и его генералов на восстание славян, недовольных турецким владычеством, не оправдывались. В лагере христиан не было единства. Дело осложнялось также и тем, что в руководящей верхушке Молдавии, Валахии и Сербии господствовали интриги, заговоры и неприязнь, связанные с борьбой за власть и искусно подогреваемые турецкой администрацией. По прибытии в Бендеры молдавским государем был Михаил Раковица, которого турки свергли из-за его прорусскх настроений и назначили вместо него Маврокордато. Но и Маврокордато продержался недолго, и по настоянию крымского хана его тоже убрали и посадили на его место Дмитрия Кантемира. Султан за «хорошее поведение» пообещал Кантемиру Валахию (Румынию), если он поймает и выдаст туркам господаря Валахии и своего заклятого врага К.Бранкована (Брынковяну). Кантемир, однако, предпочёл покровительство русского царя.
Кстати, Брынковяну первым обратился к Петру с обращением союза и помощи, и только после этого с аналогичным предложением к царю пришёл Кантемир. Молдавский государь не столько боролся за независимость Молдавии, сколько за утверждение за своим родом наследственной власти. 13 апреля 1711 года он в Луцке заключил с Петром соглашение о передаче Молдавии в состав России. Пётр предпринимал попытки помирить Кантемира с Брынковяну, господари даже обменялись посольствами, но примирение было неискренним и кратковременным. Кстати, Кантемир, вступив в соглашение с Петром I, продолжал поддерживать отношения с султаном, уверяя его в том, что контакт с русским царём использует для выведывания у русских секретных сведений во благо порты. Очевидно, что аналогичные объяснения хитрый господарь давал и Петру, мотивируя свою связь с Константинополем разведывательной пользой для русских.
Главные силы русской армии во главе с Петром I, вышедшие в июне в район города Сороки, 9 (20) июня выступили к Яссам и, совершив трудный марш, достигли урочища Цецор при реке Прут, где 26 июня/7 июля соединились с авангардом Шереметева. Теперь вся русская армия была в сборе и, по оценке француза Моро де Бразе, имела 79800 человек, не считая 10 тысяч казаков и 6000 молдаван. Отдельный артиллерийский корпус имел в своём распоряжении 60 орудий разного калибра, 16 понтонов и несколько сотен телег с боеприпасами – и это не считая полковой артиллерии[4]. Силы были, конечно, впечатляющие и сопоставимые даже по численности с турками. Но к этому времени положение с обеспечением войск провиантом и фуражом катастрофически ухудшилось. Поля Молдавии в то лето были опустошены саранчой, стояла засуха, и местное население страдало от недостатка продовольствия. Откуда его можно было брать, никто из русских генералов не имел и понятия.
14/25 июня Пётр I созвал большой военный совет. Решения этого совета, по мнению многих участников похода и экспертов, оказались роковыми. Как вспоминает полковник Казанского пехотного полка бригадир Моро де Бразе, на совете присутствовали канцлер Г.И.Головкин (1660-1734), вице-канцлер П.П.Шафиров, автор всей кампании Савва Рагузинский, генералы Рённе, Репнин, Вайде, Долгорукий и Брюс (все эти лица, по мнению де Бразе, условно составляли русскую партию ), а также генералы Халларт, д”Энсберг, Остен и Бергхольц (т.н. немецкая партия). Немцы, согласно де Бразе, выступали за то, чтобы оставаться на берегу Днестра, чтобы собрать данные о противнике и дать отдых уставшей армии. Кроме того, по Днестру было удобно собирать и доставлять продовольствие. Это не означало, что армия должна была оставаться в бездействии – наоборот: генералы предлагали взять Бендеры, устроить там военные склады и укрепить город, превратив его в крепость. Движение по сухим бесплодным степям в Молдавию, по их мнению, было чревато большими опасностями из-за недостатка там продовольствия.
С противоположным мнением выступил генерал-кавалерист Рённе, заявивший, что было бы неприлично с таким великолепным войском оборонять реку. Он сказал, что в ближайшее время, следуя примеру молдаван, против турок поднимутся греки, что за степью до самого Дуная продовольствия вполне будет достаточно, чтобы обеспечить им армию, и что было бы нецелесообразно тратить деньги на сооружение провиантских складов в чужой стране, когда можно будет добывать припасы за счёт неприятеля, и что негативный пример шведской армии под Полтавой в данном случае не применим. С ним согласились все остальные генералы и министры царя.
Военный совет в Сороках подтвердил, что он являлся всего лишь органом совещательным. Царю Петру важно было выслушать мнения присутствующих и остановиться на решении, которое он сам считал более правильным. Доводы, приводимые противниками иного решения, даже если оно поддерживалось большинством совета, как правило, принимались к сведению и в расчёт не брались. В данном случае создаётся впечатление, что Пётр был заранее настроен на активные наступательные действия своей армии, которые могли принести быстрый конечный результат. Задерживаться долго в этих южных пределах в планы царя не входило.
Следуя решениям военного совета, русские войска решили перейти Днестр, войти в степь и начать движение навстречу турецкой армии, чтобы достигнуть Дуная прежде противника. 27 июня (н.ст.) русская армия при пересечении Днестра шла двумя группировками: впереди – 11-тысячные дивизии Халларта и д”Энсберга с казаками, а следом шёл царь Пётр с гвардейскими полками, дивизиями Репнина и Вайде, а также с артиллерией Я.Брюса. Поход длился 6 дней и проходил в тяжёлых условиях: при нестерпимойя жаре и отсутствии воды и провианта армия понесла большие и невосполнимые потери.
Первым через Днестр переправился авангард Шереметева. Поздравляя фельдмаршала с этим событием, Пётр I предписывал ему делать всё, чтобы «времени не потерять, а наипаче чтоб к Дунаю прежде турков поспеть, ежели возможно». Однако решить эту задачу не удалось: были получены сведения, что турки находились от Дуная на расстоянии семи переходов, в то время как русским предстояло преодолеть не менее десяти переходов. Это был первый сюрприз. Второй тоже скоро обнаружился: выяснилось, что провианта в Молдавии «готового нет и вскоре взять негде». Третий сюрприз преподнёс молдавский господарь Дмитрий Кантемир: надежды на существенную военную помощь с его стороны тоже не оправдались. Численность молдавских войск, присоединившихся к авангарду Шереметева, составляла всего 5–6 тысяч человек, что было в 5-6 раз меньше заявленной. Между тем, в начале июня на Дунае сосредоточилось до 40 тысяч турецкого войска, а у Шереметева не было и 15 тысяч человек. Дальнейшее продвижение было рискованно. На военном совете 8 (19) июня было решено «без знатного числа пехоты к Дунаю не ходить». Корпус Шереметева, таким образом, остался в Молдавии и повернул на Яссы.
Согласно дневнику генерала Халларта, воспроизведенному датским посланником Ю.Юлем, 20 июня/1 июля в трёх милях от Ясс 15 тыс. татар напали на лагерь шедшего в авангарде Шереметева, атаковали кавалерийский пикет, убили около 280 драгун и взяли в плен подполковника Петца, а также одного драгунского капитана. После того как генерал-фельдмаршал выслал против татар полторы тысячи конницы, неприятель понёс потери, по крайней мере, вдвое превышавшие потери русских драгун. Татары, верные своей тактике, которую теперь называют «run and hit» и которую царь Пётр успешно применял по отношению к шведской армии в 1708-1709 г.г., обратились в бегство. Роли поменялись: теперь татары «томили» и изматывали русскую армию.
28 июня (9 июля) Пётр I снова созвал военный совет, на котором было решено удовлетворить инициативу генерала К.-Э.Рённе и направить с ним в район Браилова семитысячный конный отряд с задачей захватить собранные там турками запасы продовольствия. Одновременно имелось в виду побудить валашского господаря К. Брынковяну к переходу на сторону России. Против инициативы Рённе идти походом на Браилов, согласно де Бразе, резко выступил генерал Бергхольц, который считал весьма вредным распылять силы перед превосходящими силами турок. Он привёл пример с принцем Карлом V Лотарингским, которой после снятия осады с Вены разделил своё войско на 4 части, и турки по очереди разбили каждый из них.
Аргументы Бергхольца были признаны не убедительными и Пётр I, одобрив предложение Рённе, так и написал: «Сей марш зело отчаянно учинен для обнадёживания господаря мултянского». Главные силы армии должны были двигаться вдоль правого берега Прута до урочища Фальчи, а оттуда к реке Сирот, чтобы у Галаца соединиться с кавалерией Рённе. Но генерал Рённе, отправленный в Молдавию с 9 кавалерийскими полками и четырьмя полевыми орудиями, соединился с главными силами уже после катастрофы на Пруте и подписания мирного договора с турками.
Русская армия с уходом Рённе лишалась чуть ли не половины своей кавалерии. Правда, в этом заключался и небольшой плюс: армия уже практически не могла снабжать фуражом своих лошадей, так что корпус Рённе в некотором смысле облегчал эту задачу. Но получалось в точности как у Карла XII под Полтавой: тогда король накануне решающего сражения по недоразумению лишился одной трети своей пехоты во главе с генералом К.Г.Руусом, а теперь Пётр сам, руководствуясь благими намерениями, накануне важных событий отсылал от себя значительную часть своей кавалерии.
Несмотря ни на что, в русском лагере пышно отпраздновали годовщину победы в Полтавском сражении, на котором присутствовал молдавский господарь Кантемир, пытавшийся всячески очернить Брынковяну в глазах царя. 28 июня/7 июля русские по приказу царя начали наводить два моста через Прут. 30 июня/11 июля фельдмаршал Шереметев с частью кавалерии, в тучах кружившей вокруг саранчи, перешел Прут; за ним проследовал обоз. 1/12 июля через Прут перешла также часть пехоты, но генералы Халларт и Янус фон Эберштэдт, из которых первый командовал пехотой, а второй — кавалерией, остались в арьергарде. 30 июня на левый берег Прута перебрался царь Пётр с Кантемиром и свитой, после чего мост, по которому они только что проследовали, был разобран. Оставался второй мост, предназначенный для переправы дивизии Репнина, который охраняли 500 гренадеров. (В этот же день генерал Рённе собрал свои полки и ушёл в Молдавию).
На рассвете 2/13 июля перед корпусом Шереметева показалась партия конных татар в несколько сот человек, а после полудня их силы увеличились до 3 000 человек (М. де Бразе в своих мемуарах указывает 20 тысяч). Татары попытались помешать переправе через Прут и напали на передовой пикет подполковника Роопа численностью 600 человек и, по словам де Бразе, порубили около 250 русских конников. В бою погиб венгерский капитан, который с 24 солдатами слишком далеко оторвался от своих и поплатился за это жизнью.
В отсутствие Шереметева корпусом командовал генерал Я. Фон Эберштэдт. Он пытался уговорить своего подчинённого бригадира Ченцова[5] выступить против татар, но тот остался на месте, сославшись на приказ охранять лагерь. (Инцидент с Эберштэдтом и Ченцовым являлся свидетельством того напряжения между иностранными и русскими офицерами, которое, к сожалению, давало о себе знать в этом несчастном походе). В конечном итоге на татар были брошены 4 полка конногренадер, и татары, понеся потери, после полудня отступили обратно к м. Любасков. Русские продолжали перевозить обоз через Прут по обоим мостам. 3 июля Прут в районе Ясс перешла вся кавалерия с генералом Эберштэдтом и пехота генерала Халларта, после чего оба моста разобрали. Пётр со своей группировкой перешёл на левый берег Прута тремя днями позже. Здесь к нему прсоединился со своей свитой Д.Кантемир.
Итак, 7 июля с Шереметевым соединились Халларт и д”Энсберг, но убедившись в отсутствии провианта и опасаясь окружения турецкой армией и татарской конницей, они снова решили перейти на левый берег Прута. 11 июля кавалерия и обоз Шереметева начали переправу через реку, в то время как пехота
Халларта и д”Энсберга пока ждали своей очереди на восточном берегу. На отходивших русских стали наседать татары, и войска пришлось остановить, выстроить их в боевой порядок и оградить рогатками. Артиллеристам приказали зарядить пушки картечью и ждать атаки татар. Но поскольку татары накапливались постепенно, фельдмаршал выпустил против них казаков и молдаван. Переход через мост продолжился, пока лёгкая русская конница и татары кружили друг за другом, кричали, гикали, но сшибаться в рукопашную друг с другом избегали. Наскакавшись вдоволь, пишет М. де Бразе, татары отступили. После переправы всех частей группировки Шереметева второй мост также был ликвидирован.
Отход русской армии продолжался недолго: согласно де Бразе, ночью 4/15 июля армия подошла к высокой горе и остановилась на отдых, по всей вероятности, близ урочища Новые Станилешти. Утомлённые нестерпимой жарой и непрекращающимися атаками турецкой и татарской конницы, русские солдаты настоятельно нуждались в отдыхе. По словам де Бразе, страдавшие от жажды солдаты набросились на воду с такой жадностью, что многие из них скончались на месте.
Утром 5/16 июля немедленно было начато сооружение укреплённого лагеря. Пётр выслал конный отряд полковника Роопа с двумя вожатыми, выделенными из свиты Кантемира, с целью разведать местность и выяснить возможности нападения турок с тыла, т.е. со стороны реки. Полковник Рооп вернулся с неутешительными известиями: отряд гренадер, охранявших лодки, которые Шереметев планировал в случае необходимости использовать как понтоны для наведения моста, был изрублен татарами, форсировавших Прут, держась за хвосты своих коней. После этого царь приказал выставить у береговой полосы взводы гренадер на таком расстоянии друг от друга, чтобы поддерживать между собой связь.
5/16 июля к армии присоединилась дивизия Репнина. На следующий день предполагалось марш на север продолжить. К этому времени были получены сведения о том, что главные силы турецкой армии во главе с визирем находятся у местечка Траян близ устья Прута и собираются перейти Прут, чтобы перерезать путь русской армии. По приказанию Петра навстречу туркам направили отряд Эберштэдта с задачей воспрепятствовать переходу противника через Прут.
Утром 7/18 июля отряд обнаружил авангард турецкой армии, который готовился к переправе. Однако генерал Эберштэдт не выполнил своего воинского долга. Вместо того чтобы атаковать турок, он позволил им спокойно навести мосты и переправиться через Прут, а сам отступил, преследуемый лёгкой турецкой конницей. «Малодушие его, — замечает по поводу этого эпизода А.С. Пушкин, — доставило туркам безопасную переправу». Генерал не только не выполнил приказ Петра, но и ввёл в заблуждение русское командование, сообщив, что турки якобы уже форсировали Прут, а потому-де предпринять что-либо было уже невозможно.
Между тем, основные силы турецкой армии подошли к Пруту только к вечеру 7 (18) июля, а приказ о переправе всей турецкой армии был дан лишь 8 (19) июля. Всё это имело самые серьёзные последствия. Турки, преследуя Эберштэдта, отрезали главные силы русской армии от корпуса генерала Рённе, который, как уже упоминалось выше, должен был с ней соединяться. Ну, что ж: у Карла XII в северских лесах «отличился» генерал Лагеркруна, а через 2 года на Пруте у Петра – генерал фон Эберштэдт. Даже и в таких деталях царский поход к Дунаю повторял русский поход шведского короля — словно они проходили по одной и той же злосчастной схеме, словно одни и те же невидимые силы водили за руки и шведов, и русских.
Моро де Бразе, находившийся в отряде Эберштэлта, в своих мемуарах пишет, что он лично видел, как по наведенным турками мостам переправлялись кавалерия и пехота, а вокруг моста было выставлено сильное охранение из янычар. Говорит ли француз правду или лукавит[6], не ясно. Но в «Журнале Петра», между тем, записано: «И конечно мог оный Янус их (турок) задержать, ежели б сделал так, как доброму человеку надлежит». Почему Пётр «оного Януса» не наказал, нам не известно.
Скоро группировки Шереметева и царя соединились, и вся армия пошла по западному берегу Прута, оставив в Яссах 9-тысячный гарнизон как для охраны тыловых коммуникаций, так и для обеспечения порядка в Молдавии. Пока русские с двумя ночлегами, медленно шли вниз по течению Прута к Дунаю, 14 июля 20 тысяч крымских татар вплавь першли Прут и появились в тылу русской армии. Они стали нападать на русских фуражиров и отдельные мелкие отряды.
17 июля царь устроил смотр своему поредевшему войску – в наличии у него, пллценке де Бразе, оказалось (без Рённе) около 47 тысяч человек.
18 июля в лагере русских узнали о том, что турецкая армия стала переправляться на западный берег Прута в районе г. Фальчи (ныне Фэлчиу), а к двум часам дня на авангард дивизии генерала Эберштэдта (6 тысяч драгун, 32 пушки) напала турецкая конница (спаги) и взяла его в окружение. Русские построились в каре и, ощетинившись штыками и рогатками, стали медленно отходить обратно. Их спасло слабое вооружение турок и отсутствие и них артиллерии. С заходом солнца турецкая конница ушла, что позволило «двуликому) Янусу 19 июля соединиться с основными силами армии.
Но с 19 июля в окружение попала уже вся русская армия. Главные её силы, сильно убывшие в основном от высокой смертности, причинённой жарой, отсутствием воды и еды, и теснимые со всех сторон татарами, а теперь и турками, находились в это время в районе местечка Станилешти. Главнокомандующим над всеми был назначен Шереметев, дивизиями (а фактически – корпусами) командовали генералы Халларт, Вайде, Репнин и д”Энсберг. Взятые в плен турки сообщили при допросе, что их силы составляли до 150 тысяч человек при 160 орудиях, из которых 100 тысяч были конники. Достоверные источники, оценивая численность русской армии в 38 тысяч человек при 122 орудиях, говорят о 130–135 тысячах турок, не считая крымских татар, при 407 орудиях.
Как только отряд Эберштэдта вернулся обратно, с южной стороны, на горе перед лагерем, появились турецкие полки. Они окружили русский лагерь, а часть расположилась на господствующих высотах противоположного берега Прута. «Армия его царского величества не ожидала…, чтобы мы к ней возвратились с таким прекрасным и многочисленным обществом», — шутит Моро де Бразе. Чёткого плана действий у русских командиров пока не было. В 14.00 решили атаковать турок, но турецкая кавалерия благоразумно оттянулась обратно и боя принимать не стала. Русские оказались в низине, вдоль Прута, в то время как турки расположились по окрестным холмам – к счастью, пока без артиллерии.
Главнокомандующий тремя пушечными выстрелами дал сигнал о том, чтобы армия выстроилась в боевой порядок. Русские едва успели построиться в боевой порядок, как была атакована с левой стороны лагеря. Удар спаг пришёлся на гвардейские полки. Гвардейцы успешно отбивали все наскоки и целый день не имели покоя.
8/19 июля Пётр I снова созвал военный совет. По сведениям де Бразе, генералов от «русской» партии на нём почему-то якобы не было. Янус фон Эберштэдт, приглашённый на совет, выразил царю своё возмущение тем недоверием, которое до сих пор оказывалось иностранным офицерам со стороны их русских коллег (нападение – лучшая форма защиты!). Он жаловался на неуважение со стороны русских министров и генералов и заключил своё выступление словами о том, что те же самые генералы, которые завлекли армию в лабиринт, должны были вывести её. Пётр якобы пытался смягчить действие этого выступления и просил у генералов совета о том, как следовало поступать. На совете было принято решение ввиду большого численного превосходства противника отходить на север вдоль левого берега реки и на выгодной позиции дать туркам бой.
Удалось поймать турка, слишком приблизившегося к русским боевым порядкам, и допросить его. Пленный подтвердил наличие у великого визиря огромной армии, которая вместе с татарами превосходила русскую минимум в 5 раз. Эти сведения подтвердили целесообразность уже принятого плана действий, и лагерь стал приходить в движение. Приказано было бросить и уничтожить все личные повозки офицеров, а царь с царицей переместился с левого фланга на правый, который и стал авангардом.
В 23.00, уничтожив лишние повозки и бросив ненужное имущество, армия двинулась обратно шестью параллельными колоннами. Гвардия шла крайней левой колонной, в то время как дивизия Репнина, составлявшая крайнюю правую колонну, шла вплотную к берегу реки. Артиллерия и обоз размещался внутри походного порядка. На опасных направлениях, на которых постоянно появлялась турецкая конница, прикрывались рогатками. Их на руках несли солдаты. Потери в этот день составили около 800 человек убитыми и ранеными. Армия насчитывала в это время 31.554 пехотинца и 6.692 кавалериста, а артиллерия – 53 тяжёлых и 69 лёгких (полковых) орудий.
Армия медленно продвигалась на север, и у неё на «хвосте» постоянно «висели» турецкие спаги. В авангарде, в левой колонне во главе с царём шли лучшие полки — Семёновский, Ингерманландский и Астраханский. За ними справа следовали дивизии Халларта, д”Энсберга и Эберштэдта со всей кавалерией, в то время как Брюс с артиллерией и дивизией Вайде шли справа, имея перед собой гору, а в тылу – Прут. Шедшие в арьергарде гвардейский Преображенский полк и бомбардирская рота в течение шести часов стойко отбивали атаки конницы противника.
Шли ночью, освещаемые огнём сжигаемого имущества, на виду у неприятеля, который хорошо видел отступавшую русскую армию с противоположного высокого берега. Турки постоянно передвигали свои части, и в темноте нельзя было понять, что они замышляли. Ночной марш был коротким – де Бразе пишет, что не прошли и четверти мили. На рассвете выяснили, что генерал Репнин, успевший после головчинской неудачи из рядовых снова «вырасти» в генерала и командовавший правым флангом пешего каре, боясь отстать, взял слишком быстрый темп и разорвал боевой порядок пехоты. Центр каре оказался незащищённым и шёл без всякого прикрытия. Турки воспользовались этой оплошностью, вклинились в русские боевые порядки и захватили около 2 тысяч экипажей, телег и повозок. В числе погибших оказались слуги, жёны офицеров и их дети, в том числе погибла супруга полковника Роопа с тремя детьми.
К Репнину послали адъютанта царя с приказом остановиться. Для того чтобы отогнать турок, подтянули артиллерию, и понадобилось 5 часов кропотливой «работы», чтобы справиться с этой задачей. Эта задержка всей армии способствовала тому, что к месту сражения подоспели остальные силы турок, в том числе пехота (янычары) и артиллерия.
К 17.00 часам вечера армия, представлявшее собой одно конно-пехотное каре, приблизилась к берегу Прута. Последовал приказ царя остановиться и выстроиться. Арьергард сделал полуоборот направо и стал правым флангом лагеря, а правый – левым. «Едва успели мы произвести сие нужное движение», — пишет де Бразе, — «как турки упёрлись своими флангами к реке и заключили нас с трёх сторон двойной линией, расположенной полукружьем». Противоположный берег заняли шведы, поляки киевского палатина и татары.
Часть русских полков занялась перестрелкой с противником, а часть, пользуясь этим огневым прикрытием, стала оборудовать лагерь для обороны и забросали по периметру лагеря рогатки. Де Бразе свидетельствует, что в этот момент царь проявил исключительное присутствие духа и «не более себя берёг, чем храбрейший из его воинов». Царь появлялся повсюду, беседовал с солдатами и офицерами, расспрашивал, давал советы. К ночи, пишет де Бразе, каждый полк получил по 800 ножей, заточенных на 3 стороны: их следовало воткнуть в землю перед атакой турецкой конницы.
Местность, где остановилась для отдыха русская армия, представляла собой широкую долину. На правом берегу Прута были высоты, господствующие и над рекой, и над противоположным, левым, берегом. Русские войска построили свой боевой порядок в виде неправильного треугольника, вершина которого была обращена к противнику, а основанием служила река Прут.
По обеим сторонам этого треугольника русские войска были развернуты в линию. Внутри этого боевого порядка располагались артиллерия и конница. Ближе к реке был сооружен вагенбург. Правый фас боевого порядка русской армии прикрывало болото. Поэтому с этой стороны русское командование ограничилось защитой рогатками. Левый же фас успели укрепить не только рогатками, но и сплошной линией окопов.
Примерно за три часа до захода солнца 20 июля турки, не дожидаясь подхода всей своей армии и артиллерии, атаковали русский лагерь. В атаке приняли участие до 20 тысяч янычар. Построившись в боевой порядок в форме клина, они нанесли главный удар по дивизии генерала Халларта. Турецкая конница в атаке участия не приняла, а поддерживала свою пехоту морально — криками. Натиск янычар был очень силен, однако мощный огонь русских почти в упор не только охладил их пыл, но привёл в большой замешательство и принудил их к поспешному отступлению. Дело дошло до того, что турецкие военачальники рубили саблями беглецов, пытаясь остановить и привести в порядок свои войска, но всё было напрасно. Генералы Халларт, Волконский и другие офицеры получили ранение. Королевский советник турецкого визиря генерал Станислав Понятовский, наблюдавший за боем, вспоминал потом, что натиск янычар был отражён лишь благодаря сильному артиллерийскому огню русских и выставленным повсюду рогаткам.
К ночи сражение стало затихать. Правда, и ночью янычары дважды поднимались в атаку, но были снова отбиты. Потери русской армии в этот день составили примерно 750 человек убитыми, 1200 – ранеными и около 730 взятыми в плен или пропавшими без вести. Турки потеряли около 8 тысяч убитыми.
Начальник янычар и великий визирь Балтаджи-Мехмет-паша приказали устроить окопы и закрепляться. Тем временем подошла турецкая артиллерия. Началась орудийная дуэль, продолжавшаяся вплоть до рассвета. Русские стреляли настолько удачно, что заставили великого визиря перевести свою ставку на расстояние, недосягаемое для огня. В течение ночи противник пытался приблизиться к русскому лагерю, но сильною стрельбою был отбит.
Сражения с турками продемонстрировали высокое военное искусство русских офицеров и отличную подготовку пехоты и артиллерии. Залповый огонь пехоты и плотный огонь артиллерии производили опустошение в рядах янычар. Воспользовавшись тем, что янычары вели наступление на одном направлении, русское командование снимало войска с неатакованных участков и смело вводило их в сражение.
Энергичный отпор русской армии оказал на янычар большое моральное воздействие – это подтвердили потом сами турки в беседах с русскими офицерами. Уже после провала второй атаки кегая — помощник великого визиря, фактический командующий турецкой армией — заявил Станиславу Понятовскому: «Мой друг, мы рискуем быть разбитыми, и это неизбежно случится». Однако Пётр не стал рисковать и от контратаки отказался. Он писал: «Сие не могли учинить для того, что обоза окопать не было время, а ежели б не окопав идти на них, то б конница их ворваться могла, и всё б могли потерять пропитание, которого и так мало было». Если бы русские стали преследовать отступившую янычарскую массу, победа могла бы стать полной. Но русские боялись покинуть лагерь из-за обоза, который не был достаточно защищён от мобильной татарско-турецкой конницы.
Несмотря на успешное отражение турецких атак, положение русской армии продолжало оставаться очень яжёлым. «Люди и лошади, — отмечал в своем дневнике генерал Халларт, — не отдыхали более трех суток кряду. К тому же всюду испытывался недостаток в боевых припасах и провианте». На серьезность положения, в котором очутилась русская армия, указывал и сам Пётр I: «И правда, никогда как и почал служить, в такой дисперации не были, понеже не имели конницы и провианту».
Не правда ли, читатель, снова (в который уже раз!) создаётся впечатление дежавю? Ну, конечно же! Именно в таком положении двумя годами ранее очутилась армия Карла XII под Полтавой. Пётр I в Молдавии в некотором смысле как бы принял на себя неблагодарную роль своего шведского оппонента. Молдавский и валашский господари, пригласив Петра в Молдавию, сыграли с ним такую же шутку, как Мазепа с Карлом, а может быть, даже более злую. Девлет-Гирей в некотором роде взял на себя роль исполнителя жолкевского плана царя и оставил русскую армию без провианта и воды. Самонадеянность Петра и его военачальников при организации этого похода можно сравнить только с самонадеянностью короля Карла. Когда Пётр всё это осознал, было уже поздно. И он пришёл в ужас.
По свидетельству датского посла Юля, царь бегал по окружённому со всех сторон русскому лагерю и от отчаяния неистово бил себя кулаками в грудь: «Как рассказывали мне (очевидцы), царь, будучи окружён турецкою армией, пришёл в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова. Большинство (окружавших его) думало, что с ним удар (припадок?). Офицерские жены, которых было множество, выли и плакали без конца».
Неужели самообладание и выдержка на самом деле изменили Петру Алексеевичу? Недоброжелательно настроенный по отношению к царю и вообще к русским Моро де Бразе об этом не пишет ни слова, хотя всё время наблюдал за поведением Петра. Более того, де Бразе пишет, что всё время видел государя в самых опасных местах, вместе со своими солдатами и не терявшего присутствия духа.
В эти судьбоносные часы царь, якобы, направил в Петербург следующее письмо:
«Господа Сенат! Сим извещаю вас, что я со своим войском без вины или погрешностей со стороны нашей…в четырёхкраты сильнейщею турецкою силою так окружён, что все пути к получению провианта пресечены, и что я, без особливыя Божия помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы не должны почитать меня своим государём и ничего не исполнять, что мною, хотя бы по собственному повелению, от вас было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице своём. Но есди я погибну, и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собою достойнейшего мне в наследники».
Страшное письмо, невозможное, потому что мы привыкли видеть в Петре победителя, человека, всегда хорошо владеющего ситуацией, разумного, предусмотрительного и мудрого правителя, следы трусости или истерики в письме явно отсутствуют. Трезвый расчёт, предусмотрительность – да. Конечно, здесь, под Прутом, у него явно не выдерживали нервы, и безысходность положения заставляла его трепетать перед ужасными последствиями.
Мы говорим «якобы», потому что многие историки подвергают сомнению достоверность этого письма, впервые опубликованного в 1785 году в Германии, а в 1786 году в России. Автор публикации – известный собиратель «анекдотов» о Петре Великом Якоб Штелин. Откуда он взял текст, не известно, потому что подлинника до сих пор никто не видел. Знаток личности Петра современный русский историк Н.И.Павленко в одной книге о царе считает существование указанного письма возможным, а в другой книге о нём – маловероятным.
Согласно некоторым источникам, неадекватное поведение Петра выразилось и в том, что первой мыслью его при совершенном окружении русской армии турками было желание удрать в одиночку, бросив армию на произвол судьбы. Этот факт тоже бесспорен и подтверждается документами. Царь обращается к казаку Ивану Некульжу с просьбой вывезти его и Екатерину из окружения. Когда попытка бегства оказалась невыполнимой, Пётр скрылся у себя в палатке и махнул на всё рукой. Им снова овладело какое-то оцепенение. (Согласно Павленко, царь хотель лишь вывезти из лагеря супругу Екатерину, но она якобы отказалась покинуть мужа в такую трудную для него минуту).
Ю.Юль оценивает ситуацию следующими словами: «В самом деле, кто мог бы ожидать от такого умного и опытного в военном деле государя, участвовавшего в стольких походах против искусного врага, той ошибки, что не имея сведений ни о силах неприятеля, ни о его приближении — эти сведения царь получил лишь тогда, когда турецкая армия находилась от него уже в полумиле, — он вступит в такую пустынную страну как Валахия, где нельзя достать никакого продовольствия, и отошлет от себя генерала Рённе с 9 000 человек кавалерии?… С другой стороны, можно ли было предположить, чтобы турки согласились на каких бы то ни было условиях заключить мир и выпустить из рук христианскую (армию), когда имели её в своей власти?»
Удача турок во многом объяснялась настойчивостью и грамотными советами Станислава Понятовского. «Рубщик хвороста» ни за что бы не решился пойти на окружение русской армии, если бы не воля Девлет-Гирея и упорная вежливость поляка, неплохого знатока военного дела. Мехмет-пашу все время приходилось успокаивать, что окружённые русские солдаты уже ничего не смогут противопоставить татаро-турецкому войску, что у них пали все лошади, что они умирают от жажды и голода и что ни в коем случае нельзя ослаблять кольцо окружения, а, наоборот, следует сжимать его все плотнее.
И всё же регулярная армия Пётра I продолжала быть грозной силой. Её солдаты сохраняли высокий моральный дух. «Если принять в расчет тяжёлые обстоятельства, в которых находилась царская армия, то вела она себя удивительно доблестно», — фиксирует в своём дневнике Юль. – «Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни и проч. Словом, бедствия армии не поддаются описанию. Если судить по слышанным мною подробностям, в положении более отчаянном никогда ещё не находилась ни одна армия».
В ином положении находились турецкие войска. Они не страдали от недостатка пищи или воды, но были деморализованы только что понесёнными потерями. И когда утром 10 (21) июля великий визирь попытался бросить янычар в новую атаку, то не смог сделать этого из-за их категорического отказа идти на новый штурм русского лагеря. Турок было много, но мало кто хотел получить картечь или пулю в лоб. Страх перед русским отпором способствовал возникновению патовой ситуации.
В ночь на 10 (21) июля в русском лагере проходил очередной военный совет. На нём высказывалось мнение «атаковать ночью неприятеля силами в несколько тысяч человек и прогнать его с занятых им позиций. Если при этом счастье будет сопутствовать, и если представится возможность, то после этого планировалось на рассвете атаковать неприятеля всей армией. Однако из-за большого риска эта идея была отклонена Петром I. С этим постфактум согласен и датчанин Юуль: «Если бы даже допустить (предположение), весьма мало вероятное, что царь (в этот раз) одержал бы победу над турками, то война всё равно чрез это не прекратилась бы. Она затянулась бы надолго; между тем (кампания) против шведов была бы на то время приостановлена или же действия ее лишились бы должной энергии».
Еврей спасает Россию
Утром 21 июля турки начали артиллерийский обстрел русского лагеря, который продолжался беспрерывно до двух часов дня. Он вёлся и с противоположного берега Прута, куда, как мы уже писали, переправилась часть турецких войск. Это ещё больше осложнило положение, так как затруднило снабжение армии питьевой водой. Под председательством Петра I вновь был созван очередной военный совет. Его участники приняли решение предложить великому визирю перемирие, а в случае отказа — атаковать противника всеми силами. Свидетель и участник совещания де Бразе пишет: «Государь, генерал Янус, генерал-поручик Остен и фельдмаршал держали долго тайное совещание. Потом они все подошли к генералу барону Халларту, лежавшему в карете по причине ранения… и тут, между каретою сего генерала и каретою баронессы Остен…положено было, что фельдмаршал будет писать к великому визирю, прося от него перемирия…»
В стан неприятеля был отправлен унтер-офицер Шепелев (согласно де Бразе, это был трубач генерала Януса) с письмом за подписью генерал-фельдмаршала Шереметева, в котором излагалось указанное мирное предложение. Ответа от визиря не последовало. Тем временем русские продолжали укреплять свой лагерь и одновременно готовиться к прорыву вдоль Прута на север. Вскоре великому визирю было послано второе письмо. В нём указывалось, что если турки будут медлить с ответом, русская армия перейдёт в наступление. Но ответа не последовало и на этот раз. Тогда Пётр I отдал приказ выступить из лагеря и атаковать турецкие позиции. Но едва построенные в боевой порядок русские полки прошли несколько десятков сажен, как «от турков тотчас прислали, чтоб не ходили, ибо оне мир приемлют, и для того учинить унятие оружия, и чтоб прислали, с кем об оном мире трактовать». Так у Юля.
Моро де Бразе в своих записках уточняет, что всё произошло намного проще. Трубач генерала Януса вернулся в лагерь через 2 часа в сопровождении янычарского аги [7]. Турок прибыл на пост генерала Бергхольца и заявил на французском языке, чтоб мы прекратили огонь, после чего и турки перестанут стрелять, и чтоб русская сторона высылал к визирю своих эмиссаров для переговоров. Не прошло и двух часов, пишет де Бразе, как перемирие было объявлено, и в турецкий лагерь отправился вице-канцлер П.Шафиров. Когда Шафиров уехал на переговоры, любопытные турки толпами, как на экскурсию, повалили к русским передовым линиям, чтобы хорошенько рассмотреть своих противников.
Встревоженные русские генералы, как наседки вокруг цыплят, забегали по постам, опасаясь коварной атаки со стороны турок. Генерал Бергхольц воспользовался услугами вышеупомянутого аги, который немедленно разогнал своих соотечественников и выставил со своей стороны караулы. Когда один из рядовых спаги всё-таки зашёл за черту и появился на территории русского лагеря, к нему подошёл его офицер и одним взмахом сабли на глазах у русских отрубил ему голову. После этого никто в русский лагерь заходить не захотел.
Решение турецкого командования вступить с русскими в переговоры было отнюдь не случайным. Бой 9 (20) июля наглядно показало преимущество русской регулярной армии над армией Османской империи. Победа над ней представлялась туркам весьма проблематичной. И великий визирь счёл более выгодным добиться дипломатическим путем своих целей в войне, чем идти на риск генерального сражения. Де Бразе, вспоминая о беседе с турецким пашой из окружения великого визиря, писал:
«Твердость наша их изумила… они не думали найти в нас столь ужасных противников… судя по положению, в котором мы находились, и по отступлению, нами совершенному, они видели, что жизнь наша дорого будет им стоить, и решились, не упуская времени, принять наше предложение о перемирии, дабы нас удалить. Он объявил, что в первые три дня артиллерия наша истребила и изувечила множество из их единоземцев…»
Против ведения мирных переговоров выступили крымский хан и Станислав Понятовский, которые полагали, что из-за недостатка продовольствия русские сами через несколько дней сдадутся. Однако их доводы Мехмет-пашой не были приняты во внимание.
Ведение переговоров с турками было возложено на государственного подканцлера барона П.П. Шафирова. Удивительно, что важнейшие в своей жизни переговоры, в которых решалась судьба православной России, царь доверил …еврею (впрочем, крещённому). Нет, царь не был юдофобом, но социальное положение евреев в русском государстве было тогда не очень уж и завидным: евреев терпели, но внутренне, как и в прочих странах Европы, презирали, и особого хода в государственных делах не давали. А вот Шафиров добился при Петре высочайшего положения – он был уже помощником государственного канцлера! Впрочем, при Петре Великом было несколько евреев, сделавших блестящую карьеру[8]. Ещё более удивительно то, что Шафиров спасёт и Россию, и армию, и самого царя от позорного плена! Если считать дипломатию искусством возможного, то Шафиров добился невозможного.
Представим читателю настоящего героя Прутского похода — Петра Павловича Шафирова (1669-1739), одного из достойнейших дипломатов Петра. Наш герой родился уже православным: его отец Шая Сапсаев принял православие и при крещении получил имя Павла Шафирова. Историограф Петра И. Голиков (1735-1801) пишет, что Пётр, перед своей первой поездкой за границу, во время прогулки по московским торговым рядам в лавке купца Евреинова увидел ловкого приказчика и заговорил с ним. Выяснилось, что приказчик владеет иностранными языками, а его отец служил переводчиком в Посольском приказе. Скоро сын тоже был принят переводчиком в этот же приказ. По другой, более вероятной версии, владеющий немецким языком Пётр Шафиров был принят на работу в Посольский приказ думным дьяком А. Виниусом и стал лично известен царю уже в 1695-96 г.г. Сведений о службе отца в Посольском приказе не обнаружены.
Первое время молодой Шафиров переводил с немецкого языка календари и некоторые книги. Уже позже он стал полиглотом и овладел латынью, французским, итальянским, голландским и др. иностранными языками. П. Шафиров был включён в Великое посольство и в 1697-1698 г.г. путешествовал по Европе, показав себя с самой лучшей стороны. И канцлер Ф.А. Головин, и думный дьяк Е.И. Украинцев рекомендовали его царю, и с тех пор карьера Петра Павловича круто пошла вверх. Шафиров участвовал в подготовке русско-датско-саксонского союза 1699 года и русско-польского союза в 1701 году, в 1703 году был назначен тайным секретарём при канцлере Головкине, принимал капитуляцию Ивангорода и Нарвы в 1704 году, после Полтавы получил чин тайного советника и пост вице-канцлера, а 30 мая 1710 года, в день своего рождения, был возведён Петром в баронское достоинство.
Мирный трактат с Османской Портой, заключённый на Пруте, несомненно, явился наивысшим из его достижений. Это был его звёздный час. Он получил от Петра I полномочия соглашаться на самые крайние условия турок – вплоть до отдачи шведам Лифляндии и даже Пскова! (То, что к мирным переговорам подключится Карл XII, у Петра сомнений не было). В инструкции царя, в частности, говорилось: «всё чини по своему разумению, как тебя Бог поставит, а ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на всё, чего похотят, кроме склавства» (т.е. рабства, плена).
П.Шафиров повёз к великому визирю письмо, подписанное главнокомандующим Шереметевым. В переговорах с визирем царь участвовать не мог – не тот ранг был у «Рубщика хвороста». Когда русский вице-канцлер появился в палатке у Мехмет-паши, в груди того возликовало от радости: Аллах не забыл его своим вниманием! Мир с русскими и победоносное, триумфальное, немедленное возвращение в Стамбул! К черту всех этих поляков Понятовских и татарских Девлет-Гиреев с их кровожадными наклонностями. Ему эта война совсем не нужна, ему нужен почётный и скорый мир. И такой мир русские предлагают сами. Балтаджи немедленно распорядился объявить перемирие и начать переговоры о мире.
Шафирову турки предъявили следующие условия мира: вернуть им Азов, разорить крепости Таганрог, Каменный Затон и Самару, выдать Дмитрия Кантемира и тайного советника Петра Савву Рагузинского-Владиславовича (1670-1738), возместить не полученную с Молдавии дань, ликвидировать русское посольство в Константинополе, отдать всю артиллерию и снаряжение.
Однако русский вице-канцлер сразу заявил визирю, что на таких условиях «господин фельтмаршал миру отнюдь не учинит». В ходе дальнейших переговоров, благодаря дипломатическому искусству Шафирова и желанию самого турецкого командования поскорее закончить войну, удалось добиться отказа турок от ряда требований. Например, они не стали настаивать на передаче им артиллерии, возмещении дани с Молдавии, выдачи Дмитрия Кантемира и Саввы Рагузинского. Но они потребовали, чтобы сам Шафиров и сын генерал-фельдмаршала Шереметева, полковник Астраханского полка Михаил Шереметев, отправились в Стамбул в качестве гарантов выполнения Россией условий мирного договора[9].
Отчаявшись повлиять на Мехмет-пашу и отговорить его от переговоров с русскими, С.Понятовский написал Карлу ХII письмо и немедленно отправил его в Бендеры с капитаном французского драгунского полка Жаном Луи Буске. Он в такой спешке составлял это послание, что неправильно датировал его 1710 годом. Вот его дословный перевод со шведского языка:
«Сир, с величайшим почтением припадаю к коленям Вашего Величества, чтобы уведомить, что царь и вся его армия, кроме генерала Рённе с 10 тысячами всадников, местонахождение которого мне неизвестно, окружены. Царь послал к визирю предложение о мире, который он желает заключить и с Вашим Величеством. Был дан ответ, чтобы за условиями мира явился Шереметев, а в это время делаются приготовления к сражению. Визирь пообещал мне не подписывать ничего без Вашего Величества, чьё немедленное присутствие здесь или инструкции и полномочия теперь необходимы. Прошу прощения у Вашего Величества за то, что письмо исполнено на клочке бумаги, но ничего более достойного не попалось под руку, чтобы с величайшим усердием и величайшим почтением броситься к коленям Вашего Величества. Сир, остаюсь ничтожнейшим и верноподданнейшим слугой Вашего Величества. Понятовский».
Пока Шафиров вёл переговоры, а капитан Буске скакал в Бендеры, русский лагерь пребывал в напряжённом ожидании. Первое донесение Шафирова было не очень обнадеживающим. Вице-канцлер писал, что «турки не зело в склонности к трактатам состоят», и советовал Петру I быть готовым к любой неожиданности. В следующем донесении Шафиров сообщал, что турки пошли на переговоры и в качестве заложника потребовали сына Шереметева.
Ночь на 11 (22) июля прошла сравнительно спокойно, хотя турки продолжали строить шанцы, а русская армия стояла «во фрунте со всякою готовностию». В первой половине дня 11 (22) июля в русском лагере состоялись два военных совета, на которых было единодушно решено: в случае, если турки не согласятся на мир, а потребуют капитуляции, пробиваться вдоль Прута на север. Готовность к началу марша назначалась на четыре часа пополудни. Большая часть офицеров пятый день не видела хлеба, не говоря уж о солдатах. Изнурённые кони лизали землю.
Однако в полдень приехал Шафиров с известием, что условия мирного договора с турками в основном согласованы, остались лишь некоторые спорные пункты, из-за которых он и вернулся в свой лагерь. Получив санкцию Петра I на подписание мира любой ценой – даже отдачей шведам Пскова и других земель, он возвратился в турецкий лагерь. Его тотчас же принял Балтаджи-Мехмет-паша. Русский представитель заявил, что хотя условия мира «предосудительны его царского величества высокому интересу», тем не менее, «не желая напрасного человеческой крови пролития» и не желая войны с Турциею, фельдмаршал «приказал мирный договор на тех пунктах заключить». Вечером в турецкий лагерь отправился Михаил Шереметев, произведенный Петром «для лутшего почтения» из полковников в генерал-майоры. Царь подарил ему свой портрет стоимостью приблизительно в две тысячи риксталеров. Больше своего сына фельдмаршал Шереметев не увидит.
М. де Бразе пишет: «Когда увидели, что дело клонилось к миру не на шутку, мы отдохнули, переменили бельё и платье; вся наша армия, начиная с царя, походила на трубочистов; пот, пыль и порох так покрывали нас, что мы друг друга уже не узнавали. Менее нежели через три часа все явились в золоте, всякий оделся как можно великолепнее».
12/23 июля русские увидели одну из придворных повозок, в которой в турецкий лагерь повезли подарок великому визирю — 200 000 червонцев золота и драгоценностей. Иностранные источники обычно пишут о том, что свою лепту в сбор средств на подарок турку внесла Екатерина, пожертвовав на это часть своих драгоценностей. Источники, в том числе и русские, утверждают, что в числе пожертвований царицы был бриллиантовый перстень. Есть мнение, что поведение царицы в критические часы на Пруте, в отличие от поведения её супруга, было более мужественным, трезвым и сдержанным. Есть другие сведения о поведении ещё не коронованной Екатерины на Пруте: Ю.Юль утверждает, что в критические часы окружения русского лагеря турками царица Екатерина раздарила все свои драгоценные камни и украшения первым попавшимся слугам и офицерам, но по заключении мира отобрала у них эти вещи назад, объявив, что они были отданы им лишь на сбережение.
Как бы то ни было, в полдень 12/23 июля между Россией и Турцией был заключен мирный трактат. Говорят, что П. Шафиров сильно напугал турок своим заявлением о том, что к русской армии вот-вот должно было подойти подкрепление. Вице-канцлер уверял великого визиря, что при решительном характере Петра вряд ли стоило ожидать сдачи армии или царя в плен: скорее он уложит всю армию на поле битвы, но живым в руки турок не сдастся. Как мы увидим ниже из беседы Карла XII с «Рубщиком хвороста», аргумент о гибели царя мог сильно подействовать на визиря, ибо его восточный менталитет не мог примириться с тем, чтобы страна, пусть враждебная, оставалась без правителя.
Как бы там ни было, но блеф удался. С русской стороны его подписали государственный вице-канцлер барон П.П.Шафиров и генерал-майор граф М.Б. Шереметев, с турецкой — великий визирь Балтаджи-Мехмет-паша.
Крымский хан от злости и досады плакал.
Понятовский рвал и метал, но ничего не мог поделать. Поляк предпринял попытку путём подкупа поднять бунт среди янычар против великого визиря, но не добился успеха. Янычары, по словам самого Понятовского, «взяли деньги и, не двинувшись с места, лишь выразили (ему) соболезнование».
Генерал Янус фон Эберштэдт, называвший безумцами тех генералов, которые завели русскую армию в западню, отдавал теперь пальму первенства в безумстве турецкому великому визирю. Но, как пишет де Бразе, Богу было угодно, чтоб генерал неверных был ослеплён блеском 200 000 червонцев и чтобы освободить великое множество честных людей от турецкого плена.
«Честные люди» спали и не предполагали, что к генералу неверных в ночь на 11/22 июля из Бендер выехал король Карл и всю ночь и всё утро скакал до местечка Хуси, где теперь решалась и его участь, и судьба его заклятого врага царя Петра.
В 13.00 12/23-го числа он был на месте.
Но всё уже свершилось.
Король опоздал.
Балтаджи не был тем человеком, который нежится на мягкой постели, когда речь идёт о таком важном деле, как личная безопасность и мир. Он и не подумал выполнять свое обещание, данное Понятовскому, не решать ничего без Карла ХII. Ибо какой же истинный правоверный держит слово, данное неверному христианину?
Карлу ХII оставалось только посмотреть в хвост покидавшей свой лагерь русской армии. Он осмотрел русский лагерь и пришел к выводу, что великий визирь мог не употреблять никакой силы, для того чтобы окончательно победить русских, он мог их взять просто измором. После этого он, скрывая, возможно, свои самые горькие чувства, вернулся в турецкий лагерь и прошёл в шатёр к Мехмет-паше. Он вошёл к нему с Понятовским и переводчиком и сел на диван у знамени Мухаммеда. В палатке, кроме крымского хана, было много всяких военачальников, и король попросил великого визиря их всех удалить, чтобы поговорить с ним наедине.
Подали кофе, и между внешне безмятежным Карлом и важным и довольным «Рубщиком хвороста» произошёл следующий разговор (согласно шведскому историографу Нурдбергу):
Король. Хорошую армию собрал султан.
Великий визирь. Аллах не оставил нас своей милостью.
Король. Жаль, что она не нашла себе лучшего применения.
Визирь. Теперь в этом нет необходимости, поскольку дело совершено и закончено.
Король. Я слышал, что ты заключил мир, а мои дела, вопреки обещанию султана и твоему собственному слову, при этом учтены не были.
Визирь. Я премного доволен тем, что так много приобрёл для Порты.
Король. Ты мог бы приобрести в тысячу раз больше, ибо царь и вся его армия находились в твоих руках.
Визирь. Лишать врага мира, когда он его просит, противоречит закону Мухаммеда. Если бы я взял в плен царя, кто бы тогда правил его страной?
Король. Об этом тебе не стоило беспокоиться. Ты полагаешь, что твой государь будет доволен этим?
Визирь. Армия под моим командованием, и я когда хочу, тогда и заключаю мир.
После этих слов, сообщает Нурдберг, король на какое-то мгновение приподнялся со своего места — вероятно, под влиянием большого и сильного желания пронзить сидевшего перед ним надменного, наглого толстяка и самодовольного тупицу своей шпагой, но тут же сел, подавив это естественное желание. В конце беседы Карл ХII попросил у визиря небольшое войско и несколько пушек, с которыми бы он, никак не связанный условиями мира, мог бы нагнать русских и устроить им хорошенькую взбучку.
Примечателен ответ Балтаджи:
— Христианин не может управлять войском правоверных.
Голландец Савари, переводивший для короля, в своих мемуарах подробно описывает эту его беседу с великим визирем, которая в основе своей полностью совпадает с версией Нурдберга, за исключением нескольких моментов. В частности, когда король упрекнул визиря в пренебрежении шведскими интересами, тот ответил, что на большее королю Швеции претендовать и не следует, потому что он тоже обещал много, но своего слова не сдержал: ведь его померанская армия так и не появилась в Польше[10]. Благодаря его усилиям и заключенному миру, продолжал визирь, шведский король может теперь беспрепятственно возвращаться домой через Польшу, потому что русских войск там больше не будет. В качестве гарантии мира он взял у царя заложников — вице-канцлера Шафирова и сына графа Шереметева Михаила. (Вместе с ними в заложники отправился и ротмистр Артемий Волынский (1689-1740), будущий кабинет-министр императрицы Анны Иоановны, обвинённый в государственной измене по навету её фаворита Э.Бирона).
На это король резонно заметил, что, возможно, Пётр рискнет нарушить условия мира, поскольку посчитает его — короля Швеции — более важным лицом, нежели всех заложников вместе взятых. На этом, как пишет швед Бенгтссон, встреча Героя и Лягушки закончилась[11].
Причина такого поведения великого визиря заключалась ещё и в том, что главная цель Турции в войне с Россией — уничтожение русских крепостей на границах Крымского ханства и закрытие русским выхода в Черное море — была достигнута дипломатическим путём, а воевать за интересы Швеции турки вовсе не собирались.
Когда Ю.Юль, посол союзной Дании, под предлогом ознакомления с последствиями трактата для Северной войны, попросил у царя взглянуть на текст договора, то получил отказ. Ему сказали, что договор с турками Северной войны со шведами никоим образом не касается. Ю.Юль пишет, что русским было стыдно показывать ему те уступки, которые они сделали туркам.
Тем временем генерал К.-Э. Рённе продолжал успешное наступление на юг. 14 (25) июля, то есть два дня спустя после подписания мирного договора, он штурмом захватил валашский Браилов, где находились большие запасы продовольствия. Случись это событие несколькими днями раньше, условия мирного договора были бы, возможно, иными, но 16(27) июля генерал получил приказ Петра I вернуть Браилов туркам, а самому идти на соединение с главными силами. Но положительный эффект от рейда кавалерии Рённе всё-таки был.
Турки по отношению к своим недавним врагам, в отличие от крымских татар, относились исключительно дружелюбно и с большим уважением. Так уже на следующий день после заключения мира П.П.Шафиров доносил Петру I из ставки великого визиря: «Зело турки с нами ласково обоходятся, и, знатно, сей мир им угоден». Великий визирь прислал в русский лагерь в качестве личного подарка продовольствие, в том числе 1200 повозок с хлебом и рисом. В столице Порты по случаю мира несколько дней продолжались празднества. Уже в конце июля Ахмет III ратифицировал Прутский мирный договор.
Сразу после подписания мира, в тот же день, в 6 часов вечера вся русская армия с развёрнутыми знаменами и барабанным боем выступила из своего лагеря на север, к Могилёву (Подольскому). Никто не подсчитывал точные потери русских в этом походе. Моро де Бразе пишет о 4.800 убитых, имея в виду, по всей видимости, потери в последних июльских боях. Число же умерших в походе от голода, жажды и болезней, по всей вероятности, составило около 26 тысяч человек. Турки якобы признались русским, что в эти же дни потеряли около 9000 человек убитыми.
Дневник генерала Халларта (в пересказе Ю.Юля) раскрывает нам некоторые подробности ухода русской армии от Прута на север:
«12/23 июля. Турки очистили нам проход со стороны нашего правого крыла, так что пополудни мы (могли) удалиться от них en bataille… Верховный визирь, предостерегая нас от татар, велел сказать, что ничего существенного и прямо враждебного они против нас не предпримут, но что всё же татары люди и конокрады; тех, кого мы поймаем на месте преступления, (визирь) предоставлял нам, если мы желаем, казнить смертью. Однако, хотя мы и приняли против татар всякие предосторожности, они всё-таки сумели увести у нас несколько лошадей и убили некоторых из наших людей, в том числе инженер-подполковника Taisan’a. (В то время как Taisan) продавал татарам пистолеты, один из них, взяв у него пистолет, бросился бежать. Тогда Taisan выхватил другой пистолет, чтобы выстрелить (в беглеца), но в эту минуту другой татарин пронзил (Taisan’a) сзади копьём, так что тот упал наземь мертвым. Мы немедленно пожаловались на такое бесчинство верховному визирю, который на другой день прислал к нам пашу с тысячью всадников spahi, имевших охранять нас до переправы через Прут, разгоняя татар. Шли мы не только эту ночь, но, сделав около полуночи привал часа на два, продолжали идти и (весь) следующий день.
13/24 июля. За недостатком фуража шли до полудня. Отойдя от неприятеля на четыре мили, мы расположились лагерем и простояли тут несколько часов, потом продолжали марш до одного места, находящегося в двух милях от Ясс. Здесь турки расстались с нами».
Так закончился Прутский поход. Он показал мужество и стойкость русских солдат, офицеров и генералов, их высокую боевую выучку, наглядно продемонстрировал значительные преимущества регулярной армии над многочисленными, храбрыми, но недостаточно дисциплинированными турецкими войсками. В то же время он выявил ряд существенных недочетов, допущенных при планировании похода. Были сделаны просчёты в оценке татарского фактора и готовности балканских славян эффктивно поддержать русскую армию. Не была произведена тщательная разведка незнакомого театра военных действий. Не было обеспечено провиантирование армии. Отрицательную роль в исходе Прутского похода сыграли некоторые иностранные офицеры, подчас не выполнявшие боевые приказы. Но главным виновником поражения был, конечно, сам царь Пётр.
Н. Павленко указывает на ряд обстоятельств, способствовавших удачному уходу русской армии из Прутской мышеловки. Историк пишет, что успеху П. Шафирова способствовал тот факт, что турки были плохо информированы о состоянии русской армии и об истинных настроениях царя и генеральской верхушки. Они не знали, что в кармане у Шафирова была запасная инструкция царя, согласно которым русская сторона, в случае несговорчивости визиря, была готова пойти на куда более серьёзные уступки. К тому же турки перехватили донесение царю от Рённе, из которого явствовало, что генерал справился с поставленной задачей и перерезал их коммуникации. Царь об этом на момент переговоров не знал и был готов на уступки, но визирь был информирован и опасался, что русская армия пойдёт на прорыв и уйдёт из окружения. К тому же мирных переговоров требовали янычары — идти в бой с русскими они категорически отказывались.
В этом и состоял весь секрет успеха Шафирова. Впрочем, уже на первой встрече посланец Петра по внешним, малозаметным признакам поведения «Рубщика хвороста» понял, что турки не уверены в своём военном успехе и готовы к мирным переговорам. Использовать запасную инструкцию царя ему не пришлось.
После завершения похода царь отыскал виновных среди своих военных и уволил из армии более 200 иностранцев: 12 генералов, 14 полковников, 22 подполковника и 156 капитанов. Генерал-фельдмаршал Шереметев объявил им, что его царское величество, заключив мир с турками, уже не имеет надобности в таком количестве иностранных офицеров. Некоторые из офицеров были отпущены без «Abschied», т.е. без выплаты отпускных денег.
Это была негативная сторона войны.
Генерал д”Энсберг попытался отспорить у Шереметева своё невыплаченное жалованье, но потерпел фиаско. Когда отпущенные из русской армии д”Энсберг, де Бразе и барон Остен проезжали через г. Тарнополь, они встретили возвращавшегося из рейда генерала Рённе и его кавалеристов, «которые там обогатились в той же степени, как мы обнищали», — печально заключает свои мемуары французский бригадир. Что ж: кому война, а генералам всегда прибыль. Н. Павленко пишет, что фельдмаршал Б. Шереметев тоже не пустым вернулся из Прутского похода и привёл собою несколько турецких аргамаков.
В Тарнополе, слава Богу, де Бразе познакомился с польскими дамами. Они обласкали его и подарили ему прекрасноый испанский табак, «который оживил мой нос, совсем изнемогавший без сей благодетельной помощи».
Это можно считать уже позитивной стороной войны.
Взбодрённый подарком, де Бразе отправился в Саксонию искать места в армии Августа Сильного. Может быть, там повезёт больше?
Заключение Прутского мирного договора, безусловно, явилось большим успехом русской дипломатии – кажется, единственным в истории русского государства случаем, когда при военном поражении были достигнуты вполне приемлемые результаты. Даже при победоносном завершении войн русские часто заключали менее выгодные мирные трактаты. А тут была не только спасена армия, но и достигнута важная внешнеполитическая цель, ради достижения которой Пётр I и предпринял поход: Турция, хотя и ценой больших уступок, всё-таки была выведена из состояния войны, и Россия теперь могла вновь сосредоточить все свои силы и ресурсы на продолжении борьбы со Швецией.
Литература:
Б.Григорьев «Пять пуль для короля», М., Молодая гвардия, 2006 г.
Журнал или поденная записка императора Петра Великого. СПб., 1770 г. ч.1.
Моро де Бразе «Записки бригадира Моро де Бразк»» в переводе А.С.Пушкина,
полное собрание сочинений А.С.Пушкина, т.5, ОГИЗ, М., 1947 г.
Мышлаевский А. 3. Северная война на ингерманландском и финляндском театрах
в 1708-1714 года, сборник военно-исторических материалов, выпуск 1.
Павленко Н.И. Пётр I, М., Молодая гвардия, 2004 г.
Письма и бумаги императора Пётра Великого. т. 8 М., 1975,.
Санин О.Г. Крымское ханство в русско-турецкой войне 1710-11 г. Ист.-публ. аль-
манах «Москва-Крым» № 2, Москва, 2000 г.
Таирова-Яковлева Т.Г. Мазепа, Молодая гвардия, М., 2007
Шефов Н.А. Битвы России, М., АСТ, 2004 г.
Юль Ю. Записки датского посла при Пётре Великом. Лавры Полтавы.
М., Фонд Сергея Дубова, 2001 г.
[1] Молдавское княжество со столицей Яссы располагалось тогда по обоим берегам Прута.
[2] Договор во многом напоминал известное соглашение Богдана Хмельницкого и хана Ислам-Гирея, заключенное в 1648 г. перед началом освободительной войны Украины с Польшей. Но в дальнейшем, в 1711-1713 гг., в ходе русско-турецких переговоров турки и Крым стали трактовать этот договор исключительно как соглашение о территориальном подчинении и настаивали на переходе Украины в турецко-татарское подданство.
[3] Пётр, как известно, страдал эпилепсией, полученной ещё в детстве. Маленьким мальчиком он был свидетелем страшных и жестоких сцен расправы бунтующих стрельцов над его родственниками, а потому время от времени с ним случались припадки, особенно в состоянии гнева и раздражения. Близкие к нему люди рассказывали, что успокоить его и привести в нормальное состояние могла лишь Екатерина.
[4] В каждом полку – пехотном и конном – на вооружении имелись 4 двух- и трёхфунтовых пушки.
[5] Наш вариант фамилии бригадира. У де Бразе говорится о некоем Шенцове. А.С.Пушкин предполагает, что речь могла идти о бригадире Шневищеве.
[6] К сожалению, данных о Прутском походе слишком мало, чтобы было можно опираться на достоверные и проверенные факты. Со своей стороны, отметим только, что записки де Бразе страдают по отношению к русским военным явным недоброжелательством и грешат неточностями и ошибками.
[7] Н.И.Костомаров называет имя турка — Черкес-Мехмед-паша.
[8] П.Шафирров был отнюдь не единственным евреем на службе у ПетраI: его учителем и воспитателем в детстве был еврей Никита Моисеевич Зотов (1644-1718), впоследствии граф; были дипломаты три брата Веселовские, был португалец Антон Дивьер (Девиер) (1682-1745), тоже ставший русским графом и первым петербургским обер-полицеймейстером; был немец-еврей Фридрих Георг Asch (1683-1783), первый петербургский почтмейстер и, наконец, был любимый шут царя Ян, он же Пётр Дорофеевич Лакоста (1665-1740), португальский еврей, родившийся в Африке и получивший титул «короля русских самоедов».
[9] Прутский мир просуществовал около года, а потом Турция под нажимом «бендерских» шведов снова объявила войну России. И тут снова сыграл свою роль П.П.Шафиров: вместе с П.Толстым и М.Шереметевым он подкупил министров султана и добился заключения нового мира.
[10] На это Карл мог бы ответить, что он сделал всё, что было в его силах, чтобы эта армия появилась в Польше, но тогда каким же королем он выглядел бы в глазах великого визиря, если его не слушаются собственные подданные? И король промолчал.
[11] Балтаджи долго у власти не продержался: к концу 1711 года султан послал своих людей в Адрианополь, чтобы арестовать великого визиря, забрать у него печать, заковать в железо и отправить в ссылку на Архипелаг — так назывались острова в Ионическом море. На острове Лесбос «Рубщик хвороста» продержался недолго и вскоре умер — не исключено, что не без посторонней помощи. Наперсникам Мехмет-паши по Прутскому миру отрубили головы, но Юсуф-пашу, предводителя янычар в войске Балтаджи, не тронули. Янычар боялись, они могли рассердиться и сместить с трона любого султана. Поэтому султан сделал Юсуф-пашу великим визирем. Юсуф-паша продержался в должности около года. Осенью 1712 года его тоже прогнали и задушили шелковым шнурком. Восток дело тонкое.
Уважаемые коллеги!
Мы издаем электронные книги на уже 11 лет.
Готовы предложить опубликовать книгу о Вашей организации или от авторов из Вашей команды.
Сейчас популярны книги от руководства организаций для укрепления личного бренда и имиджа организации.
Публикация у нас абсолютно бесплатна для авторов. Более того, авторы наоборот зарабатывают.
Возможно издать как полноценный худ.роман или деловую книгу, так и произведения короткой формы — новеллы, рассказы и т.п.
Помимо этого, мы готовы к совместным информационным кампаниям.
Вам интересно? Можем выслать дополнительную информацию или созвониться.
kephimenen19709@rambler.ru
Несмотря на все не решения верные и неверные(нам то виднее задним умом то!) Господь уберег Петра и его войско от полного разгрома, так пожурил и сказал не зарываться сильно. С достоинством решили это недоразумение обе стороны.
Детям перед сном читаю, вчера разбирали географию тех мест, снова там поджигают конфликты.