Этот материал любезно предоставил нашему коллективу ныне находящийся на пенсии советский и российский дипломат, долгое время работавший в Швеции. Автор пока не выразил желания раскрывать свои персональные данные. Все фото также предоставлены автором.
Интернирование —
в международном праве принудительное задержание иностранных граждан воюющим или нейтральным государством во время вооружённого конфликта.
…Интернированные военнослужащие разоружаются, для них устанавливается режим, исключающий возможность покинуть территорию нейтрального государства и вновь принять участие в военных действиях. Нейтральное государство снабжает интернированных продовольствием, одеждой, а также оказывает им другие услуги, приобретая при этом право на возмещение расходов после окончания вооружённого конфликта.
…Вопросы интернирования регламентированы отдельными положениями Женевской конвенции 1929 г. и Женевской конвенцией от 1949 г. «О защите гражданского населения во время войны».
Из Большой советской энциклопедии
В начале весны 2003 года мои давние шведские друзья предложили мне съездить за пару сотен километров на северо-запад от Стокгольма, чтобы показать одно памятное место, связанное со Второй Мировой войной и Советским Союзом. Я тогда в нашем Посольстве занимался вопросами двусторонних отношений и особенно интересовался военной историей, в рамках которой для России и Швеции, как известно, было много места за исключением, пожалуй, последних двухсот лет, когда Стокгольм придерживался политики нейтралитета, принесшей государству весомый международный авторитет и — чего уж там — немалые экономические и финансовые выгоды.
Мы довольно быстро доехали до губернского города Вэстерос (Västerås), миновали несколько небольших аккуратных городков и вскоре, взяв севернее, ушли с достойных похвалы шведских автотрасс и поехали по щебенистой проселочной дороге, идущей через густой сосновый лес. Сквозь сосны — слева и справа — то и дело поблескивали зеркала то ли озер, то ли болот, и часто виднелись покрытые темно-зеленым мхом огромные валуны, свидетели последнего ледникового периода. Возле одного такого, двух-трехметрового гиганта, застывшего прямо у обочины, мы остановились и вышли из машины. И то, что я тут же увидел, и ради чего, наверняка, мы приехали сюда, поразило меня: на плоском природном срезе валуна, смотрящем на дорогу, была выбита большая пятиконечная звезда, внутри ее серп и молот, ниже звезды четыре буквы СССР и большими цифрами 1944. Это, действительно, было неожиданно: где-то — не скажу, что у черта на куличиках! — но в дальнем замшелом шведском лесу, на приличном расстоянии от больших городов и асфальтовых дорог я увидел то, с чем прожил детство, юность, заводские будни, армейские годы, студенчество и большую часть того пути, на которую вывело меня уже много лет тому назад мое образование. Только дата не совпадала: родился я на четыре года позже той, что была на камне. Времена, правда, изменились, изменилась моя Родина и ее символы, но все то, что я увидел на этом валуне по-прежнему жило во мне и волновало меня.
От моих друзей я получил в общих чертах первую информацию об этом примечательном валуне, именуемом «Русским камнем (Rysstenen)», и о дороге, на которой мы стояли и которая тоже называлась «Русской (Ryssvägen)». То, что я услышал, перенесло меня к годам Великой Отечественной войны 1941-45 гг. и малоизвестной у нас в стране истории интернирования в Швеции советских военнопленных, бежавших сюда из фашистских лагерей на территории соседней Норвегии и, отчасти, из воевавшей против нас на стороне нацистов Финляндии. Я с огромным интересом погрузился в эту тему, перечитал и перелопатил десятки и сотни наших и зарубежных материалов, просмотрел большое количество фотоснимков тех времен и мне к тому же еще повезло и переговорить со многими, слава Богу, живыми свидетелями той жизни в этом крае, где вдруг однажды зазвучала русская речь.
В 1940 году во время разгоравшейся Второй мировой войны Швеция подтвердила намерение продолжать придерживаться заявленной политики нейтралитета. Насколько реальна и искренна была эта линия — отдельная тема, но одно из обязательств, взятых на себя Стокгольмом в этом качестве, королевская Швеция выполняла вполне добросовестно. Во всяком случае, на первых этапах. Речь идет об интернировании военнослужащих и гражданских лиц воюющих сторон, то есть удержании их на своей территории до окончания военных действий с предоставлением возможности проживания в отведённых местах, работы, доступа к медицинскому обеспечению и содействия в отправке на родину, как только позволят обстоятельства.
С первых дней войны в Швецию начали всевозможным путями добираться жители европейских стран, особенно тех, по которым покатился огневой вал боевых действий. Прежде всего, это были поляки, немцы — противники гитлеровского режима, лица еврейской национальности, сумевшие вовремя понять, чем им грозить пребывание в подмятой под себя нацистами Европе. Но пока это был еще не массовый наплыв беженцев. Массовый начался после нападения Германии на Советский Союз. И это уже были беглецы из Норвегии, в основном, советские военнослужащие, попавшие в немецкий плен, помещенные в лагеря на территории Польши и Германии, а затем переправленные в эту североевропейскую страну, где они использовались на каторжных работах, прежде всего, на строительстве той дороги, которая ныне значится на автомобильных атласах Европы как Е6, а также железнодорожных трасс. С 1941 по 1945 гг. более 100 тысяч подневольных советских граждан было отправлено немцами в Норвегию, около 9 тысяч из этого числа были гражданскими лицами, из них 1400 — женщины и 400 — дети. Гибли там наши люди десятками и сотнями от холода, голода и непосильного труда на каменистых почвах и скалах Норвегии. Им, их рабскому труду Норвегия обязана запуску важнейшей для норвежской промышленности транспортной ветки, соединяющей до сегодняшнего дня её северную и южную части.
Среди пленных довольно скоро распространилась информация о том, что не так далеко от строящихся дорог проходит граница со Швецией, страны нейтральной, где их может ждать свобода и спасение от неминуемой смерти в этом нацистском аду. И многие военнопленные решались на такой шаг, несмотря на огромные риски при побеге — охрана лагерей и мест работы, розыск и преследование с собаками, незнакомая и суровая местность (на большем протяжении граница проходит по горам с обширными каменистыми плато, где негде укрыться от сырой и ветреной погоды в тёплое время года или от пронизывающих ветров и снега зимой), а также «доброе» отношение местных — беглых часто выдавали жители, поскольку немцы хорошо платили за такую информацию. Так что шансов на успешный побег в Швецию было мало. И те, кому не повезло, вошли в число 13 700 советских граждан, погибших во время плена в Норвегии.
(В 2008 году российское посольство в сотрудничестве с центральными и местными властями одной из северных губерний Швеции провело торжественное захоронение найденных туристами в горах недалеко от норвежской границы, но уже на шведской территории, останков советского солдата А.Матвеева, который погиб, судя по всему, от холода и голода при побеге из немецкого лагеря в декабре 1944 года. Отсутствие отчества — а Матвеевых в России, что Ивановых или Петровых — не счесть! — не позволило нашему министерству обороны установить откуда он был родом, чтобы передать его прах возможным родственникам. Над его могилой местные представители народности саамов по своей инициативе воздвигали массивный деревянный православный крест).
А что же стало с теми, кто, преодолев все эти немыслимые трудности и преграды, все же добрался до шведской территории? Судьбы их были разными. Но всем им, можно сказать, повезло: большинство из них были интернированы в специальных лагерях, немногим меньшее число сумело устроиться и прижиться у местных хуторян, и поэтому и те, и другие вполне благополучно и в относительной свободе дождались здесь в Швеции конца войны.
Лагеря
Всего в шведском Королевстве в годы войны существовало семь лагерей, в которых, по разным данным, содержалось от двух с половиной до трёх тысяч советских граждан, бывших военнопленных и тех, кто оказался здесь, минуя немецкий плен. Шведские лагеря для интернированных можно назвать так только условно, поскольку власти страны, застигнутые врасплох проблемой размещения беглецов, их питания и прочего, чаще всего после соблюдения необходимых для регистрации формальностей, селили беглецов в бывшие или даже действующие пансионаты, срочно приспосабливаемые для постоянно увеличивающегося числа вырвавшихся на свободу людей, большие пустовавшие усадебные постройки, а иногда даже — временно — и гостиницы (как это было с советскими моряками, вырвавшимися на двух минных тральщиках в конце сентября сорок первого года с захваченного немцами эстонского острова Эзель (Саарема), где они базировались перед выходом в море для выполнение боевых задач, и вынужденными под постоянными бомбежками и артобстрелом взять курс на шведский остров Готланд и были интернированы).
Тем самым было положено начало процессу интернирования советских граждан в Швеции. В течении всей осени того года к шведскому побережью на лодках и шлюпках прибывали также одиночки или группы советских военнослужащих и гражданских лиц, сумевших спастись при полной оккупации немцами Прибалтики. Вместе с моряками с тральщиков их общая численность достигла 164 человека. Всех их поместили в первый в Швеции лагерь для интернированных в местечке Бюринге (Byringe) в шестидесяти километрах западнее Стокгольма (говорят, что он существовал с сорокового года, поскольку шведские власти уже тогда начали готовиться к возможному интернированию неких «политических беженцев», что не исключало помещения туда и своих же граждан — левых и коммунистов — несогласных с подобострастной прогерманской внешней политикой шведских властей; но до этого дело не дошло). Вот именно этому лагерю шведы придали необходимые, по их понятию, внешние «лагерные» атрибуты (высокий трехметровый забор, несколько линий колючей проволоки, сторожевая вышка с прожектором и вооруженная охрана с овчарками). Возможно, это было сделано и потому, что «лагерниками» должны были стать прибывшие на их территорию на военных судах вооруженные матросы одной из воюющих сторон. А тем более еще и русские! Отношение к нам всегда было в этой стране, мягко сказать, настороженное. А с началом войны здесь, как уже говорилось, открыто укреплялись прогерманские и даже можно сказать профашистские настроения.
Но, тем не менее, все было сделано шведскими властями в соответствии с имеющимися тогда на этот счёт международными договоренностями. И, когда количество интернированных стало увеличиваться за счет еле живых и безоружных беглецов из немецких и, кстати, финских (это были единичные случаи) концлагерей, шведы уже больше заботились не о колючей проволоке, овчарках и прожекторах, а о создании приемлемых условий для размещения доверившихся им людей. И у них, надо сказать, это получалось совсем неплохо. Даже лагерь в Бюринге, сохранив свои внешние «страшилки», смягчился и стал на несколько лет домом для наших моряков. Кстати, долгое время в лагере сохранялся порядок, заведенный на флотской службе, а матросы и их командиры продолжали носить советскую форму и даже, когда из-за износа заменяли ее на другую одежду, то пришивали к ней красную звезду. В жилых помещениях, называемых по морской традиции «кубриками» поддерживалась чистота и порядок, на стене висел портрет И.В.Сталина. Эта традиция иметь портрет советского вождя была присуща всем лагерям, тем более самому большому для наших людей — лагерю Крампен (Krampen), где было в достатке и другой советской символики, в частности, серпов и молотов.
Другие лагеря — кстати, все они располагались если и не рядом друг с другом, то более или менее в центральной части страны, с возможной равной удаленностью от территорий воюющих сторон, как это и положено по тем же международным договоренностям — так вот, они были относительно небольшие, не всегда имели подходящую, говоря современным языком, инфраструктуру для содержания большого количества людей и поэтому, когда позже позволили условия, то советских интернированных пытались собрать из всех лагерей в одном соответствующие подготовленном месте.
Таким местом сосредоточения наших бывших военнопленных с 1943 года и стал уже упомянутый лагерь Крампен. Он находился в более чем в двух сотнях километрах северо-западнее Стокгольма в глухом в те годы лесистом и озерном крае и уже не охранялся так, как лагерь моряков в Бюринге. Здесь, как, впрочем, и других лагерях, не было даже забора, не говоря уж о колючей проволоке и вооруженных солдатах с овчарками.
Шведские железнодорожники, совершавшие редкие поездки сюда по проходящей рядом с будущим лагерем железной дороге, называли этот район страны «Сибирью» из-за природы и очень снежных здесь зим. Вот как раз недалеко от этой дороги силами самих же беглецов из других «лагерей», но без всякого принуждения, и было возведено из деревянных конструкций порядка полутора десятка зданий барачного типа, каждое на 30-40 человек, столовая и кухня, помывочная, складские помещения и прочие хозяйственные постройки. Один «барак» предназначался для проживания обслуживающего персонала, который набирался из шведов, в основном, местных жителей.
Комнаты в «бараках» обставили платьевыми шкафами, установили армейские койки, столы, сложили печи-камины дровяного отопления и тут же для безопасности повесили огнетушители. Все постройки на территории лагеря были электрифицированы. Было также возведено здание для общих сборов и проведения культурного досуга, то есть, по сути, клуб или, по-шведски, Народный дом, типичное общественное культурно-просветительское учреждение для шведских населенных пунктов тех времён. В этом клубе проходили общие собрания, в том числе такие, на которых представители советского посольства, регулярно навещавшие лагерь для встреч с согражданами, выступали с сообщениями о положении на фронтах и жизни в Советском Союзе в условиях военной обстановки, дважды в месяц они привозили сюда для демонстрации фильмы, художественные и документальные, там же была библиотека, пополняемая нашей дипломатической миссией, в том числе советскими пусть и не совсем свежими газетами.
Наибольшее число наших граждан, находившихся и проживающих в нем перед тем, как он опустел после 1944 года, превышало 300 человек. Их привозили сюда по мере прохождения формальной проверки и регистрации в «пересыльном» лагере Лисма (Lisma) или из таких лагерей, как, например, Багго (Baggå), Баггбрун (Baggbron), Абборрчерн (Abborrtjärn) и еще пары других небольших мест временного пребывания появляющихся в Швеции беглецов.
Формальными начальниками лагеря Крампен и других лагерей по договоренности с совпосольством, были всегда шведы, а центральное руководство всей системы лагерей выполняло государственное Социальное управление (Socialstyrelsen). Вместе с тем решение многих вопросов жизнедеятельности лагерей зависело также и от выбираемых из числа бывших военнопленных т.н. «доверенных лиц», у которых был свой советский начальник. В обязанности этой группы (иногда их называли «старшины» или «старосты») входила и такая ответственная функция, как контроль за «доходами и расходами» соотечественников в зависимости от их вклада в выполняемую работу на лесозаготовках и дорожном строительстве. Ответственный финансовый работник из бывших военнопленных вел все эти годы бухгалтерию, контролируя соответственные вычеты из «зарплат», которые шли на питание и, скажем так, на «коммунальные услуги». Бухгалтерия регулярно отчитывалась перед общим собранием коллектива.
Работа
Для всех поступающих в лагеря интернированных была предусмотрена возможность занятий каким-нибудь полезным делом, то есть получения работы. Причем работы оплачиваемой. Кстати, желающие могли отказаться от нее, мол, не хочу, и все. Это дело было добровольное. Более того, поначалу даже советское посольство настраивало «лагерников» на отказ от работы, мотивируя это тем, что, мол, не следует трудиться на капиталистов, а лучше сберечь силы для применения их на Родине после возвращения домой. Но деваться было некуда. Котел-то был общий, да и перспектива получения оплаты за труд, мало чем отличающейся от той, которую за ту же работу получали и сами шведы, притягивала. В итоге посольство само сняло этот свой больше пропагандистский, чем привязанный к реальной жизни, лозунг.
Надо сказать, что выбор предлагаемых работ был не очень велик, в основном: лесозаготовки или дорожное строительство. Эти виды трудовой деятельности были традиционны в этом краю. Весной, летом и осенью требовались также сельхозрабочие, но это уже зависело от пожеланий и готовности местных фермеров принять к себе русских — иногда не только работать, но и жить вместе с ними. Ведь исторический страх у шведов перед всем русским сохранялся и сохраняется даже сегодня где-то на генном уровне. А все «теплые» места в самом лагере — прежде всего на кухне — занимали сами шведы, вернее, шведки по той простой причине, что это была возможность для местных женщин заработать лишнюю копейку, то есть «ёре» (шведская мелкая монета). У многих мужья, кормильцы семей, в годы войны были призваны в армию. Швеция хоть и не воевала, но все это время ее вооруженные силы находились в состоянии боевой готовности (шведы до сих пор рассматривают эти бдения с винтовками и пулеметами вдоль всего своего побережья чуть ли не как участие Швеции во Второй мировой — вопрос только: на чьей стороне?). В стране были введены финансовые и экономические ужесточения и ограничения, в частности, рационирование некоторых видов продуктов питания. В семидесятые годы я видел по шведскому телевидению детскую передачу, вроде нашей «Спокойной ночи, малыши!», в которой ведущий рассказывал детям о тех «тяжелых для страны годах боевой готовности», когда в магазинах — «представьте, дети!» — не было даже бананов (!).
Работа — в лесу и на прокладываемых лесных дорогах — нашлась всем. Надо сказать, что этот труд был достаточно тяжелым и сложным, требующим определенных навыков. Бригадирами у наших поначалу были опытные шведские мастера своего дела. Для прокладки дорог в лесу требовалось вырубать и спиливать огромные сосны, оттаскивать их в сторону, выкорчевывать из каменистой почвы пни, избавляться от вросших в землю валунов-великанов. Шведы использовали для этого взрывчатку (с динамитом в Швеции, как известно, исторически все было в порядке), русские рабочие сверлили для ее закладки в пнях и камнях отверстия. Взрывчатку им не доверяли — русские все же, да и железная дорога с немцами рядом проходит! Но руководившие ими шведы были очень довольны своими подчиненными. «Русские умеют заниматься физическим трудом», «русские очень смышленые в работе» — вот короткие характеристики одного из бригадиров и инструкторов Й.Карлссона.
Да это и понятно! По возрасту контингент всех лагерей был, в основном, молодой — от 20 до 40 лет, большинство мужчин до войны работали в промышленности и сельском хозяйстве, а потому к физическому труду были привычны, особенно если этот труд был не подневольным. Основная дорога, которую они прокладывали, и была та самая «Русская дорога», на которой я стоял в весенний день две тысячи третьего года, изумленно разглядывая советскую символику вырубленную самодельным художником на сером камне. Сначала дорогу так называли все местные, а позже утвердили в этом названии и официально и даже в 1999 году по инициативе наших местных друзей нанесли на рядом лежащий с «русским камнем» валун надпись на шведском языке в память о тех, кто здесь жил и трудился. И, кстати, добились этому камню и дороге официального статуса памятного места. Но наши тогда не успели закончить ее прокладку из-за отправки домой в октябре сорок четвертого. Строительство завершали уже шведы, набранные из безработных по всей стране. Но они, говорит тот же бригадир Й.Карлссон, «были не так эффективны, как русские».
Другие занятости
Вообще-то появление этих лагерей в Швеции в какой-то степени способствовало и появлению там новых рабочих мест, да и вносило оживление в социальную, культурную и общественную жизнь в этом крае. Сюда в больших количествах пожаловали нежданные иностранные гости, и появилось многоязычие (оно еще аукнется Швеции в наше время так называемой «мультикультурностью»). К тому же среди «понаехавших», как это значится в регистрационных списках, кого только не было: люди с высшим образованием, рабочие всех специальностей, умельцы-ремесленники, чиновный люд, трактористы, шоферы, портные, сапожники, медики, электрики, пчеловоды, земледельцы, артисты, шахтеры, студенты и даже «киношники». Их прежние довоенные профессиональные навыки оказались востребованы. Правда, чаще всего, что называется, на общественных началах. Многие русские «левши» в свободное от работы время делали из подручного материала — дерева, металла, камня — шкатулки, портсигары, зажигалки, расчески; были работы и посерьезнее (статуэтки из дерева, каменные поделки, даже картины самодеятельных художников и прочее) — их с удовольствием брали в виде подарков или покупали местные шведы, которые очень ценили такой труд. И до сих пор их потомки хранят у себя дома эти произведения ремесленного искусства наших мастеров.
Для местных ребятишек наши мастера вырезали деревянные игрушки и лепили глиняные свистульки. Вообще к детворе было особое трогательное отношение. Зимой умельцы изготавливали для них санки (я встречал в том краю уже пожилых шведов, которые до сих пор с восхищением рассказывали о русских «дяденьках», даривших им санки и без устали катавших их с горок). Многие же наши были люди семейные и где-то там дома у них остались свои дети, и они тосковали о них, как тосковали и о своих родных местах. Тоска по Родине — в широком понимании этого слова — была все-таки велика у этих людей, несмотря на неизвестность в будущем и на соблазны мирной и гостеприимной Швеции.
Кстати, одним из таких искусных резчиков по дереву был Иван Твардовский, младший брат советского поэта Александра Твардовского, «отца» знаменитого солдата Василия Теркина, героя прогремевшей в свое время одноименной поэмы. Иван попал в плен к финнам на начальном этапе войны 1941-45 гг. и, пройдя через штрафной лагерь, где наши «добрые финские соседи» за год запороли до смерти более 70 пленных, бежал в Швецию. Шведы почему-то не присоединили его к соотечественникам в тех семи предназначенных для русских солдат лагерях, и он, в итоге, побыв недолго в лагере со смешанным составом — в основном прибалты, поляки и даже немцы-дезертиры, — получил что-то вроде «вида на жительство», что позволило ему жить свободно и работать резчиком в частном секторе, проживая со шведами.
Мастерство его ценилось местными потребителями достаточно высоко, однако, пришлось некоторое время поработать и на лесозаготовках. Но Иван, в отличии от брата не был столь лояльным к властям в Москве, да и вообще не мог забыть раскулачивания и ссылки его семьи в годы коллективизации, что привело к тому, что он не решился ни в 1944, ни в 1945 годах вернуться в СССР, когда шел процесс массового возвращения наших интернированных на Родину. И лишь в 1946 году, когда советские власти настойчиво потребовали от официального Стокгольма вернуть домой всех советских граждан, «застрявших» по той или иной причине в Швеции, понял, что надо ехать, и сам пришел в советское консульство. В те победные послевоенные годы голос наш был твердый и весомый — и шутить с нами решались немногие, а уж тем более Швеция, достаточно «накосячившая» в годы войны со своим так называемым нейтралитетом. Вот его, Ивана Твардовского, дома радушный прием не ждал, и, несмотря на знаменитого брата, свою «десятку» лагерей на необъятных просторах Сибири он все-таки получил. В мемуарах, опубликованных в 1991 году в журнале «Новый мир», Иван Трифонович пишет об этом спокойно, как о чем-то должном.
Свободное время
В лагере — и не только в Крампене — велик был спрос был на тех, кто умел играть на музыкальных инструментах или владел певческим голосом. Ценилась игра на балалайке, на баяне или аккордеоне. Балалайки изготовляли сами и прекрасно на них играли. С музыкальными инструментами помогло и посольство. В Крампене образовался хор, который часто выступал в клубе, куда валом валили не только наши, но просачивались и местные, хотя это не приветствовалось шведским лагерным начальством, но оно же на это часто закрывало глаза. Хору даже довелось как-то с успехом выступить в ближайшем к лагерю городке районного масштаба Чёпинге (Köping). А нередко окрестности вокруг Крампена, как, впрочем, и вокруг других лагерей, оглашались песнями, которые по армейской привычке пели наши ребята, выдвигаясь строем к местам свой работы. Местные высыпали на улицы, чтобы послушать наших певунов. И до сих пор старожилы этого края вспоминают какое впечатление даже на них, маленьких мальчишек и девчонок, производила это доселе неизвестная им музыка и необычные, никогда не слышанные слова из русских песен, мелодичность которых сохранилась в их памяти.
Находилось у наших ребят и время для спорта. «Качалок» и прочего «фитнеса» тогда не было, но все это возмещала тяжелая физическая работа. А вот чем увлекались, так это футболом. Даже создали свою команду и играли в том числе и со шведами. Одна из шведских команд из некоего учебного заведения в округе была настолько заинтересована в спортивных встречах с нашими ребятами, что тамошние ученики начали по своей инициативе учить русский язык.
Женский вопрос
В клубе устраивались и танцы с приглашением красавиц из окрестных хуторов и других населенных пунктов. Да и сами «лагерники» с большой охотой и, обходя все административные препятствия, посещали деревенские танцплощадки, традиционные места общения в сельской местности. Надо сказать, что наши парни пользовались на этих танцах оглушительным успехом у шведского противоположного пола. Причины? Да простые. Их мужчины были в армии — это же были годы «боевой готовности». А наши бывшие военнопленные в условиях мирной жизни и спокойствия пришли в себя после кошмара нацистских концлагерей, забыли, что такое голод, и выправились физически и ментально, работая, хотя и тяжело, но в лесу и на свежем воздухе. И теперь они еще и зарабатывали деньги. Следовательно, могли, помимо дополнительного питания, хорошо одеваться — многие приобрели себе костюмы, научились модно повязывать галстуки, ловко надевали шляпы и — предел мечтаний молодых людей из наших провинциальных городов и селений — стали обладателями велосипедов, а на запястье левой руки у них красовались ручные часы. И, когда они с шиком подъезжали на своих велосипедах к танцплощадкам, шведки всех возрастов млели, а немногочисленные и не годные к службе в армии шведские парни в своих «спинджаках», проигрывающие русским модным ребятам также и в галантности поведения, предпочитали тихо сидеть по углам. Но не все. Некоторые жаловались местным властям на засилье русских, отбивающих у них всяких там Биргит и Улл. Пытались и просто клеветать на наших парней за якобы их недостойное поведение с женщинами. Это было типично по-шведски. Приехали шведские проверяющие и выявили, как заявил местной газете «Бергслагсбладет» («Bergslagsbladet») один из инспекторов Социального управления, переговоривший с жителями округи, что «беженцы (то есть русские) имеют колоссальный успех у прекрасного пола» и, вообще, мол, шведские девушки из иностранцев предпочитают именно русских, перед которыми «очень трудно устоять».
Но самое весомое подтверждение выводам этой комиссии произошло позже, когда осенью 1944 года пронеслась новость об отъезде русских на Родину. Вокруг станционных зданий в Крампене и Шиннскаттеберге (Skinnskatteberg) собрались молодые шведки, некоторые со своими матерями, которые утешали плачущих в голос дочерей, пришедших сказать последнее «прощай-прости» своим русским дружкам. Многие из этих несостоявшихся невест, как показало скорое будущее, оставались не одни — еще и поныне в Швеции существует неформальное общество детей, а сегодня уже и внуков или внучек советских солдат. И никто сейчас не осуждает за их появление на свет ни их бабушек, ни их матерей.
Роль Посольства СССР
Весома, а иногда и решающа была и роль посольства СССР в Швеции, возглавляемого до марта 1945 года А.М. Коллонтай, которая лично и неоднократно навещала Крампен и другие лагеря и, разумеется, регулярно отчитывалась перед Москвой о состоянии дел во всех тех местах, где содержались советские граждане, делая упор, прежде всего, на их моральном состоянии и поддержание патриотического духа, а также решая на всех уровнях шведского руководства, прежде всего в местном МИДе и Королевском дворе многие практические вопросы наших граждан, волею судеб оказавшихся в Швеции. Чего греха таить, народ там собрался разный и не только по характеру, но и по своим политическим воззрениям. Продолжающаяся война, особенно ее первый, катастрофический для нас этап, не мог не сказаться на умах и настроениях не только тех, кто со скепсисом или даже открытой неприязнью относился к советской власти (не стоит забывать как о репрессиях тридцатых годов, так и том, что после окончания Гражданской войны прошло всего лишь два десятка лет — срок крайне малый для того, чтобы залечить кровавые раны, нанесенные обеим враждующими сторонами российскому обществу), но и на тех, кто, будучи лояльным к нашей власти в мирное время, смалодушничал в годину тяжелых испытаний или был серьезно поколеблен в своих устоях. Да и потом бывшие военнопленные из разговора с местными, или из местных газет, а то и по намеренно доводимой до них шведскими опекунами информации узнали о якобы сталинском отношении к ним — «У нас нет пленных, есть только предатели». К сожалению, для части наших соотечественников, интернированных в Швеции, такой поворот дел стал непреодолимым препятствием при принятии решения о возвращении домой, когда пришел этот час.
Однако, следует сказать, что в целом настрой у людей был все-таки преобладающе патриотичным, абсолютное большинство радостно приветствовало наши победы и победы союзных войск над гитлеровцами и с нетерпением ждало окончания войны, чтобы вернуться домой к своим семьям. «Умрем, так умрем, но всяком случае дома» — это зафиксированная самими же шведами фраза в беседах с русскими. Кстати, понятие «русский» — это обобщенный термин, поскольку состав обитателей лагеря был очень многонационален. В регистрационных шведских гроссбухах были записаны украинцы, белорусы, узбеки, кабардинцы, казахи, киргизы, туркмены, калмыки и многие другие национальности и народности, проживающие в огромном Советском Союзе. Все предпочитали держаться вместе, особняком выступали только прибалты, начавшие в 1944 году, когда Красная Армия осенью приступила к освобождению прибалтийского региона, большими массами прибывать на всевозможных плавательных средствах к шведским берегам (всего до Швеции добралось порядка 32 тысяч жителей Эстонии, Латвии и Литвы, формально считавшихся гражданами СССР). С теми из них, кто не носил форму вермахта, шведы поступали по-«демократически»: формальная проверка и помощь в получении жилья, работы и «вида на жительство». Теми же, кто не успел переодеться или вызывал обоснованные подозрения, занимались шведские спецслужбы, и потом они попадали в лагеря для интернированных, в том числе и в Крампен, где «добрые» шведы выделили им отдельный «барак», правильно понимая, что русские им особого спуску при случае не дадут.
Конечно, было бы неправильно умолчать о том, что соответствующие сотрудники нашего посольства вели работу и по выявлению настроений среди бывших военнопленных, имели своих негласных помощников из числа интернированных. Не дремали и соответствующие шведские службы, да и исправно и не без успеха работала пропагандистская машина принимающей стороны. Надо сказать прямо, что сам факт пребывания наших граждан в благополучной и нейтральной Швеции уже сам по себе играл безусловную и действующую пропагандистскую роль и, тем самым, был на руку принимающей стороне. И чем ближе становился день завершения «шведской эпопеи» для наших сограждан, тем актуальнее становилась эта задача и для нас, и для хозяев.
Брало на себя посольство и решение многих финансовых вопросов. Так это было, например, когда в первый год действия лагеря в Бюринге — пока моряки не выходили на предлагаемую им шведами работу — посольство взяло на себя выплату определенных денежных сум на их проживание, а в зимнее время оплатило шведам закупку теплой одежды и меховых шапок для тех, кто работал на открытом воздухе. Закупало посольство и орудия труда для наших ребят: пилы, лопаты, топоры, секаторы и прочее, что требовалось при валке леса, очистке лесов, прокладывании дорог. И подобных финансовых участий посольства в жизни лагеря можно еще назвать немало.
Патриотичность — преобладающий настрой
Многие, очень многие наши ребята искренне жалели о том, что не могут снова принять участия в боевых действиях, что рассматривали как возможность искупить свой — как им вбивали в голову — главный грех — плен, и поэтому были случаи, когда они пытались воплотить свой боевой настрой в жизнь здесь, на месте. Дело было в том, что помимо местной узкоколейки, не так далеко от лагеря проходила ветка обычной железной дороги, по которой власти «нейтральной» Швеции разрешили германской стороне транспортировать «отпускников» вермахта, расквартированных в Северной Норвегии и Финляндии. Так уже за два года, начиная с июня 1941 года, свыше миллиона таких «отпускников» проследовали из Норвегии и около миллиона – в Норвегию. По пути «отдыхающих» гитлеровцев охраняли шведские войска, шведы же предоставляли им горячее питание и медицинское обслуживание. Нередко, особенно в первые годы войны в нарушение своей нейтральности Стокгольм сквозь пальцы смотрел на переброску через свою территорию и регулярных германских войск, которые использовали для этого санитарные поезда с символикой Красного креста. Так, в июне сорок первого года по этой железной дороге была перевезена целиком со всеми потрохами немецкая горно-пехотная дивизия численностью 18 тыс. человек. По этим же рельсам часто погромыхивали товарняки со шведским стратегическим сырьем на потребу военной промышленности третьего рейха (около 40% германского вооружения изготавливалось из стали, получаемой из высококачественной шведской железной руды). А пролеты немецких с крестами и финских со свастиками боевых самолетов над шведской территорией вообще были регулярным и обычным явлением. И все до поры до времени было шито-крыто. Тем более, что поезда эти редко когда здесь останавливались, чтобы пропустить встречный состав.
Но однажды такой «санитарный» поезд все же здесь притормозил не вовремя. Мимо, метров в двадцати от полустанка шла с работы в лесу группа наших ребят из Крампена. Узнав, что в вагонах немецкие солдаты, — а поезд шел из Германии в Финляндию, — они с боевым криком бросились к вагонам, но их перехватили вооруженные шведские охранники (их всегда выставляли в охранение, если поезд останавливался), началась свалка и ругань с обеих сторон. Досталось и шведам: наши возмущенно кричали, что охранники выступают «за немцев». В эту перепалку вступили и высыпавшие на платформу и смотрящие в вагонные окна солдаты вермахта. Прибывшему к этому времени шведскому начальству едва удалось всех успокоить и развести по сторонам, и до прямого столкновения советских и немецких солдат дело не дошло.
Больше поезда с немцами здесь не останавливались, а в июне сорок четвёртого с этой практикой «отпускников» было вообще покончено — Стокгольм держал нос по ветру: наши уже вступили в Польшу, били врага в Прибалтике, и дело шло к выходу Финляндии из войны, что и случилось 19 сентября того же года. Кстати, после этого в Швецию теперь уже из «страны Суоми» пошел поток немецких солдат — «переобувшиеся» перед угрозой полного разгрома Красной армией финны с боями начали вытеснять зажившихся у них бывших теперь уже германских союзников, которых «многоликие» шведы привычно интернировали.
Проблемные вопросы
Во всех лагерях шведы то и дело фиксировали конфликты между нашими, возникающими в том числе и на банальной бытовой основе. И в этом нет ничего необычного — народ был разный и по социальному положению, и по национальному происхождению, и по характеру, могли и местных красавиц не поделить, да и вносила свою лепту все же сохраняющаяся неясность в завтрашнем дне. А конфликты со шведской администрацией чаще всего возникали из-за нарушений лагерниками установленного порядка, в том числе и распорядка дня (подъем, кстати, был в 6.30 утра, а в 22.00 все должны были быть в отведенных для них помещениях), иногда из-за несогласия наших ребят с распоряжениями об объеме назначаемых им работ и оплате труда. Один раз начальник лагеря «в гневе» отхлестал стеком одного из наиболее протестующих. Этому случаю обе стороны не дали огласку, посольство не узнало и инцидент был замят.
На Родину!
Итак, после выхода Финляндии из войны в сентябре 1944 года, руководством нашей страны был незамедлительно поставлен вопрос о возвращении всех советских военнослужащих и гражданских лиц, интернированных на территории Швеции. Стокгольм ответил согласием, и в момент принятия решения о начале их депортации, во всех пока еще действующих лагерях находилось порядка 800 человек. Было также известно еще о нескольких сотнях советских граждан, которые в течении последних лет «скапливались» в Швеции, добираясь туда из других европейских стран поодиночке и группами, и сумевших найти себе работу и кров вне лагерей. Всех найти сразу же не удалось и поэтому 10 октября 1944 года из морского порта города Евле (Gävle), что находится на восточном побережье Швеции, вышли первые два транспорта «Варьо» и «Ёрнен» с 927 советскими военнослужащими — бывшими военнопленными — и гражданскими лицами и взяли курс на финский город-порт Турку (шведское имя — Обо (Åbo)), далее — сухопутным путем до Выборга, где были организованы фильтрационные лагеря. А уж оттуда пути для вернувшихся на Родину были различны: подавляющее большинство (свыше восьмидесяти процентов) направлялось в действующую армию — война еще не закончилась и потери в рядах наступающей Красной армии были весьма чувствительны, или в строительные батальоны для восстановления разрушенного войной народного хозяйства, значительно меньшая часть (чуть более десяти процентов), должна была ответить за свои поступки и дела (соответствующие органы с самого начала войны хлеб свой даром не ели). Журналистские байки в шведских СМИ об «ужасах ГУЛАГа» и даже коротком пути таких людей «от трапа судна до ближайшей стенки» — все это безответственные россказни и первые кирпичики в то, что потом стало «железным занавесом», «холодной войной» и, в конце концов, беспримерной «русофобией».
Через порт в Евле, кстати, проходила в сорок пятом году транспортировка в Советский Союз около 24 тысяч бывших советских военнопленных из Норвегии. Вырвавшиеся из нацистского ада наши солдаты и офицеры — часть из них была одета в разнообразную гражданскую одежду, а часть носила подаренную англичанами их полевую форму без знаков различия — шли на посадку четкими маршевыми колоннами, отбивая шаг по шведским мостовым, с патриотическими песнями под звуки баянов и аккордеонов, советскими флагами и лозунгами, выражающими искреннюю радость скорой встречи с родной землей. Это производило на шведов сильное впечатление и попытки раздуть одиночные случаи уклонения некоторых наших ребят по разным причинам от возвращения домой, уже тогда многим казались жалкими и подлыми.
Конечно, цветами и приветственной музыкой «возвращенцев» не встречали. А интернированным, прибывшим из Швеции, то есть всем этим хорошо одетым людям с чемоданами, велосипедами, швейными машинками и прочим барахлом, вообще приказали сдать его. Правильно это было сделано или нет, не мне судить. Но я могу себе представить, как нелепо и даже вызывающе выглядели они, бывшие военнопленные, на фоне разрушенных и сожженных российских городов, где люди, пережившие дважды прошедшую по ним войну и находящиеся в условиях недостатка всего самого необходимого, с утра до ночи работают на износ, возрождая свой дом. А, тем более, вряд ли кто тогда не только из простых обывателей, но даже из занимающегося ими служебного персонала вникал в их статус: военнопленные или интернированные они? Все они были, что называется, одним миром мазаны. И отношение к ним было соответствующее: вы там, вон, в капиталистической Швеции все эти годы отъедались, песни пели, в футбол играли, романы заводили, барахлом обзаводились, а мы в это время кровь в окопах проливали, гибли или лишались здоровья, теряли своих родных и близких. Наверное, так оно и было. Так что в отношении своих прав на барахло прибывшие из Швеции были поражены, как только они сошли с шведских морских транспортов. И если это самое большое, из-за чего им было переживать, то, зная обстановку того времени, это кажется даже с высоты сегодняшнего дня вполне приемлемым. Кстати, не знаю как остальные, но тот же солдат А.Перов (см. далее) отнесся к этой потере, по-моему, философски, то есть спокойно: мол, были бы кости целы, а мясо нарастет. Так оно, как мы знаем, и случилось.
Потом было еще несколько вывозов советских граждан из Швеции и они продолжались до 1946 года. Но уже тогда между нашими властями и шведскими по вопросу о возвращении совграждан начали возникать серьезные противоречия. Прежде всего, в их основе лежало нежелание Стокгольма репатриировать более 30 тысяч жителей Прибалтики, которые формально были гражданами СССР и среди которых было немало тех, кто во время немецкой оккупации верой и правдой служил третьему рейху, а стало быть у нас к ним были серьезные вопросы. Но «гуманные» шведы сделали все, чтобы прибалты остались у них, хотя наиболее одиозные прислужники нацистов с руками обагренными кровью все-таки были выданы нам после того, как Москва в том же 1946 году обратилась — и не только к Стокгольму — с предупреждением о негативных последствиях такого отношения к нашим законным требованиям (шведы, кстати, могли потерять преференции в торгово-экономических связях с СССР, а мы тогда остро нуждались и в деньгах, и крайне необходимых товарах, и многие шведские промышленники и банкиры радостно потирали руки в предвкушении больших барышей).
Требовала Москва и выдачи нам тех советских граждан, которые уже приняли решение остаться в Швеции. В итоге из списка на 800 человек удалось убедить о необходимости возвращения только 180 колеблющихся. В числе оставшихся были, кстати, 34 человека из того матросского лагеря в Бюринге, которых еще в сорок втором году, когда наши флотские уже год, как находились в качестве интернированных и написали личные заявления с просьбой о предоставлении им политического убежища на имя шведского короля Густава V, регулярно поздравлявшего Гитлера с победами в войне с Советским Союзом. Скорее всего, эти три с небольшим десятка моряков пошли на это на фоне продолжающихся тогда наших неудач на фронте и хорошо слышных в Швеции звуков победных труб из гитлеровского Берлина, и прогибающиеся перед немцами шведы настойчиво подкидывали павшим духом людям мысль о том, что вот их-то, «добровольно» пришедших в Швецию на боевых тральщиках и с оружием, вернись они домой, не помилуют («У нас нет пленных, есть только предатели»). Это был, пожалуй, самая большая группа «невозвращенцев» среди наших военнослужащих в Швеции, в других лагерях случаи подобного открытого пожелания о политическом убежище были скорее исключением.
Здесь, пожалуй, будет уместно сказать, что при всем «курортном» пребывании наших бывших военнопленных в Швеции в тяжелое для нашей страны военное время, были в рядах «лагерников» и свои проблемы: как внутренние — между собой, — так и внешние — со шведами. Раскол в Бюринге, например, привел к тому, что между моряками возникали не только словесные баталии и трения, но доходило до рукоприкладства и угроз похуже. В итоге шведы уже в сорок втором году отделили забором «барак» с просоветскими «лагерниками» от «барака» с потенциальными невозвращенцами. Подобные конфликты в других лагерях, особенно в Крампене, гасились в зародыше — там была сильна роль старшинского актива и работа совпосольства. Да и сам лагерь возник в сорок третьем году — за спиной у Советского Союза уже был Сталинград и Курская дуга! А некоторые из тех «крампеновских» сидельцев, кто все же по всяким причинам хотел остаться в Швеции, вели себя тихо и сделали это ровно накануне отправки на Родину в октябре сорок четвертого. Один из них, вспоминая уже в наши дни о своем «побеге» из лагеря, поведал о том, что уехал он оттуда на заказанном такси.
Русский след
В 2013 году шведская журналистка Э.Хедборг (E.Hedborg) привезла на популярную в нашей стране телевизионную программу «Жди меня» свою землячку и пенсионерку Ингер Густафссон (I.Gustafsson), родившуюся в 1945 году. Она была дочерью советского солдата Алексея Перова из городка Буй, Костромской области, попавшего в плен осенью 1941 года, прошедшего концлагеря в Германии, отправленного на каторжные работы в лагеря в Норвегии и бежавшего в 1942 году в Швецию и шведки Мaргит Перссон (M.Persson) из обслуживающего персонала лагеря Абборрчерн. Было интересно и трогательно присутствовать при встрече взволнованной и радостной шведки с одной из трех своих русских сводных сестер, дочерей Алексея. Самого его к этой долгожданной встрече в живых уже не было: возраст взял свое.
Кстати, его судьба в противовес неимоверно раздутым и чисто фейковым утверждениям не только в «правозащитной» Швеции, но и у нас в годы безудержной «демократизации и либерализации», о якобы суровом наказании, вплоть до смертной казни, всех возвратившихся на Родину военнопленных — пример и доказательство обратного. Весной сорок шестого года, после всех обязательных проверок и работы на вагоностроительном заводе в тогдашнем Калинине (ныне — Тверь), Алексей вернулся домой, где окончательно пришел в себя после всех этих перипетий, освоился, женился и вырастил трех достойных дочерей. До конца своих дней он прожил в своем небольшом городке, почитаемый как человек добросовестного труда, участник и ветеран Великой Отечественной войны. Ну и добрым словом вспоминал Швецию и свою Маргит, которая не вняла его просьбам вместе с ним отправиться в далекую Россию (наивная мечта влюблённого парня тех очень непростых лет!), и не знал, что там у него растет дочь.
Отзвуки прошлого
Но вернемся к вопросу об отправке наших граждан домой. Со временем тема розыска и возвращения на Родину советских граждан перешла, с нашей стороны, в разряд регулярных, но не жгучих в общем списке проблемных вопросов в советско-шведских отношениях, а затем и вообще была снята с повестки дня. Но, как позже стало понятным, не со стороны Швеции. Стокгольм, спохватившись, взялся вносить свой вклад в ухудшение отношений западноевропейских стран с Советским Союзом: с каждым годом все больше и больше «корил» себя за податливость Москве, за то, что позволил ей «насильно» отправить в Советский Союз на «смерть и каторжные работы» людей, успевших почувствовать за время, проведенное в Швеции, вкус «свободы и демократии». Правда, на официальном уровне шведы об этом особо не распространялись, но газеты, радио, а потом и телевидение не давали и не дают до сего дня шведскому обществу забыть об этой странице истории, подавая ее в препарированном на их вкус виде. Более того, вина за «податливость» и «мягкотелость» возлагается на некоторых конкретных шведских политиков того времени, в том числе и на правительство, пошедшее, якобы, на поводу у русских, живущих тогда под гнетом «диктатуры», а сегодня под прессом «авторитарного режима».
Дошло до того, что в последние годы шведские СМИ отмечают день «выдачи» (именно так, «выдачи», а не отправки домой, как это предусмотрено международными договоренностями) первых советских граждан домой в октябре 1944 года, как «день стыда». Получается на деле, что «стыда» за ту Швецию, которая в те далекие годы, когда наша страна ценою огромных людских и материальных потерь очищала мир от нацистской нечисти, проявила на фоне действительно постыдного «якшания» с гитлеровской Германией свои лучшие человеческие качества и спасла от гибели тысячи советских граждан, вырвавшихся из фашистских концлагерей.
Чаще всего под таким углом из-под пера шведских исследователей и журналистов выходили и выходят материалы об этой странице в наших двусторонних отношениях. Есть, правда, и относительно объективные работы, но и они, к сожалению, также не лишены сложившегося за много лет стереотипного подхода к этой теме.
День Победы
В Швеции у нас всегда были, есть и будут искренние друзья, хорошо знающие историю нашей страны, понимающие ее проблемы и чаяния, и готовые всегда, даже в самые трудные времена разделить с нами наши горести и радости. Относясь так к России, они, без сомнения, остаются безусловными патриотами своей страны, прекрасной Швеции, но вместе с тем, как и мы, уверены, что те в среднем двести километров ширины Балтийского моря на самом деле соединяют, а на отделяют наши страны и наших людей друг от друга. Поэтому наши шведские друзья с энтузиазмом подхватили в том же две тысячи третьем году инициативу российского посольства сделать традицией ежегодные празднование великого Дня Победы над фашистской Германией на «Русской дороге», где русские и шведы могли возложить цветы и зажечь свечи памяти у мшистого подножья «Русского камня». И над сосновыми лесами и озерами, как и в те далёкие военные годы, там зазвучала наша «Катюша». Не уверен, что звучит она и сегодня в рвущейся в НАТО Швеции с ее русофобским руководством, но в то же время уверен, что придет время и мы еще споем ее с теми, кто сохранил совесть и не утратил память.