Прохладный город Петербург.

От редакции. Эта глава из цикла Е.В. Келпша «От анархии к странной монархии», посвященного тяжелому и мрачному периоду 90-х, когда Армия и Флот выживали, как могли, продолжая выполнять свой долг. Жизнь Евгения Валентиновича не была радужной и веселой, что читатели могут легко увидеть по прилагаемому фото автора. Тем интереснее читать его искрометные строки, наполненные легкой иронией и теплой тоской по ушедшей молодости. Увы, слишком правильный Яндекс, заботясь о нашем здоровье (и одновременно насаждая сомнительные ценности) такую публикацию бы не пропустил. Поэтому весь цикл ищите на канале «Молодость в сапогах», а тут мы публикуем «неподцензурное».

Прохладный город – Петербург,
Изваянный в бессонной муке,
Здесь воплотился в камне звук,
Глас Божий слышен в каждом звуке.
Над нами ангелы скорбят,
Над нами ангелы ликуют,
Здесь каждый чуточку распят,
Но крест свой каменный целует…

Стихи автора

Пятница, мой первый общегарнизонный банный день и положенная «проставка» коллективу. В бане было круто, проспиртованные и прокопченные деды, ветераны труда и службы, гражданские служащие полигона, нагоняли в парилке за сотню градусов товарища Цельсия, уши превращались в отварные пельмени даже в мокрой войлочной шапочке. Издавая восторженные вопли, приличные подполковники и майоры вылетали из парилки и плюхались в бассейн с ледяной голубоватой водой, поднимая фонтаны брызг. А вода в Елизаветинке была замечательная, натуральная, из крана текла всегда очень холодная и вкусная водица, без примесей всякой химии и ненужных солей. Но после трёх – четырёх заходов в парилку военнослужащие и гражданский персонал пили в раздевалке, конечно, не вкусную воду, а холодное пиво. После чего тщательно мылись, используя тазы и жёсткие мочалки, потом ещё немного пива и всё, стрессы сняты, усталость смыта, печали и проблемы испарились вместе с потом и жизнь прекрасна.

Чистые и весёлые, Юра Фроленков, Женя Зубков и я бодро зашагали ко мне домой, принимать моё представление воинскому коллективу. Ветеран-подполковник и хитрый майор откосили от мероприятия, первый честно признался, что обязательно запьёт на неделю, второй отмазался невнятно. Пришли мы, уселись за заранее накрытый мною стол, из ванны с холодной водой достали первый психотропный боеприпас, наполнили, я встал, представился, и понеслось. Очень много чего интересного рассказали мне мои старшие товарищи, коллектив на полигоне был весьма своеобразным, но сплочённым и дружным. Как и в каждой воинской семье, были свои мальчиши – плохиши, были ябеды и «очкогрёбы», но так как никаких перспектив вырваться отсюда у них не было, пакостили они из любви к искусству, а не из корыстных побуждений. Остальные офицеры и прапорщики над ними посмеивались, но не третировали, а командир Матхонов стукачества и сплетен не поощрял.

Наш шеф – заместитель по научной части подполковник Ткачёв, товарищ был замечательный, служака и строевик, он в чине майора с отличием закончил Академию, и вместо строевой должности в войсках получил назначение в «дремучую науку» и положенное звание подполковника. Но он не унывал и чувства юмора не терял, учился всему стремительно и быстро вошёл во вкус новой итерации. Только вот с выработанным годами строевой службы своим командным голосом он поделать ничего не мог, и громыхал на всё здание управления и научно – испытательных подразделений, как вырвавшийся на волю удлиненный заряд разминирования. Я в этой правдивой своей повести о хороших людях пишу с полным их титулованием, все уже пенсионеры давно, может, прочитает кто-нибудь из них, или из их родственников или друзей, пусть им будет приятно и весело вспомнить былые дни, ведь тогда мы были на 29 лет моложе, да…

Как и в Нахабинском ЦНИИИ, с наукой и испытаниями на полигоне было неважно, маскировщики, фортификаторы, механики заканчивали начатые ещё полтора-два года назад циклы испытаний, и новых как-то не предвиделось. В этом плане нашей лаборатории средств инженерных заграждений и разграждений повезло больше, коллеги непрерывно что-нибудь взрывали, то корпуса утилизируемых боевых машин, то авиационные свободно падающие бомбы, которые приходилось подрывать на самой дальней площадке, дабы не лишить городок стёкол в окнах. Всё это было мне очень даже интересно, подрывное дело я люблю, и в своих последующих служебных итерациях практику, полученную на полигоне, я всячески развил, усовершенствовал и творчески подкрепил теорией. И довзрывался до того, что даже Сам Великий и Ужасный Первый Заместитель нашего Эпического Директора уважительно помнил мой позывной, а Командир просто звал «Женя», а это очень дорогого стоило.

Но это было потом, в следующей жизни, а пока что заканчивался третий психотропный боеприпас, Фрол (Юра Фроленков) нещадно дымил «Беломором», мы с Зубковым – два Евгения Валентиновича, вспоминали Ивлина Во и Хемингуэя, мероприятие принимало лирический и где-то даже богемный оттенок, и тут раздался длинный и настойчивый звонок в дверь. За Фролом пришла жена Майя, мы взаимно представились, от бокала Шабли, то есть стакана холодной водки она сдержанно отказалась, и великолепная пара воина-героя и заботливой супруги отправились восвояси.

А мы продолжили наш бенефис, один Женя цитировал Киплинга на языке оригинала, другой читал свои нетленные строки, приближался тот пронзительный момент в пьянке военных интеллигентов, когда в согретой алкоголем душе начинает звенеть тонкая и настойчивая струна, и душа эта требует песен навзрыд и драматической любви. Женщины-жёны военных с тонкой душевной организацией, богатой фантазией и сформированным логическим мышлением всегда знают, когда настаёт такой момент, и приходят неотвратимо и просто, как зима или осень. Звонок в дверь был чрезвычайно настойчив и резок, я, совсем слегка пошатываясь, пошёл и отворил, Светлана элегантно вошла, наполнив мир облаком светлых волос и ароматом молодости и дорогого парфюма. «И медленно пройдя меж пьяными, всегда без спутников, одна, дыша духами и туманами, она садится у окна», А. Блок. Женя учтиво поднялся, и, явно любуясь красавицей-женой, представил нас друг-другу. Светлана, улыбаясь и рассыпая из глаз алмазные искры, протянула мне руку, я почтительно приложился. От глотка экстрасухой водки прошлогоднего урожая пшеницы она не отказалась, мы сдвинули граненые стаканы в мелодичном «стук-стук», хрустнули маринованными огурчиками и продолжили светскую беседу.

Женя и Света были из Тюмени, он окончил Тюменское Высшее Военное Инженерное Командное Училище, она – университет, филологический факультет, нам было о чём поговорить. Я сварил для них свой фирменный кофе (средняя обжарка, противень из духовки, песок, кардамон, белый перец, гвоздика, сам такой люблю, поэтому ингредиенты были в наличии), они с Евгением оценили. Ещё пара стаканов неиссякаемой водки (я на всякий случай с хитрым майором на его машине съездил в Сертолово и купил ящик нектара),и от четы Зубковых поступило предложение продолжить знакомство у них дома. И мы продолжили.

Я в своих мемуарах частенько описываю различные застолья, рассказы мои изобилуют сценами употребления алкоголя, но не подумайте, что я рекламирую этанол, или что все военнослужащие – беспробудные пьяницы. Такие журфиксы, как называл наши посиделочки Фрол, случались нечасто, нет. Коллектив-то немаленький, целая отдельная воинская часть, дни рождения, праздники всякие следовали чередой, но каждый волен был сам себе выбирать формат участия и употребления. Кто-то да, тянул «беленькую» с энтузиазмом, но большинство останавливалось после тоста №4, исключениями были редкие свадьбы, рождение детей и просто приливы лирического настроения. Да и метаболизм у меня 29 лет назад был совершенно другой, организм ещё не знал похмельного синдрома, отсутствовали контузии и ЗЧМТ, не было трёх компрессионных переломов позвоночника и раздолбанных суставов. По утрам, по ранней свежести бегал я самозабвенно вокруг озера, заканчивая пробежки радостным плюханьем в прозрачную холодную воду, после служебного дня народ летом гонял в футбол, зимой в хоккей в огороженной «коробке». И вечерами я самозабвенно читал книги из библиотеки Зубковых, художественные, исторические, публицистические, специальные – всякие, библиотека у них была обширная. От огорода я тактично отказался, от сарая тоже, и прозрачными белыми ночами зачитывался допоздна под звон карельских комаров.

А наш с четой Зубковых журфикс органично и весело продолжался у них дома. Смех, истории разные, хохмы, дымок сигаретный, компот холодный под психотропный боеприпас, снова смех, сумерки переливаются за окном, который час и какое время суток, уже непонятно, да и неважно, сошлись души родственные, и было всем хорошо. Сынишка их был у бабушки в Тюмени, уложили меня всё ж таки в детской, почти сразу в окно ворвались солнечные лучи, и часы показали полдень. Отсутствие горячей воды придаёт молодому индивидууму мужество и решительность, после ледяного душа я был готов. Ко всему. Но ограничились приготовлением кофея. Субботний день был наполнен визитами незнакомых мне людей, которые становились знакомыми, длинными беседами и калейдоскопом имён и лиц. Я дважды сходил в свою ванную за водным раствором пищевого этилового спирта 40/60 объёмных долей, внезапно наступил вечер. За ужином мы с Евгением решили съездить завтра, в воскресенье, в Питер, купить на барахолке возле метро «Проспект просвещения» пару блоков нормальных сигарет и что-нибудь Светлане, для души.

Этот манёвр требовал весьма раннего подъёма, потому что в воскресный день автобус уходил от нас в 8:30 мск и всё, следующий в 20:30. А шеф мой неожиданно возжелал показать нам звёздное небо, мы со Светланой бережно сняли его с лестницы, ведущей на крышу, и уложили баиньки. Я тоже откланялся и отбыл домой. В 8:15, с влажной после водных процедур шевелюрой, в вытертых джинсах, казаках и вельветовой рубахе навыпуск, я стоял возле двери Зубковых и тактично, но настойчиво тилимбомкал в звонок. Открыла Светлана, увидев меня, она вспомнила наши вчерашние намерения и от души рассмеялась, ибо Евгений Валентинович спал, и спал крепко. Но не тут-то было, мне если что в голову взбредёт, то это надолго. Разбудил я его беспощадно и отправил под струи Ниагары, а сам стремительно замутил крепчайший кофе. Шеф стал, как новенький, только автобус ушёл. Ну, и ничего страшного, километрах в пяти, на Приозерском шоссе, находилась деревня Агалатово (Оголтелово на местном сленге), для двух подтянутых спортивных джентльменов, движимых высокой целью, не расстояние, шагали мы дружно по дороге, а нас так любезно взял и довёз прямо к автобусу гружёный дровами самосвал. Становилось жарко, и в Парголово мы решили выпить немного холодного пива.

И после пары бутылочек «Жигулёвского» на брата нас вдруг неудержимо потянуло к прекрасному, на Дворцовую площадь. Барахолка ведь никуда не денется, а в Питере бывали мы не часто. На Невском проспекте бурлила развесёлая и пёстрая питерская движуха, шагах в десяти от павильона станции метро на перевёрнутом ящике сидела юная, слегка одетая девчонка и продавала розы. Я незамедлительно самую алую и тугую купил и девчонке тут же вручил. Она улыбнулась белозубо и синеглазо, и сообщила, что часа в три закончит, и готова к приключениям. Йо-ху, понеслось, во мне проснулся плохой парень из Кёника, солист курсантской команды хард-н-хэви. Решили с Евгением позавтракать, зашли в первый попавшийся трактир и заказали яичницу с беконом. К яичнице возник запотевший графинчик. А надо сказать, что деньги у меня имелись, Отец заботливо вручил мне всю свою Государственную премию, полученную перед самым увольнением, да и подъёмные я получить успел. Нет, естественно, весь этот ворох разноцветных купюр я с собой не утащил, взял так, полдюйма денег. Зашли мы в заведение, нынче известное как респектабельное и дорогое кафе «Невский, 40», а тогда, в мае 1992-го года, это был трактир без названия. Позавтракав и придя в созерцательное настроение духа, мы отправились на Дворцовую площадь.

О, Питер – Питер, город Святого Петра, низкое небо над зеркалом вод, город – легенда, город –эпоха, город – любовь и город – песня. Лучшие годы своей невозвратной, увы, молодости посвятил я Тебе, прозрачные небеса Твои и синева балтийской волны окрасили глаза мои бесстыжие в бледный цвет предрассветной белой ночи. Всё пройдёт, все человеческие муравейники падут от какой-нибудь заразной дряни, а Ты, даже безлюдный, пребудешь вечно, как и небесный Твой Покровитель. Под аркой играли кантри, на площади было людно, в ту пору всё, или почти всё, было можно, питерские милиционеры встречались редко и не докучали резвящимся гражданам. Какая-то полная дама молча протянула нам две бутылки шампанского, и мы их также молча купили. И сели на постамент Александрийского столпа, глядели на неземную красоту Зимнего и вспоминали целые четверостишия из «Евгения Онегина». Мимо шёл бородатый человек с акустической гитарой, мы ему предложили шампанского, он не отказался, я попросил дать «Ля» в мажоре, и начался мой фирменный рок-н-рольный экспромт «что увижу, то пою» минут на тридцать. Людей собралось достаточно, человек с бородой хотел поделиться с нами гонораром, но мы великодушно всё оставили ему.

А пиво, уодка и шампанское, тем временем, требовали уединения организма для отправления этих самых надобностей. Меня продолжало нести на невидимых крыльях неслыханного куража. Увлекая за собой восхищённого моей наглостью шефа, я резво направился к торцевой части великолепного дворца. Я не был тут ни разу, но наитие сошло на меня, и действовал я безошибочно. В торцевой части, в цокольном этаже, находилась неприметная дверца, из которой нам навстречу вышел невозмутимый милиционер, а мы невозмутимо в неё вошли. Ах-хах, вдоль всего фасада Дворца тянулась длиннющая очередь в Эрмитаж, а мы оказались сразу же внутри, да ещё и прямо возле нужных дверей. Этот трюк я проделывал потом неоднократно, пока господин Пиотровский эту малину не обломал.

Ну, раз уж мы в Эрмитаже, просто преступно не прикоснуться к сокровищам искусства. А я очень люблю живопись, архитектуру, историю, животных, красивых молодых девушек без комплексов и цветы. «Чем лучше узнаю людей, тем больше люблю собак», говаривал покойный Уинстон Мальборо Черчилль. Однажды, уже в период моей службы в Очень Воинственном Подразделении специальнейшего предназначения бессмертной, как Кащей, Конторы, по итогам психологического тестирования в рамках ежегодного ЦВВК, тётя –психолог вынесла официальное заключение что я «эстетствующий эротоман и психопат», и направила этот перл в наше отделение кадров. Такого гомерического хохота не слышал ни до, ни после. Во мне в те минуты разбушевался эстетствующий эротоман, и я повлёк Евгения на третий этаж Эрмитажа, на экспозицию французских импрессионистов. И «Стог сена на закате возле Живерни», и «Оперный проезд в Париже», и «Завтрак на траве», ну, и конечно, «Мост Ватерлоо, эффект тумана» — все эти шедевры, любимые мной с детских лет, так мило и совершенно безвозмездно открылись нашим, взыскующим красоты, взорам. У «Моста Ватерлоо» мы задержались, Женя пытался разглядеть очертания корабликов, я вещал, как нюхнувший «кокса» экскурсовод. К нам приблизился британского вида джентльмен в том самом пиджаке с кожаными налокотниками и шейном платке. Дальше было примерно так: джентльмен: «Итс со сеа смоке», я – «Йес, сэр, итс со сеа смоке энд бридж». Джентльмен: «тхис ис зе ривер, энд шипс», я – «Йес, миленький ты мой сэр, это звиздец, как бьютифул! Итс файн, итс фантастик, сэр!» Мы сели на какую-то красненькую банкетку и уставились на полотно кисти Клода Моне. Джентльмен задумчиво извлёк из внутреннего кармана фляжку с «Макалланом» и протянул её мне, я изрядно глотнул и передал фляжечку Евгению, он тоже неплохо приложился. Джентльмен добил остатки, крякнул и начал декламировать какие-то стихи, Женя переводил, всё-таки золотая медаль у офицера, как оказалось, это был Байрон.

В самый кульминационный момент, когда джентльмен уже готов был продолжить приобщение к русской культуре в нашей компании, возникла эта пожилая тётка в бордовом, и заблажила, и загудела, как пароход в густом тумане. Cидели-то мы на банкетке Софии Фредерики Августы, принцессы Ангальт-Цербской, более известной в наших краях как Матушка-Екатерина Великая, Государыня Императрица. Ну, не заметили мы табличку и шнурочек этот пурпурный, ну что ж так надрываться-то? Какая ещё милиция? Ай эм инглиш, ват ю орать? Я не понимайт. Но андестенд. Очень резво вниз по лестнице, к спасительной дверце, и вот мы у гранитного ожерелья красавицы – Невы. Джентльмен отсеялся, дерзость и поверхностное знание чужого языка иногда приходятся очень кстати. Я с очень детских лет с удовольствием постигал язык Шиллера и Гёте, в чём преуспел, но обиходные словечки гордых англосаксов тоже не помешали.

Шли мы, два Евгения-не-Онегина, по улице Мойке, по отполированным за почти три столетия камням мостовой, речка Мойка спала рядом, и снился ей смертельно раненый Пушкин в санях, а я снова вещал, как очумевшее радио. Ближе к Аничкову мосту до слуха нашего донеслись вялые призывы лодочника совершить незабываемую прогулку по рекам и каналам Петербурга. Шкипер явно перегрелся и устал, таким голосом не клиентов заманивать, а, простите, Псалтирь над усопшим читать. Я молча вступил на палубу прогулочного судна, напоминавшего изделие Курганского автобусного завода, смерил примолкшего от изумления шкипера высокомерным взглядом и отнял у него микрофон. «Иди за ящиком пива, предприниматель», не допускающим возражений блатным лиговским голосом скомандовал я. И он пошёл! А меня понесло! Про радио «Модерн», Дмитрия Нагиева и Сергея Роста вместе с Аллочкой Довлатовой и Диной Дитогда ещё никто не слышал, они прилежно учились в Институте Культуры, слава убойных Ди-джи пришла к ним потом. Я был предтечей. Что я нёс, Боже-Боже! Я ведь в Питере в сознательном возрасте был впервые! Но про «Северную Венецию» читал, и о том, что изначально архитектура Державного Парадиза предполагала ознакомление с ним именно с воды, приличные люди в 18-м веке имели галеры и вёсельные шлюпы, и перемещались по городу именно так, отсюда такое количество удобных спусков к воде, якорных стоянок и прочих интересных нюансов. Книжки правильные читать надо!

Когда ошалевший шкипер приволок ящик пивасика, речной автобус был полон ожидавшего чудес народа. Он аж присвистнул от восторга, быстренько собрал свои динарии, дизель загудел, и мы отчалили. И открылась взорам нашим такая сокровенная красота, что мама, не горюй! Действительно, майский Санкт-Петербург с воды – это незабываемо! Красный кирпич «Новой Голландии», строгие черты Английской набережной, Фонтанка, Обводный канал, Храм Спаса-на-Крови, лаконичная Петропавловская крепость, регулярный Васильевский остров, серая неподвижность «Авроры», и снова каналы, ажурные мостики, ступени, гранит и бронза. Мы с Женей в итоге намотали со шкипером три круга, он был почти счастлив, высадив восхищённых пассажиров в третий раз, толпящимся на набережной гражданам объявил, что на сегодня экскурсии закончены, приходите завтра. Он долго тряс нам руки, клялся в вечной дружбе и звал на их шкиперскую тусовку. Так или иначе, но я с этого дня всегда имел возможность прокатить юную лялечку на этом, или другом речном судне, и переночевать не в парке на скамейке, где больно кусают в разные места ханжи-комары, а в тесной, но уютной рубке какого-либо плавучего объекта. Через пару месяцев я был своим в доску в этой забавной компании невских речных корсаров.

Пора было отобедать, и мы снова направились в уже известный трактир. А что было дальше? Ох, читатели, дальше было такое, что надо очень тщательно подбирать слова и выражения, дабы опять не нарваться на обвинения в использовании этих самых, ну, тайно любимых всеми образов. Сразу скажу, Евгений Валентинович был твёрд и неприступен, хотя галантен и даже немного игрив. (Это я не о себе, я-то как раз пустился во все тяжкие, но, друзья мои, я не был связан узами брака, и было мне от роду 24 года). Об этой, уже весьма галантерейной, части нашего уик-энда, расскажу я вам в следующей главе. Спасибо всем, кто дочитал!

Она любила крокодила,
В итоге скушал он её.
Чтобы беда не приходила,
Люби Отечество своё!
Люби его и днём, и ночью,
Люби и телом, и душой!
А если ты любить не хочешь,
Стрясутся пакости с тобой.

Текст Автора, музыка рок-группы «Круиз»