Война 1741-1743 г.г.

Этот текст нашему коллективу любезно предоставил для публикации Борис Николаевич Григорьев, автор многих исторических исследований и популярных очерков, писатель и историк, полковник СВР в отставке.

Данный очерк – это глава из рукописи «Россия и Швеция после Петра и Карла». Предыдущие страницы рукописи содержат рассказ о попытках французского посла в России маркиза Шетарди и его шведского коллеги Нолькена осуществить государственный переворот, убрать с российского трона императора-младенца Иоанна Антоновича и возвести на трон дочь Петра I принцессу Елизавету.

Елизавета Петровна согласилась с их планом, но отказалась дать письменные гарантии о возвращении шведам территорий, полученных Россией в результате Ништадтского мира 1721 г. Швеция, науськиваемая Францией, получив из Парижа субсидии на содержание армии, в 1741 г. объявила войну России под лицемерным предлогом возведения на престол законной наследницы российского трона и ликвидации в России засилья немцев.

Момент для войны, по мнению шведских историков, Стокгольм выбрал крайне неудачно. Россия уже вышла из войны с Турцией и могла сосредоточить свою военную силу на северном фланге. А главное, как мы увидим, не оправдался расчёт на внутренние неурядицы в российских верхах. Неурядицы были, но шведам они нисколько не помогли.

После потери в Северной войне Выборга шведская армия лишилась в Финляндии всяких точек опоры. Нюслотт (ныне Савонлинна), представлявший собой определённую ценность как крепость, находился слишком далеко к северу, чтобы преградить путь русским войскам, наступавшим вдоль побережья. Вильманстранд (ныне Лапперанта) и Фредриксхамн, в русской транскрипции Фридрихсгам (ныне Хамина), расположенные друг от друга на расстоянии 80 км, были крепостямислабыми и недостроенными. Ещё накануне войны предлагалось построить крепость на западном берегу р. Кюмене или в районе Хельсингфорса (Хельсинки), но потом правительство пренебрегло этими планами, посчитав сооружение крепостей делом ненужным – ведь шведской армии, наследнице громких побед Карла XII,предназначались лишь одни наступления!

Шведы как-то не учли, что Карла XII в армии давно не было, а былой дух его армии успел выветриться. Всем было известно, что сухопутные войска Швеции пребывали в плачевном состоянии. Более-менее внушительно выглядел военно-морской флот: галерный или армейский флот (15 галер, 2 прама и др.) под командованием Фалькенгрена и «большой» флот (11 линейных кораблей, 4 фрегата и др.) под командованием Раялина. С учётом развалившегося после смерти Петра I русского флота шведский выглядел намного сильнее, и шведы делали на него большую ставку.

Но флоту не повезло в самом начале: в экипажах началась повальная эпидемия заразных заболеваний, выкосившая к 3 августа 1741 года 2463 человека из общего количества 5087 человек, из них 599 умершими. К 8 августа число умерших возросло до 729, а заболевших и списанных на берег – до 2382. В строю у обоих адмиралов оставалось менее 2 тысяч человек. 4 сентября болезнь унесла самого адмирала Раялина, перед смертью умолявшего главнокомандующего генерала Левенхаупта послать к нему хотя бы какого-нибудь захудалого фельдшера, но на всём флоте для адмирала не нашлось не только доктора, но и фельдшера!

Прибывшее позже пополнение в количестве 1.3 тысяч человек мало исправило положение, и оба флота до самого конца испытывали недостаток и в матросах, и в боцманах, и в офицерах. Шведам, однако, повезло в том смысле, что русский флот оказался к войне вовсе не готов и в военных действиях в кампании 1741 года участия не принимал вообще.

Сухопутные части в Финляндии имели в своём составе около 18000 человек, но все они были разбросаны по многочисленным гарнизонам и лагерям вокруг двух больших дорог, идущих на восток от Обу (Або, ныне Турку). С объявлением войны их нужно было собрать в одну компактную группировку, но для этого нужно было заранее продумать вопросы их размещения в тёплых и сухих помещениях, одеть и обуть с учетом сурового климата, а главное — накормить и вооружить. Ничего подобного, конечно, сделано не было, и теперь их командующему генералу Будденброку приходилось на ходу импровизировать и хоть как-то исправлять положение.

Странным образом объявление о начале войны Будденброк получил лишь…31 июля, т.е. на 4 дня позже официального обнародования, а адмирал Раялин – вообще 3 августа. Следуя приказу из Стокгольма о стягивании частей к Фредриксхамну, генерал Будденброк пришёл к выводу, что следовало организовывать не один, а два лагеря: один для сбора частей на верхней, северной, дороге у м. Мартила в 35 км от Вильманстранда, а другой — на нижней, южной, дороге у Кварнбю в 7,5 км от Фредриксхамна. От Кварнбю отходила ещё одна дорога на север, соединявшая его с Мартилой. Расстояние между обоими лагерями составляло 40 км, что, по расчётам Будденброка, позволяло обеим группировкам в течение суток прийти друг другу на помощь. Командовать лагерем в Мартиле Будденброк поручил генералу Карлу Х. Врангелю, а сам оставался в Кварнбю, полагая, что русские будут наступать именно вдоль побережья Финского залива.

Известие о начале войны правительство Анны Леопольдовны получило одновременно со шведским адмиралом Раялином, т.е. 3-4 августа. К этому времени под Выборгом уже был сосредоточен корпус генерала Якоба (Джеймса) Кейта.

Прибывший в августе 1741 года к русской армии главнокомандующий П.П.Лейси сразу оценил обстановку на театре военных действий и убедился, что разбросанные по всей Финляндии шведские силы существенного сопротивления русской армии не окажут. Зачитанное 13 августа в полках корпуса Кейта объявление о начале военных действий со шведами, по свидетельству шведского историка Мальмстрёма, было встречено радостными возгласами.

На следующий день части Кейта двинулись на запад, миновали Выборг и 16 августа остановились лагерем в м. Кананоя, что в 7,5 км от финской границы и в 25 км от Вильманстранда. Вечером того же дня на русский передовой пост вышел шведский унтер-офицер с барабанщиком и двумя солдатами, очевидно с поручением вручить русским письмо о начале военных действий, но русские в темноте не разобрались и обстреляли шведов. Шведы были вынуждены повернуть обратно.

Будденброк в это время находился в Вильманстранде, но донесению унтер-офицера о том, что русская армия была уже на подходе к крепости, значения не придал – просто не поверил. Утром 17 августа он вернулся в Кварнбю, уверяя всех и себя в том числе, что никакая опасность Вильманстранду не угрожает.

20 августа в лагерь под Кананоей прибыл Лейси и после короткого военного совета приказал направить в рейд к Вильманстранду небольшой «летучий» отряд – без обоза, без палаток, с запасом провианта на 5 суток. 21 августа отряд у м. Таскула перешёл государственную русско-шведскую границу и, не встречая никакого сопротивления, достиг деревни Синкола, где и заночевал в открытом поле. До Вильманстранда оставалось рукой подать – всего каких-то 7-8 км.

На следующий день марш продолжился. Первым препятствием оказался разобранный мост через реку, но это задержало отряд всего на 3 часа. Восстанавливая мост, русские впервые увидели на противоположном берегу шведов. Их было совсем немного, и они поспешили укрыться за крепостными стенами.

Около 16 часов русские подошли к деревне Армила, расположенной в 2,5 км от цели рейда. Отряд остановился, в то время как офицеры отправились на рекогносцировку для изучения крепостных сооружений Вильманстранда и шведских позиций.

Справедливости ради укажем, что по объективным данным состояние русской армии в Финляндии тоже было не на высоте: боевой дух её был недостаточно высок, генералы и офицеры испытывали перед противником боязнь, страдала дисциплина, не хватало выучки.

По воспоминаниям полковника Кристофа-Хайнриха Манштейна (1711-1757), автора «Записок о России» и участника сражения под Вильманстрандом, 22 августа 1741 года в армии случилась ложная тревога: русский часовой выстрелил в шведский разведывательный патруль, высланный комендантом Вильманстранда, в результате чего со стороны русских началась беспорядочная стрельба, в ходе которой были убиты и ранены 1 офицер и 17 солдат, а многочисленные пули пробили палатки, в которых находились Кейт и Лейси. 200 драгунских коней, напуганные стрельбой, вырвались из пикетов и понеслись по вильманстрандской дороге. Услышав стрельбу и конский топот, расположенный поблизости шведский передовой отряд обратился в бегство и ретировался в крепость. Как мы видим, противники были достойны друг друга во всех отношениях – по крайней мере, в начале войны.

В самой цитадели крепости находился небольшой – до 400 человек – гарнизон, которым командовал полковник Виллебранд, и 125 артиллеристов. За стенами крепости, в палисадах, располагались 600 человек Карельского драгунского полка под командованием подполковника Бранденбурга.

Появление под стенами крепости русских солдат произвело на шведов эффект грома среди ясного неба. Ни Виллебранду, ни Бранденбургу в голову не пришло произвести разведку, хотя уже в течение 5 дней в непосредственной близости от них, ввергая в панику местных крестьян, действовал передовой русский отряд.

Бранденбург незамедлительно выслал к Врангелю и Будденброку нарочного с просьбой выслать подмогу. Когда посыльный Бранденбурга поздно вечером добрался до Мартилы, то Врангель ему не поверил и отослал его к Будденброку в Кварнбю с извещением, что он, Врангель, в любой момент готов выйти к Вильманстранду, но будет ждать либо ещё одного подтверждения оттуда, либо приказа от самого Будденброка.

К счастью для Бранденбурга, из Вильманстранда прибыл местный чиновник, передавший Врангелю привет и повторную просьбу коменданта крепости о высылке подкрепления. В 2 часа ночи Врангель выступил к Вильманстранду — тоже, как и русские, без артиллерии и обоза, с запасом продовольствия на 2-3 суток и с боеприпасами на 36 выстрелов для солдат. К вечеру он достиг цели – как раз в тот момент, когда русский отряд устраивался на ночлег под Армилой.

Обе стороны выстроились в боевой порядок, но из-за наступившей темноты бой отложили до утра. От Будденброка вернулся нарочный Бранденбурга и привёз Врангелю уже бессмысленный приказ выступить из Мартилы и, в случае обнаружения превосходящих сил противника, от боя уклониться и ждать Будденброка.

Крепость Вильманстранд располагалась на мысе Сайменского канала и была с трёх сторон защищена водой, с четвёртой стороны её защищали земляные валы и палисады. Врангель со своим подкреплением занял позиции несколько наискосок от Вильманстранда: правый фланг его был защищён деревней и болотом, а левый на расстоянии мушкетного выстрела проходил вдоль восточных стен крепости. На высоте, доминировавшей над местностью, он установил батарею из 6 пушек, взятых из крепости.

Сначала Лейси полагал, что перед ним находятся объединённые силы Будденброка и Врангеля, а потому приказа на наступление не отдавал и в случае нападения шведов готовился отступить. Но убедившись к полудню 23 августа, чтоперед ним находились лишь части, подчинённые Врангелю, он решил их атаковать. 23 августа в 14 по сигналу – выстрелу из 3 пушек – русские пошли в наступление.

Атакующие располагали 11 пехотными полками и 9 эскадронами кавалерии, и им предстояло преодолеть совершенно открытую и простреливаемую шведами местность. Шведские силы были вдвое меньше — около 4 человек — и, согласно Мальмстрёму, располагали 6 полками пехоты и Карельским драгунским полком, поровну разделенным на две части для прикрытия обеих флангов, но зато они были в обороне и имели несомненное позиционное преимущество, занимая высоту с крутым обрывом.

Шведы немедленно ответили огнём всей своей крепостной и полевой артиллерии, в то время как русские имели всего лишь одну батарею полевых пушек. Особенно большие потери наступавшим причиняла 6-пушечная батарея Врангеля, и Лейси распорядился выслать для её нейтрализации два полка гренадеров. Но и они были встречены таким плотным огнём, что вынуждены были отступить.

Вторая волна русской пехоты, продвигавшаяся вслед за гренадерами, уклоняясь от огня шведов, повернула против их левого фланга. Им навстречу бросились стрелки Саволакского и Виллебрандского полков, но были отогнаны ружейным огнём русских и в панике стали отступать к крепостным стенам. Русские неотступно следовали за ними и скоро достигли крепостного вала Вильманстранда. 3 роты Карельских драгун, вместо того чтобы ударить русским в тыл, покинули полебоя. За ними ушёл Тавастехусский полк, оставив своих товарищей из Вестерботтенского полка одних на растерзание русской пехоте.

На правом фланге сёдерманландцы и далекарлийцы покинули свои позиции и атаковали русских. Они отбросили их назад, смешались с порядками противника и попали в зону обстрела своей батареи, которая была вынуждена прекратить их огневую поддержку. Шведы увлеклись и продолжали гнать русских. Они захватили у них даже несколько пушек, но скоро увязли в плотных русских порядках и стали медленно отходить назад. (Согласно некоторым русским источникам, русская пехота намеренно отступала, заманивая шведов в глубину своих порядков).

И на этом фланге карельские драгуны не выполнили свою задачу. Врангель попытался было восстановить нарушенную связь между левым и правым флангом, но получил ранение в руку и был вынужден покинуть поле боя.

Примерно к 17 русские захватили высоту и повернули шведские пушки против крепости, в которой укрылся гарнизон и оставшиеся части Врангеля. Оказать русским организованного и стойкого сопротивления деморализованные шведы уже не могли, но, тем не менее, вели себя дерзко и застрелили русского парламентёра, посланного Лейси с предложением о капитуляции. Это сильно разозлило русских, и они пошли в атаку на крепость. Около часа бой шёл на крепостных валах, а потом, убедившись, что сопротивляться было бесполезно, шведы на одном из укреплений выбросили белый флаг.

На соседних участках крепости шведы ещё сопротивлялись, и русские продолжали бой, пока не овладели всем городом и не подвергли его, как водится, грабежу. На следующий день весь город был сожжён, а его жители вместе с пленными шведскими солдатами и офицерами уведены отступившей армией Лейси вглубь России.

Манштейн писал, что для русской армии это был тяжелейший поход, а одержанная победа – вполне заслуженной: «Когда подумаешь о выгодах позиции, занимаемой шведами, и о неудобной местности, по которой русские должны были подходить к ним, то становится удивительным, что шведы были тут разбиты».

Отход русской армии на исходные позиции вызвал недовольство Анны Леопольдовны. В Петербурге полагали, что Лейси упустил возможность разгромить корпус Будденброка, занимавший позиции под Фридрихсгамом. Фельдмаршал сослался на недостаток амуниции, продовольствия и тяжёлой артиллерии, из-за которого он не мог осадить город, но некоторые историки считают, что Лейси знал о готовящемся в Петербурге перевороте и специально оттянул армию ближе к месту возможных важных событий. Часть его войск ушла в Лифляндию и Москву, а кавалерия – в Петербург.

Русские признали следующие свои потери при Вильманстранде:

убитые — генерал-майор Икскюль, полковники Ломан и Бельмен, 12 офицеров и 500 рядовых;

раненые — генерал-лейтенант Альбрехт, генерал-майор Стоффельн, полковники Манштейн и Левашов, ещё 68 офицеров и около 1800 рядовых.

У шведов попали в плен Врангель, трое полковников, трое подполковников, 27 других офицеров, 62 унтер-офицера, и 1250 рядовых. Число убитых достигло примерно 1000 человек. Остальным шведам частью удалось уйти по суше и укрыться в лесу, частью перебраться на остров посреди канала и ночью уйти к своим. Остатки показавшего чудеса храбрости Вестерботтенского полка, по свидетельствам очевидцев, покинули поле боя в строю, чем вызвали восхищение Кейта, не отдавшего приказ об их преследовании.

Что же Будденброк? Утром 22 августа он получил от посланца Врангеля и Бранденбурга сообщение о появлении под Вильманстрандом большой группы русских войск и посчитал его преувеличением или ошибкой. По его мнению, это мог быть лишь небольшой разведывательный отряд. К тому же он полагал, что противнику незачем было появляться на северной дороге, потому что главной целью Лейси шведский генерал видел Фредриксгамскую крепость — с её падением ставилась под угрозу вся шведская армия в Финляндии и все пути сообщения со Швецией. Его версия поддерживалась также поступавшими от шведских дозорных донесениями о появлении на дороге от Выборга к Фредриксгаму русских разъездов.

Тем не менее, он приказал собрать всех лошадей, которые паслись в округе в радиусе до 30 км (в это лето в Финляндии был неурожай на зерновые, и плохо выросла трава), а частям — собираться в поход в направлении Вильманстранда, захватив с собой палатки и лёгкую артиллерию. Врангелю, как мы уже знаем, было отправлено запоздалое указание тоже двигаться к Вильманстранду. Но не успел Будденброк составить этот приказ Врангелю, как из Мартилы прискакал нарочный и сообщил, что Врангель рано утром с основными силами уже покинул лагерь, не сообщив никому о своих намерениях. Именно после этого Будденброк сделал в своём приказе добавление о том, что он тоже выступает к Вильманстранду и чтобы Врангель ждал его прибытия.

Собраться и выступить маршем на Вильманстранд удалось лишь к утру следующего дня, 23 августа, в который и произошло Вильманстрандское сражение. Будденброк преодолел за день всего 35 км и остановился на ночёвку в лесу Куроила, когда к нему прибыл нарочный из Вильманстранда и доложил о бое с русскими.

Как вспоминает полковник Манштейн, ночью в шведский лагерь прискакали несколько спасшихся из Вильманстранда драгун и, будучи неопознанными часовыми, спровоцировали с их стороны стрельбу. В лагере поднялась паника, и шведы стали разбегаться, кто куда. Порядок удалось восстановить лишь с большим трудом. Будденброку не оставалось ничего иного, как возвращаться в Кварнбю.

Так эта война началась с крупного поражения шведов.

Генералы списали его на превосходящие силы противника. С ними не согласен историк Мальмстрём, утверждавший, что главной причиной поражения шведов стали беззаботность, высокомерное отношение к противнику и грубое нарушение дисциплины. Шведы находились в обороне и занимали исключительно выгодные позиции, что позволяло им вполне уверенно встретить русские превосходящие силы.

Но комендант крепости полковник Виллебранд несколько дней ничего не знал о появлении у себя под боком крупных сил русской армии и не выслал в разведку ни одного дозора или патруля. Такой же упрёк можно было сделать и Врангелю, и Будденброку. Врангель, убедившийся, наконец, в том, что под Вильманстранд подошли крупные русские силы, исчез из своего лагеря в Мартиле, не сообщив ни слова о своих намерениях Будденброку. Вступив в бой с превосходящими силами противника, он нарушил приказ Будденброка, хотя его извиняло то, что приказ этот поступил с большим запозданием, и, по всей вероятности, у него уже не было возможности избежать сражения.

Далее, уже в ходе сражения, далекарлийцы, вопреки приказу своего командира полковника Васаборга, покинули свои выгодные позиции и увлеклись боем с русскими, что им стоило серьёзных потерь и беспорядочного бегства за стены крепости. Но хуже всего, конечно, было поведение Карельских драгун, не выполнивших свою задачу и самовольно покинувших поле боя.

Но все эти причины, пишет Мальмстрём, ни в докладе правительству о сражении, ни позже, в ходе следствия по делам Левенхаупта и Будденброка, названы не были. Все говорили, что шведы сражались храбро, но были вынуждены уступить численному превосходству русских. При этом один из виновников поражения – генерал Врангель – приобрёл славу героя.

Война началась для шведов с серьёзного поражения, но она была ещё отнюдь не проиграна. Русская армия тоже не была лишена недостатков. Она была ещё слаба для того, чтобы закрепить свой успех под Вильманстрандом, и, подобно шведам, сразу поспешила отступить на исходные позиции.

3 сентября 1741 года в Кварнбю прибыл генерал Левенхаупт и взял на себя главное командование войсками. Между тем, сухопутные части всё ещё продолжали концентрироваться в районе Фредриксгама, и Левенхаупт попытался воспользоваться передышкой на фронте для оживления действий своего флота. Он предложил «большому» флоту перекрыть вход в Выборгский залив и тем самым перерезать пути снабжения русской армии. Моряки ответили перечислением причин, по которым это предприятие нельзя было выполнить: продолжающаяся эпидемия чесотки в экипажах, теснота Выборгского залива для крупных судов и опасность попасть под огонь русской береговой артиллерии, а некоторое время спустя шаутбенахт Крунхавен вообще отправил 4 крупных корабля обратно в Карлскруну.

Не удалось подвигнуть на активные действия и галерный флот Швеции. Мальмстрём пишет, что именно во флоте дисциплина оказалась на весьма низком уровне, там даже офицеры открыто проявляли своё негативное отношение к войне.

Так время протянулось до октября, а потом, убедившись в пассивности русского флота, шведские моряки отправились домой. На рейде Фредриксгама остались зимовать всего 2 линейных корабля и 1 фрегат – и то только потому, что сильно пострадали в шторме, и экипаж был просто неспособен ими управлять.

В докладе королю Фредрику Левенхаупт писал, что на кораблях господствующее положение заняли выборные органы — т.н. военные консилии (советы), без решения которых командир корабля не мог сделать ни шагу. Как тут не вспомнить приказ № 1 Временного правительства от 1917 года, разложивший всю русскую армию!

Военно-морской флот России на бумаге выглядел довольно внушительно, но уровень его боевой подготовки был крайне низок, так что в этом отношении русские моряки выглядели ничуть не лучше шведских. Зимой моряки отсиживались в Ревеле и Кронштадте, а летние плаванья и учения начинали не раньше мая, а то и в июне.

Летом 1739 года флот совершил «поход» лишь до Красной Горки, а в 1740 году – аж до самого Ревеля! База в Ревеле практически была ликвидирована – там держали только одну брандвахту. Острейшей проблемой к началу войны, как и у шведов, стала катастрофическая нехватка личного состава – некомплект составил 36 %. Особенно не хватало штурманов и лекарей. Русских штурманов уже не было, и их пришлось в срочном порядке нанимать послу в Голландии Головкину, но удовлетворить спрос на них так и не удалось.

Поэтому русский флот, в особенности, парусный или «большой», вёл себя в течение всей войны пассивно и в этом отношении ни в чём не уступал шведскому. Действия обоих флотов напоминали маневры «глухого» и «слепого» боксёра на ринге.

Бездействовал в 1741 году и русский галерный флот. О состоянии дисциплины на галерном флоте свидетельствует дело капитана Ивана Кукарина. Ему поручили принять командование тремя учебными галерами и ещё восемь использовать для перевозки пехоты из Петербурга в Кронштадт. Кукарин по причине пьянства приказ не выполнил, и его вызвали для объяснений в Адмиралтейств-коллегию. Но он и туда явился в пьяном состоянии. Тогда его взяли под арест, но он и там ничего не понял: проснувшись, он принял караульного солдата за своего слугу. Тот попытался объяснить ситуацию, но получил в ответ оплеуху. Разгулявшийся дворянчик из флота был уволен.

В октябре 1741 года в Финляндии сконцентрировалась крупная группировка шведской армии, насчитывавшая 22.8 тысяч человек. Правда, если отбросить заболевших, писал Мальмстрём, то в строю оставалось всего около 15.4 тысяч человек. Но и с этими силами, считает историк, можно было предпринять что-нибудь толковое против 16 тысяч русских, собравшихся зимовать между Кананоей и Выборгом.

Но ни шведы, ни русские на активные действия настроены не были.

Когда пушки замолчали, должны были заговорить дипломаты. Русская дипломатия попыталась оживить свои мёртворождённые оборонительные союзы с Пруссией и Данией, но в ответ от Фридриха II получила лишь заверения в дружеской моральной поддержке и выражения уверенности в том, что русская армия и сама легко справится со шведами. Из Копенгагена шли отговорки и ссылки на «неблагоприятные обстоятельства» и просьбы подождать и дать время на размышление.

Впрочем, первыми должны были сделать ход французы или шведы, но шведская дипломатия страдала той же нерешительностью, что и армия с флотом. Шведы сильно зависели от французов и каждый свой шаг были вынуждены с ними согласовывать. Мальмстрём, например, считает, что шведы напрасно не воспользовались предложением царевны Елизаветы о том, чтобы во главе своей армии в Финляндии поставить голштинского принца Карла Петера-Ульриха.

Тринадцатилетний принц имел полные права и шансы занять как шведский, так и русский престол, но шведы слишком медленно «соображали» и готовили соответствующие дипломатические переговоры с голштинским двором. А потом под давлением французов они были вынуждены вообще отказаться от его использования, чтобы не мешать дипломатической акции Версаля, затеявшего женить своего принца Конти на Елизавете. Расчёты французов в конечном итоге не оправдались, потому что Елизавете французский жених не понравился.

Переговоры с царевной Елизаветой в Петербурге вёл, как мы знаем, Шетарди. Елизавета выражала недовольство тем, что её предложение относительно Карла Петера-Ульрика шведская сторона так и не претворила в жизнь. Елизавета, как пишет Мальмстрём, стала усиленно намекать Нолькену и Шетарди на те преимущества, которые она могла бы доставить Стокгольму, взойдя на русский трон. При этом царевна, якобы, намекала не только на предоставление шведам субсидий, но и на территориальные уступки.

Шведское правительство Юлленборга не очень обольщалось на этот счёт, и вопрос о территориальных уступках отодвигала на мирные переговоры, которые должны были начаться после войны.

Между тем Левенхаупт в обстановке строжайшей секретности стал готовиться к вторжению в Россию, для чего по совету Версаля выпустил, наконец, бесполезный и запоздалый манифест, составленный на русском и немецком языках и обращённый к русской армии в соответствии с ранее выраженными царевной Елизаветой пожеланиями.

Анна Леопольдовна, лишив своего доверия вице-канцлера А.И. Остермана, запросила совета у своего любовника саксонского посланника графа Линара, находившегося в это время в Дрездене. Саксонец тянул с прибытием в Петербург, пока не узнал о государственном перевороте в пользу Елизаветы и благоразумно вернулся домой.

13 августа от имени малолетнего Ивана VI всё-таки вышел манифест, в котором, между прочим, говорилось: «Между неверными и дикими, Бога не исповедующими погаными, не только между христианскими державами ещё не слыхано было, чтоб, не объявя наперёд о причинах неудовольства своего или не учиня по последней мере хотя мало основанных жалоб и не требуя о пристойном поправлении оных, войну начать, как то действительно ныне от Швеции чинится». Манифест оправдывал справедливую, «христианскую» позицию России, но в нём, к сожалению, не было достойного и чёткого ответа на саму шведскую агрессию. Русское правительство ограничилось расплывчатыми и не совсем точными оценками произошедшего.

…19 ноября Левенхаупт с 6000 пехотинцами, 450 драгунами и 10 пушками вышел из Фредриксгама и, не встречая никакого сопротивления, вторгся на русскую территорию, дошёл вплоть до м. Сэкъярви и 23 ноября, в 35 км от Выборга, сделал остановку. Одновременно из района Вильманстранда вышел небольшой смешанный пехотно-конный отряд и сделал вылазку в русскую часть Карелии. Это, по мнению, Левенхаупта, должно было произвести на русскую сторону впечатление широкого шведского наступления.

Как пишет Мальмстрём, это двойное вторжение шведов и манифест Левенхаупта и в самом деле вызвали в Петербурге переполох, но только  эффект от него оказался для шведов неожиданным. Анна Леопольдовна немедленно приказала только что появившемуся в столице генералу Кейту возвратиться к войскам и встретить шведов с оружием в руках. Вместе с Кейтом к Выборгу отправилась и часть гвардии, на которую делала ставку Елизавета.

Это сильно встревожило заговорщиков вокруг царевны Елизаветы и заставило их действовать без всякого промедления. 200 гвардейцев в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года осуществили государственный переворот, и на престол взошла Елизавета Петровна. Лейси в момент переворота находился в столице, и когда заговорщики ворвались в его квартиру и спросили хозяина, к какой партии он принадлежит, тот дал правильный и точный ответ: «К ныне царствующей». Он сохранил жизнь и остался главнокомандующим русской армией в Финляндии.

Шведы ликовали: ведь они вместе с французами  рассматривались Елизаветой Петровной в качестве самых близких друзей России. Новая императрица приказала зачитать манифест Левенхаупта и объявить народу, что объявленная в манифесте цель войны теперь достигнута (!). Генералу Кейту приказали от военных действий со шведами пока воздерживаться. К Левенхаупту с устным приветствием Елизаветы Петровны и письмом от Шетарди отправился пленный шведский офицер.

27 ноября Левенхаупт узнал, что военные действия между шведами и русскими прекращаются, и что императрица надеется, что Левенхаупт воздержится от дальнейшего продвижения вглубь русской территории.  Швед в это время был занят довольно прозаичным делом: он собирал оставленные русскими запасы сена и срочно отправлял его в лагерь под Кварнбю. Он ответил Шетарди, что воспринимает полученную новость с большим удовлетворением и готов последовать русскому призыву прекратить кровопролитие, но при условии, что будет обеспечена «безопасность Швеции», т.е. если Швеция получит обратно потерянные в Северной войне территории. Шетарди в ответном письме успокоил генерала, что новая императрица благосклонно смотрит на удовлетворение потребностей шведов и просил пока соблюдать в военных действиях паузу.

Довольный Левенхаупт сообщил королю Фредрику I, что в предстоящих переговорах о формальном заключении перемирия он в качестве непременного условия потребует от русской стороны как минимум Выборг и Кексхольм, и 6 декабря отпустил свои части обратно в Кварнбю.

Левенхаупт, честный военный, не мог поступить так, как в 1611 году действовал Делагарди: обещать на словах помочь Москве освободить страну от польских оккупантов и одновременно «прибирать» к рукам новгородские земли. Но в Стокгольме рассудили иначе, Юлленборг и его министры полагали, что нужно было ковать железо, пока оно было горячим, т.е. не дожидаясь «милости» от Елизаветы Петровны, пытаться силой оружия добыть то, что было можно и что плохо лежало. Ведь оправившаяся от головокружительно успешного прихода к власти императрица может передумать и не уступить шведам ни клочка земли. Тут шведское правительство не ошибалось: у Елизаветы Петровны и в самом деле не было на уме мысли «благодарить» шведов уступкой того, что было завоёвано её отцом. Да и благодарить-то их было не за что.

Из Стокгольма Левенхаупту последовал приказ: немедленно со всеми имеющимися силами выступить к Выборгу и силой оружия добиться его передачи в шведскую собственность. Юлленборг поверил в поступившие в это время из Константинополя сообщения о том, что Порта готова разорвать мирное соглашение с Россией и объявить ей войну, и посчитал ситуацию для достижения поставленной цели весьма благоприятной.

На самом деле, турки не имели ни малейшего желания вступать в войну с Россией: во-первых, объектом агрессии оказалась не Швеция, а Россия, что исключало применение заключённого ранее между Стокгольмом и Константинополем оборонительного договора; во-вторых, к России у Порты не было никаких претензий; в-третьих, турки обиделись, что об этой войне их шведы даже не предупредили, а в-четвёртых, они готовились к серьёзной войне с Персией. Когда французский посол в Константинополе начал уговаривать турок помочь шведам, те ответили, что им не понятно, как Франция, гарант Белградского мира, толкает их на его нарушение.

Приказ выступить в поход к Выборгу Левенхаупт получил из Стокгольма 14 декабря, когда он уже вернулся в Фридриксгам, поэтому главнокомандующий ответил Юлленборгу, что выступить со всей шведской армией просто невозможно, да и нарушать данное им честное слово о прекращении военных действий он не желает.

Стокгольм продолжал настаивать на своём решении, Левенхаупт продолжал медлить. Юлленборг был обеспокоен тем, что все переговоры, касающиеся требований шведов, находились в руках французов, а опыт уже показал, как ненадёжны они могут быть. К тому же Шетарди действовал, по их мнению, несколько нерешительно. Впрочем, действиями Шетарди были недовольны и в Париже, и скоро французское правительство распорядилось осуществить перевод Стокгольму новой порции субсидий в размере 1 млн. ливров, соглашаясь с тем, что только силой оружия можно было вырвать у русского правительства необходимые территориальные уступки в пользу Швеции.

Шетарди через своего нарочного Креспи, франузского офицера, состоявшего на шведской службе, сделал Левенхаупту дополнительный запрос относительно содержания шведских требований, и Левенхаупт по тому же каналу дал ему устный ответ, что решать такие вопросы он не уполномочен, но полагает, что Швеции было бы необходимо получить обратно всю Прибалтику. Шетарди опять выслал Креспи к Левенхаупту, но уже с устным разъяснением, что уступка Швеции Выборга, Кексхольма и какой-нибудь гавани в Балтийском море более-менее реальна, но передача шведам Прибалтики исключается напрочь.

Креспи ещё несколько раз пришлось преодолеть маршрут Петербург-Фредриксгам и обратно, но ничего существенного он сообщить Левенхаупту или Шетарди так и не смог. Время уходило, русское правительство хранило таинственное молчание, а в Стокгольме начали проявлять нервозное беспокойство. Наконец, неопределённость кончилась, и Левенхаупту пришёл приказ: ему следовало без всяких проволочек либо попытаться достичь хотя бы минимума территориальных требований путём мирных переговоров, либо возобновлять военные действия и добиваться поставленной цели силой оружия. А чтобы не зависеть от французов, Стокгольм решил вернуть в Петербург своего посла Нолькена.

…24 ноября, накануне государственного переворота в Петербурге, скончалась королева Ульрика Элеонора, и препятствие к возврату идеи об использовании голштинского принца в интересах Швеции вроде бы отпало, но правительство Юлленборга всё медлило. Потом события опять «перегнали» шведов, потому что предусмотрительная русская императрица «перехватила» своего голштинского племянника и пригласила его в Петербург с явным намерением объявить наследником престола. 2 января 1742 года Карл Петер-Ульрих тайно сел на корабль в Киле и в сопровождении майора барона Николая Андреевича (Фридриха) Корфа (1710-1766) отплыл в город на Неве. Вместо того чтобы стать «знаменем» для шведской армии в Финляндии и для всего дела Швеции, он стал теперь элементом, цементирующим дело России.

С нескрываемым огорчением в Стокгольме узнали, что императрицу Елизавету Петровну окружили теперь братья Бестужевы-Рюмины: бывший посол в Швеции стал её обер-хофмаршалом, а его брат Алексей – вице-канцлером. Императрица, надеявшаяся увидеть в Версале посредника для заключения мира со Швецией, неожиданно убедилась, что Шетарди и его двор заинтересованы лишь в том, чтобы связывать русские военные силы на севере и по мере возможности удовлетворять территориальные притязания шведов.

Об этом постоянно предупреждал из Парижа и князь Антиох Кантемир. Вот одно из его сообщений в начале 1742 года: «Предложения Франции нисколько не сходны с часто повторенными обнадёживаниями об истинном доброжелательстве королевском к вашему величеству. Кроме этих предложений, Франция составляет проект о тройном союзе между нею, Швециею и Даниею. Франция побуждает Порту против России; из этого ясно, что древний здешний проект об уменьшении русских сил не выходит из головы. Я обязан подтвердить, что всякая предосторожность против здешних хитростей не только прилична, но и очень нужна…»

И Елизавета опомнилась и вняла этим предупреждениям.

А шведы, проиграв войну, набрались, опять, смелости и поставили перед собой цель выторговать себе территориальные приобретения. Но в дело вмешался вице-канцлер А.П.Бестужев (1693-1766). В письме к Людовику XV с просьбой выступить в качестве посредника между Россией и Швецией, написанном по указанию Лестока ( ЛˮЭсток, голландский медик, авантюрист, участник заговора в пользу Елизаветы) секретарём Кабинета министров педантичным и исполнительным Карлом фон Бреверном (1704-1744), вице-канцлер нашёл удобную лазейку. Осторожный Бреверн вместо слова «посредничество» в письме королю Франции Людовику XV написал слова «добрые услуги», что позволило въедливому Бестужеву отрицать значение этого письма, убедить в необходимости этого Елизавету и обратиться за посредничеством к Англии.

Шетарди, неожиданно встретивший в лице императрицы защитницу национальных интересов России и теснимый упрёками своего парижского начальства в слишком слабой защите интересов Швеции, вынужден был согласиться, чтобы переговоры со шведами перешли непосредственно в руки русских министров. По инструкции, полученной из Версаля, Шетарди попытался воздействовать непосредственно на Елизавету, но та решительно заявила, что никаких территориальных уступок шведам, противных её чести и славе, она делать не расположена и напомнила французу, что она– дочь Петра I и соглашаться на предлагаемые условия ей не к лицу. Тогда Шетарди попросил у императрицы разрешения зачитать свой меморандум в защиту шведов непосредственно Бестужеву, полагая, что тот придерживается на этот счёт взглядов, аналогичных взглядам Лестока.

Маркиз уже встречался с Бестужевым раньше. На одной из встреч, обсуждая с маркизом шведские дела, Бестужев дал понять французу, что пока не успел сформировать о них твёрдое и окончательное мнение, в то время как английский и австрийский посланники Финч и Ботта пытаются склонить его каждый на свою сторону. Шетарди понял это как намёк на получение «подарка» и предложил Бестужеву «пенсию» в размере 15000 ливров в год за его добрые намерения в пользу Франции. Бестужев, однако, от денег отказался, заявив Шетарди, что он их ничем не заслужил, и доложил о попытке его подкупа Елизавете.

…И вот маркиз зачитывает теперь свой прошведский меморандум Бестужеву и ждёт его реакцию. Ответ вице-канцлера оказался для автора документа совершенным сюрпризом: нельзя начинать со шведами никаких мирных переговоров иначе, как на основании Ништадтского мирного договора! Вице-канцлер сразу понял, что от Франции ждать чего-то хорошего было напрасно, и заявил, что он бы заслужил смертную казнь, если бы посоветовал уступить побеждённым шведам хоть вершок русской земли.

— Надобно вести войну! – твёрдо сказал он. – Вот чего каждый из нас должен требовать для славы государыни и народа.

Далее он заявил, что если Швеция хочет вернуть свои территории, то Россия может ей поспособствовать в этом – ведь не только одной России она уступила свои земли.

— Не намекаете ли вы на Бремен и Верден, не хотите ли  их возвратить шведам? – спросил Шетарди.

— Можно всегда сговориться, мы искренне желаем Швеции добра, — уклончиво ответил вице-канцлер.

После визита Шетарди к Бестужеву была созвана конференция, на которой, кроме постоянных членов — канцлера, вице-канцлера, адмирала графа Н.Ф.Головина и обер-шталмейстера Куракина, присутствовали императрица и фельдмаршал Лейси. На конференции было принято единогласное решение: никакая уступка шведам невозможна. Швеция может не соглашаться на невыгодный для неё мир, а Россия не согласна нарушать Ништадтский договор. Если Швеция имеет территориальные требования, то пусть она обращается к тем, кто их обещал удовлетворить.

Шетарди и шведы были вынуждены проглотить эту горькую пилюлю, а весной 1742 года русская армия в Финляндии прервала перемирие и перешла в наступление. Положение на внешнеполитическом фронте немедленно изменилось, Россия твёрдо заявила о своих интересах и могла теперь вести свои дела без посредничества Франции. Даже продавшийся французам Лесток был вынужден перейти на английскую пенсию (не отказываясь, впрочем, от французской).

В Стокгольме справедливо полагали, что братья Бестужевы-Рюмины быстро и эффективно «вылечили» императрицу Елизавету от её обязательств по отношению к шведам. Елизавете Петровне показали перехваченное письмо Юлленборга к великому визирю в Турции, в котором он откровенно призывал османов объявить России войну, так что убедить императрицу в целесообразности продолжения войны со шведами большого труда не составило.

Между тем, шведская армия теряла боеспособность и терпела лишения, не имея ни тёплых зимних квартир, ни в достаточном количестве провианта, а когда солдаты заразились чесоткой от своих флотских товарищей, армия ощутила полное отсутствие всякой медицинской помощи. За 4 месяца – с ноября 1741 года по февраль 1742 года – смерть унесла 2.000 человек. Количество одновременно болевших людей не опускалось ниже 4000 человек. Из 1500 человек гвардии, вообще не участвовавшей в боях, к весне 1742 года в живых осталось около 1000, а здоровых – около 300 человек. В сочетании с бездействием положение армии было просто катастрофическим. В офицерской и солдатской среде ходили самые разные слухи, не способствующие укреплению боевого духа, и росло недовольство затянувшейся бесполезной войной.

Маркиз Шетарди поддерживал контакт с Левенхауптом, направляя к нему одного курьера за другим. Он уже видел, что дело шведов проиграно и теперь убеждал Левенхаупта, что Швецию ждёт верный разгром. Шведский главнокомандующий был сбит с толку: совсем недавно Шетарди убеждал его в  обратном: в том, что у России нет ни денег, ни солдат, что русская армия не окажет шведской никакого сопротивления, что дело шведов обречено на успех. И вот теперь маркиз утверждал, что обстоятельства переменились. Было очевидно, что французы, наобещав шведам лёгкую победу, теперь пытались подтолкнуть их к замирению с русскими. 

25 февраля 1742 года в Кварнбю прибыл русский офицер и от имени генерала Кейта объявил Левенхаупту о прекращении перемирия. Прибывшие из Петербурга шведы рассказали, что русские собрали огромную армию в 50000 человек, в составе которой находились от 6 до 30 тысяч казаков (!), и что вся эта армада двинулась в сторону шведов.

Левенхаупт отдал приказ о сборе всех полков, расквартированных по всей округе (финские части вообще были распущены по домам), располагая пока в районе Фредриксгама всего 3,5 тысячами человек. Разведка добыла сведения, что русские уже вышли из-под Выборга и через какие-нибудь два-три дня могут появиться под крепостью.

Левенхаупт собрал военный совет, на котором после жаркого обсуждения было решено направить к русским парламентёра и попытаться предложить им переговоры о перемирии, чтобы выиграть время и подготовить армию к встрече. Левенхаупт был не согласен с таким «унизительным для чести армии» вариантом, но офицеры большинством голосов добились над главнокомандующим перевеса, и вопрос о посылке навстречу русским парламентёры был решён положительно.

Почётную задачу задержать русских поручили полковнику К.О.Лагеркранцу, в своё время активному деятелю парламентских баталий и стороннику профранцузской партии «шляп». Если предварительные переговоры с фельдмаршалом Лейси окажутся благоприятными, то Лагеркранц должен был отправиться в Россию с письмом к Шетарди, находившемуся в это время со всем русским двором в Москве, и с его помощью попытаться вступить в контакт с русским правительством. Если переговоры с Лейси провалятся, то Лагеркранцу надлежало немедленно возвращаться обратно  в Фредриксгам.

1 марта 1742 года Лагеркранц выехал в путь, забыв взять с собой письменную инструкцию Левенхаупта и военного совета, которую, впрочем, успели ему зачитать накануне. Поскольку на пути к Фредриксгаму полковник не встретил ни одного русского солдата, а Лейси пребывал ещё в Петербурге, то он немедленно отправился в русскую столицу. Там фельдмаршал заявил шведу, что заключение перемирия не входит в его компетенцию, и что вопрос этот может решить лишь сама государыня-императрица.

Государыня-императрица в это время короновалась в Москве.

Посланник Нолькен вместе с Шетарди последовал за Елизаветой в старую русскую столицу. Шетарди, после того как получил реприманд из Парижа, пребывал в дурном настроении и помогать Лагеркранцу в его деле без получения на то начальственного разрешения расположен не был. В конце концов, маркизу удалось встретиться с Елизаветой Петровной и А.П. Бестужевым-Рюминым и доложить суть дела Лагеркранца, но получил от вице-канцлера  холодный ответ, что запущенный механизм возобновления военных действий остановить уже не возможно. Впрочем, русские не исключали и возможности мирных переговоров.

Таким образом, миссия Лагеркранца потерпела фиаско, и войти в прямые переговоры с русским кабинетом ему не удалось. Перед отъездом из Москвы полковник встретился с принцем Карлом Петером-Ульриком, уже принявшим православие и имя Петра Фёдоровича, и заручился его заверениями не забывать шведские интересы. Кроме того, он оставил у Шетарди записку, в которой в самых нелицеприятных выражениях охарактеризовал Левенхаупта (дурак, хвастун и неопытный военный). 

Твёрдая линия поведения русских оказалась для шведской и французской дипломатии полной неожиданностью. А.П.Бестужев-Рюмин отказался от французского посредничества, и Шетарди оказался для шведов уже бесполезной фигурой. Напрасно старались они изменить ситуацию в свою пользу – русские их просто не слушали. У них было своё на уме. Канцлер князь А.М.Черкасский (1680-1742), в частности, заявил Нолькену, что в скором времени императрица Елизавета направит королю Фредрику I официальное уведомление о вступлении на русский престол и предложит обменяться посланниками. Далее канцлер дал понять шведу, что с восстановлением Ништадтского мира Швеции, возможно, будет выдана некоторая денежная компенсация, а в крепостных сооружениях Выборга – удалён бастион, возведенный Минихом. И это было всё, что получил Нолькен во время своего визита в Петербург, если не учитывать участия в коронации Елизаветы Петровны.

2 мая 1742 года Нолькена пригласили на конференцию в дом А.М.Черкасского. Великому канцлеру ассистировали генерал А.И.Румянцев[1] и обер-хофмаршал М.П.Бестужев-Рюмин. (Вице-канцлер Бестужев-Рюмин был болен и в переговорах с Нолькеном не участвовал). Черкасский предложил Нолькену высказать свои соображения. Швед сказал, что поскольку Франция в мирных переговорах признана посредником, он хотел бы, чтобы на конференции присутствовал маркиз Шетарди. Нолькену разъяснили, что императрица Елизавета никогда не требовала от Парижа посредничества, а только добрых услуг.

Нолькен ответил, что он считает посредничество и добрые услуги одним и тем же, и в его инструкции прописано вести переговоры с русской стороной в присутствии представителя страны-посредника. Черкасский возразил, что посредничество и добрые услуги – разные вещи, и это шведу как дипломату должно быть хорошо известно: добрые услуги Шетарди может оказывать Нолькену где и сколько угодно, но только не на этой конференции. Посредничество Франции для русской стороны неприемлемо, поскольку Франция находится в союзе со Швецией. Нолькен продолжал твердить, что у него инструкции, и что нарушить их он не может. Но его никто не слушал. На этом конференция закончилась.

5 мая с Нолькеном состоялась вторая встреча, на которой он зачитал послание к императрице Елизавете, основной смысл которого состоял в том, что мирные переговоры должны были осуществляться на основе принципов, изложенных в манифесте Левенхаупта, и при посредничестве Франции. В заявлении шведа делался намёк на то, что начатая Швецией война имела своей целью благородную цель — ниспровержение противного русским людям царствующего режима и водворение на русский трон дочери Петра I.

Русские конференц-министры, выслушав это заявление, ответили, что они не могут довести его до сведения императрицы, поскольку оно основано на ложных предпосылках о том, что родительский престол Елизавета получила благодаря шведам и французам, чего никто в Российской империи не признаёт. Нолькен настаивал на том, чтобы его заявление всё-таки было доложено Елизавете, поскольку начатая шведами война, якобы, велась не против российской императрицы, а для её пользы: «Смело говорю, что причины и цели войны те самые, которые истолкованы в манифесте  графа Левенхаупта. Я не говорю, что шведы посадили на престол её величество, но нельзя же отрицать, чтоб они этого не желали, и так как Франция для того же с ними согласилась, то необходимость её посредничества в настоящем мирном деле обязательна».

Такую очевидную ложь и демагогию русские участники конференции терпеть не могли. Они сказали, что в России нет ни одного человека, который бы поверил тому, что шведы развязали войну для пользы её величества. Русской стороне отлично известна подоплёка событий, предшествующих войне. Что касается французского посредничества, то пусть Нолькен сам рассудит, выслушав извлечения из рескрипта, который Шетарди вручил вице-канцлеру Бестужеву-Рюмину 4 января сего года. После этого ему зачитали этот рескрипт, первый пункт которого утверждал, что Швеция начала войну с целью возвращения утраченных по Ништадтскому миру территорий. В другом пункте говорилось, что Франция никогда не оставит Швецию в этих её притязаниях.

Настала минутная пауза. Нолькен никак не смог справиться с охватившим всё его существо смущением. Какая неувязка! Опять подвели эти французы! Он пробормотал что-то вроде того, что маркиз подобных вещей никогда ему не говорил, а потом стал говорить о других «дружеских» способах компенсации шведских претензий. Ему твёрдо заявили, что на компенсации может претендовать лишь русская сторона, подвергнувшаяся нападению, а не шведы, по собственному почину развязавшие эту войну. Россия ни на какие уступки никогда не пойдёт и будет строго придерживаться Ништадтского мирного договора. Если Швеция готова на самом деле начать мирные переговоры без всяких посредников, то русская сторона готова сделать это хоть сейчас.

С этим Нолькен уехал из Москвы и отправился в Финляндию к Левенхаупту.

…Шведская армия продолжала разлагаться, дисциплина упала до недопустимого уровня, в стане офицеров царили шатание и разброд. Распространялись слухи, что во главе русской армии идёт голштинский принц Карл Петер-Ульрих, а потому многие офицеры считали сражаться против него делом невозможным. Таково было настроение в армии, когда полковник Лагеркранц 20 марта 1742 года вернулся из своей поездки в Россию. Помимо отчёта о ней, он снабдил Левенхаупта новыми устрашающими сведениями о силе русской армии, которая не позднее, чем через неделю должна появиться под Фредриксгамом. Перед такой силой, говорил Лагеркранц, шведам остаётся только ретироваться и оставить после себя сожжённые крепость и все поселения.

Левенхаупту очень хотелось объявить Лагеркранца паникёром и предателем[2], но не такова была обстановка: офицеры сидели в землянках и послали двух своих представителей к генералам сообщить, что они пили за здоровье короля Карла XIII, имея в виду голштинского принца. Фельдмаршал счёл тогда благоразумным отправить полковника в Стокгольм, предоставив ему возможность отчитаться о своей дипломатической миссии в России перед правительством. Но по дороге Лагеркранца догнал другой посыльный Левенхаупта, арестовал его и повёз в столицу уже как заключённого. Арест Лагеркранца и ещё нескольких офицеров несколько «отрезвил» офицеров и помог восстановить в армии порядок и дисциплину.

Из Петербурга шведам был нанесён ещё один ощутимый удар: императрица Елизавета обратилась с манифестом к финскому населению и заявила, что начатая шведами война не была одобрена риксдагом Швеции, и что её развязала кучка инакомыслящих. Она призывала финнов к благоразумию и воздерживаться от всякой помощи шведской армии. Если они последуют этому совету, то русская армия не причинит им ничего дурного. Более того, императрица полагала, что Финляндия должна быть независимой и от Швеции, и от России, и если финны пожелают этого, то русская армия окажет им в этом всяческое содействие. Тогда Финляндия могла бы служить надёжным барьером между Швецией и Россией, и шведы могли бы уже больше не испытывать беспокойства по поводу своей безопасности.

Скорее всего, автором манифеста, во всяком случае, его основной идеи, был вице-канцлер Бестужев. Это был сильный ход с расчётом на будущее: Петербург посеял семена, которые начнут давать всходы и породят у финнов мечту о независимости. Пока же они были не готовы к такому повороту и продолжали держаться за унию со Швецией.

В Стокгольме уже поняли, что продолжать войну шведская армия была не в состоянии, в частности, кончались полученные от Франции деньги, испытывались трудности при наборе рекрутов в армию и флот, поднималось недовольство пассивностью Левенхаупта, и потому правители всеми силами пытались инициировать мирные переговоры с Петербургом.

Франция, всё ещё изображая перед Стокгольмом роль посредника, поинтересовалась, не могло ли шведское правительство несколько умерить свои претензии к России, на что Юлленборг, ничтоже сумняшеся, ответил, что Швеция могла бы удовольствоваться только Выборгом и Кексхольмом. Другие члены правительства (Океръельм и Лёвен) полагали, что только риксдаг мог бы определить рамки этих претензий.

Между тем, доставленный в столицу арестант Лагеркранц не только сумел оправдаться, но и сильно навредить и без того уже подмоченной репутации Левенхаупта. Недоверие правительства к своему главнокомандующему в Финляндии усиливалось. Левенхаупт, продолжая оставаться лантмаршалом риксдага, резко выступил против идеи созыва риксдага, считая её «ненужной, вредной и авантюрной», но правительство к нему не прислушалось и приняло решение созвать парламент 20 августа.

В апреле Стокгольм направил к Левенхаупту своего эмиссара полковника Маркса фон Вюртемберга, в задачу которого входило ознакомление с положением дел в армии и планами главного командования на ближайшее будущее. Главнокомандующий сообщил «инспектору», что честь армии диктует ему не оборонительную, а наступательную стратегию и вести бои на территории противника. Для этого все подразделения армии должны были стягиваться в компактную группировку, а флот, по его мнению, должен был заниматься обороной – тем более что у русских и с армией, и с флотом дела обстояли тоже далеко не блестяще.

Командиры полков придерживались противоположного мнения, полагая, что наступательные операции шведская армия проводить была не в состоянии. Их мнение разделяло и правительство в Стокгольме, но снять с должности Левенхаупта оно не могло, потому что его назначил риксдаг. Чтобы спасти  армию от опасных затей, Стокгольм предписал Левенхаупту во всём советоваться с военным офицерским советом. Это «соломоново» решение было равнозначно тому, чтобы связать главнокомандующего по рукам и ногам.

Левенхаупт считал, что застрельщиком в следующей кампании должен был выступить флот. Для того чтобы добиться успеха в ней, необходимо было тесное взаимодействие флота с армией. Идея Левенхаупта было очень простой и здравой: «большой» флот Швеции должен был теснить морские силы противника в открытом море, в то время как галерному флоту надлежало наступать в восточном направлении в прибрежных водах, взаимодействуя с продвигавшейся вдоль побережья армией.

Беда состояла в том, что флот, как и армия, тоже был заражён бациллой парламентской демократии и не представлял собой дисциплинированной ударной силы. Все решения там принимались командирами кораблей, и потому командующий флотом не мог гарантировать Левенхаупту, что флот будет действовать согласно его инструкции. Галерный флот был подчинён адмиралу «большого» флота, так что получался замкнутый круг, из которого у Левенхаупта не было выхода. В результате, как замечает Мальмстрём, и армия, и флот соревновались друг с другом не в том, как нанести противнику урон, а в том, как лучше от него спрятаться.

В бездействии и в «безыдейщине» прошла зима, и наступила весна. В середине мая 1742 года в Кварнбю поступили сообщения о том, что в русской армии под Выборгом отмечено оживление. У Левенхаупта появилась идея запереть Выборгский залив и прервать снабжение русской армии морем. Это бы сильно облегчило сухопутную операцию по предстоящей возможной осаде Выборгской крепости, и Левенхаупт ещё в апреле начал торопить прибытие флота из Карлскруны.

Флот появился на театре военных действий лишь к концу мая, по-прежнему страдая от массовых болезней чесотки в экипажах. Назначенный командовать эскадрой адмирал фон Гердтен заболел ещё в Карлскруне и был списан на берег, и его заместил вице-адмирал Аарон Шёшерна. Левенхаупт и специальная комиссия в Стокгольме не успевали направлять на корабли пополнение – в основном необученное, так что шведский флот и в самом деле оказался снова небоеспособным. Прибывшему с 4 кораблями адмиралу Крунхавену Левенхаупт приказал соединиться с зимовавшими в Фредриксгаме двумя кораблями и направляться к Бъёркё, чтобы блокировать Выборгский залив, но Крунхавен безапелляционно заявил, что ему приказано крейсировать между Хельсингфорсом и Эстонией.

3 июня большой флот Швеции, наконец, собрался в полном составе, включая в себя, по шведским данным, 12 линейных кораблей, 5 фрегатов, 25 галер, 2 больших прама, и занял место стоянки прошлого года, в районе о-ва Аспё[3]. Армия насчитывала 14.000 боеспособных солдат и офицеров. К этому времени русские уже заняли позиции в Выборгском заливе и свободно курсировали между Кронштадтом и Выборгом. Им помогала и ледовая обстановка в этом районе: восточный ветер освободил для них фарватер и погнал лёд на восток, не давая шведским кораблям приблизиться к Выборгскому заливу. К бездарности и сущей бездеятельности шведского командования добавилось ещё и невезение. 

Из-за неспособности (или нежелания) флота выполнить поставленные перед ним задачи Левенхаупт был вынужден осуществлять оборонительную стратегию.  Русская армия, согласно Мальмстрёму, собрала под Выборгом, 15.500 пехотинцев, 8.000 регулярной кавалерии и 2.500 казаков, которых особенно боялись шведы. По данным М.Монакова и Б.Родионова, у П.П.Лейси под Выборгом собралось около 36 тысяч человек, но в наступлении на Фредриксгам участвовало около 25 тысяч человек. Остальные подразделения были развёрнуты в районе Красной Горки для отражения возможного шведского десанта.

Русский флот к этой кампании тоже «поднатужился» и укомплектовал «малый флот» к весне 174 галерами с численностью экипажей около 10 тысяч человек и командующим генерал-аншефом Левашовым. «Большим флотом» в составе 12 линейных кораблей и нескольких фрегатов командовал вице-адмирал З.Д.Мишуков. По данным Монакова и Родионова, в Кронштадте шведов ждали 14 линейных кораблей, 3 фрегата и 106 галер, а наступление сухопутной армии Лейси поддерживал галерный флот в составе 44 галер, 13 ботов, 47 шлюпок и 2 кончебасов. Кроме того, был отдан приказ Архангельской эскадре вице-адмирала П.П.Бредаля в составе 7 линейных кораблей и 5 фрегатов прибыть в Ревель и тоже участвовать в обеспечении морских коммуникаций. Однако североморцам поучаствовать в операциях на Балтике не пришлось: выйдя в море, Архангельская эскадра в июле 1742 года попала в шторм и была вынуждена повернуть обратно.  Таково стало с годами состояние любимого детища Петра!

Русский «большой» флот «болел» той же болезнью, что и шведский: Мишуков всю кампанию отстаивался на якоре у о-ва Сескар (Лавенсаари) и, несмотря на приказ атаковать шведский флот, так и не сдвинулся с места, ссылаясь на недокомплект в экипажах. Как справедливо замечает Мальмстрём, «оба адмирала, каждый ссылаясь на собственные слабости, но не осознавая их у противной стороны, прилагали все усилия к тому, чтобы избежать столкновения, и полностью в этом преуспели».

Единственным успехом Мишакова оказался захват шведского 24-пушечного фрегата «Ульриксдаль» под командованием поручика Густава-Адольфа Бликса, занесённого штормом в Ревель. Чуть ли не весь шведский экипаж болел заразной болезнью, наевшись испорченных продуктов. Вряд ли можно считать большим достижением Мишакова и захват кораблём «Нептунус» 17 июля 1742 года в районе хельсингфорских шхер двух небольших шведских посыльных судов. Правда, на нём русские моряки нашли два письма, в которых содержалась информация о бедственном состоянии шведского флота, в частности о повальных болезнях среди экипажей кораблей. Возможно, у русских моряков от этой находки на душе сильно полегчало – беды и трудности были не только у них, но никаких выводов из этого сделано не было.

К концу июля шведский флот незаметно для русских отошёл к острову Гангут. Осенью эскадра Крунхавена потеряла у Борнхольма корабль «Эланд», налетевший по вине его капитана Фреммлинга на подводный риф. Эскадра Мишукова, болтаясь у о-ва Лавенсаари, ответила шведам взаимностью: она потеряла 32-пушечный фрегат «Гектор», который сел на мель (правда, не обозначенную на картах) в двух милях севернее о-ва Готланд. 18 июля русский флот потерял транспортное судно «Соммерс», доставлявшее эскадре Мишукова пиво. Весь груз в количестве 8.731 ведра попал на стол к шведам.

И вдруг в ночь с 9 на 10 августа эскадра Мишакова наткнулась на шведов. Шведы уже стали формироваться в линию баталии, но Мишаков приказал повернуть на восток и лёг в дрейф. Вскоре флоту был отдан приказ идти к Хельсингфорсу, где русская армия заперла в крепости шведскую армию Будденброка. Лейси несколько раз просил Мишукова «для утеснения и поиска над неприятелем» вести флот к Хельсингфорсу, но тот, как и шведские моряки, искал предлога для того, чтобы любой ценой «сберечь» флот: то это был туман, то противный ветер, то ещё что-нибудь. Несомненно, русские и шведские моряки в наше время могли бы вполне удостоиться Нобелевской премии за укрепление мира между Россией и Швецией.

26 октября 1742 года Елизавета за пассивные действия (а может быть, за трусость) отстранила Мишукова от должности и назначила его командовать Кронштадтским портом. С 21 апреля 1743 года главнокомандующим русским флотом стал адмирал Н.Ф.Головин, бывший посланник в Стокгольме.

Куда активнее вели себя оба галерные флоты – и русский, и шведский.    

…На суше началось движение. 7 июня Лейси двинул своё войско на запад. 13 июня оно пересекло шведскую границу, а 22 июня появилось у местечка Равайоки, что в 15 км от Мендолакского дефиле. Кавалерийский отряд генерала Веделя в составе 1.600 драгун и гусар и почти всей казачьей дивизии отправился в рейд в район Вильманстранда-Мартилы и своим внезапным появлением навёл там на шведов панику. Отряд даже проник к самому Кварнбю и едва не овладел лагерем, где стояли 3 финских полка, но финнам удалось организовать оборону и отогнать русских.

Между тем Левенхаупт и военный совет всё ещё решали, какой тактики ввиду русского наступления следовало придерживаться армии. Левенхаупт предложил флоту атаковать противника, но адмиралы Шёшерна и Фалькегрен стали возражать. В результате военный совет армии, заразившись «морской» болезнью, высказался за то, чтобы уйти в оборону и ждать противника на западном берегу реки Кюмене. Против такого решения резко выступили Левенхаупт, Будденброк и два полковника, так что в результате пришли к решению занять оборону в 5 км к западу от Фредриксгама, чтобы в случае необходимости прийти на помощь гарнизону крепости.

Мендолакское дефиле было первым «волнорезом», который должен был остановить русское наступление. Природа распорядилась здесь настолько удачно для шведов — с одной стороны море, с другой – крутой обрыв, — что, согласно экспертам, 200 человек при содействии галерного флота могли с успехом сдерживать здесь достаточно крупные силы противника. Шведы имели на нём 2000 человек, но командовавший обороной полковник Э.Фрёберг попросил у Левенхаупта дополнительные 1000 человек, что вызвало у главнокомандующего удивление и заставило его лично осмотреть Мендолакские укрепления.

23 июня он прибыл на место и убедился, что из-за сильной засухи водные преграды сильно сократились, и что само укрепление не представляло уже особой оборонительной ценности. Вместо того чтобы отдать приказ об усилении укреплений, Левенхаупт на свой страх и риск приказал Фрёбергу придерживаться следующей странной тактики, которая, как пишет Мальмстрём, привела к полной оккупации Финляндии русской армией. Чтобы якобы избежать окружения противником, защитникам Мендолака надлежало не оказывать ему слишком сильного сопротивления, а только создавать видимость упорной обороны. Как только русские изготовятся к решительной атаке, Фрёбергу следовало немедленно покинуть позиции и соединиться с основными шведскими силами. Чтобы убедить Лейси в том, что в Мендолаке он встретит ожесточённое сопротивление, Левенхаупт приказал подполковнику Аминофу с отрядом в 300 человек напасть на русский авангард, пострелять как следует и быстро отойти назад.

Если верить всему этому, то трудно избежать недоумённого вопроса о том, как всё-таки такой человек, как Левенхаупт мог «вырасти» до генерала, считаться в Швеции опытным и храбрым воином и быть назначенным главнокомандующим армии.

Утром 24 июня Аминоф послушно осуществил глупую задумку своего главнокомандующего и, потеряв около 20 человек убитыми и 40 человек ранеными, вернулся к своим. В полдень Фрёберг, получив непроверенные сведения о том, что русские обходят его слева, послушно освободил дефиле. Когда авангард Лейси подошёл к дефиле, то к нескрываемому своему удивлению обнаружил, что оно свободно. Больше на пути русской армии никаких крупных препятствий уже не было.

По воспоминаниям шведских участников кампании 1742 года, Левенхаупт встретил Фрёберга во Фредриксхамне с объятиями и словами: «Добро пожаловать, мой дорогой Фрёберг!», а на военном совете, созванном в тот же день, заявил, что полковник покинул Мендолак …вопреки его приказу. Со шведским главнокомандующим происходило что-то странное…

Военный совет 24 июня пришёл к выводу о том, что защищать Фредриксгам не имело смысла, и принял решение отвести всю армию за р. Кюмене. Левенхаупт, несколькими днями раньше возражавший против этой идеи, теперь горячо её поддержал. Комендант гарнизона крепости 80-летний генерал Бускет умолял Левенхаупта отменить это решение, но всё было уже напрасно. Бускет получил приказ вывести весь 5-тысячный гарнизон из крепости и присоединить его к отступающей армии. Левенхаупт разрешил оставить на крепостных валах около 500 финских солдат, но и те взбунтовались и защищать крепость отказались. Им показалось странным, что все шведы в беспорядке бежали на запад, а укреплять и защищать крепость заставили их. Тогда главнокомандующий приказал город очистить, всю артиллерию и все склады с боеприпасами и амуницией взорвать, сам город поджечь, а жителям … Жителям он ничего не приказал и не посоветовал, а просто оставил их на произвол судьбы.

Так своими руками Левенхаупт уничтожил всё, что с таким трудом по его же инициативе накапливалось и привозилось на кораблях из Швеции. Лишь малая толика всего имущества была погружена на галеры и малые корабли, а остальное либо сгорело, либо попало в руки русских. 28 июня русская армия и галерный флот Левашова подошли к Фредриксгаму и стали готовиться к штурму крепости, но в ответ русские моряки и солдаты услышали сильные взрывы и увидели над городом клубы дыма. Выждав, когда всё стихнет, русские вошли в совершенно разрушенный и выжженный город.

…Река Кюмене имеет несколько рукавов. Шведская армия, преследуемая русской кавалерией, в беспорядке проходила один рукав за другим, пока не оказалась на западном берегу западного рукава. Но и здесь, на рубеже реки Кюмене, шведы закрепляться не стали. Военный совет 3-4 июля «откатил» шведскую армию ещё дальше на запад к Хельсингфорсу. Единственный несогласный с этим был Будденброк, но кто же во времена демократии слушает генералов? Флот по-прежнему бездействовал и тоже дрейфовал на запад, к о-ву Хангё (Гангут), тем самым ещё более усугубляя положение армии, без боя отдавая морские коммуникации под контроль русского флота. Адмиралы продолжали саботировать приказы Левенхаупта, аргументируя своё пассивное поведение необходимостью сохранить флот для охраны шведского побережья. Армии пришлось по этой причине покинуть выгодные позиции в районе Абборфорса и откатиться ещё дальше на запад к Хельсингфорсу.

Окончательно павший духом Левенхаупт явно не хотел брать на себя никакой ответственности и запросил мнение короля Фредрика I о том, чтó ему следовало предпринять: сражаться до последнего солдата, капитулировать или уходить в Швецию. В правительстве возмутились, что армия без всякого боя оставляла одну позицию за другой, и на запрос Левенхаупта резко, но справедливо заметили, что не король, а сам главнокомандующий должен был предложить в Стокгольм свой вариант дальнейшего ведения военных действий. Главнокомандующему также напомнили, что военные советы в армии могли действовать лишь в случае наступательных действий, а во время отступления они должны были молчать.

Левенхаупт в это время (середина июля) находился в районе г. Борго. Галеры Левашова уже вышли к Хельсингфорсу, угрожая шведам перерезать пути к отступлению. Левенхаупт заторопился, и 11 августа армия уже разбивала лагерь в Хельсингфорсе. Скоро она была окружена русскими сухопутными частями, имевшими над шведскими небольшой перевес. Впрочем, шведская армия до подхода основных сил противника могла не испытывать большого беспокойства, тем более что с моря обстановку контролировали шведские галеры.

Состояние армии, согласно Мальмстрёму, в этот момент было плачевное: боевой дух солдат и офицеров упал окончательно, все роптали на бездарного главнокомандующего и отказывались ему подчиняться. В конце июля в стокгольмском правительстве уже созрело, а потом и было принято решение отозвать Левенхаупта, а заодно и его заместителя Будденброка домой для проведения над ними тщательного следствия. Никто не захотел занять их места, и правительство было вынуждено предложить пост главнокомандующего генерал-майору Бускету.

Финские военные, убедившись в том, что шведы не имеют никакого желания защищать их страну, стали в массовом порядке дезертировать – не в последнюю очередь благодаря разлагающей пропаганде русских, действовавших в духе упомянутого выше манифеста Елизаветы. В частности, русские пропагандисты распространяли слухи о том, что Елизавета Петровна намеревается поставить во главе самостоятельной Финляндии голштинского принца Карла Петера-Ульриха. Шведские же офицеры в массовом порядке покидали армию и уезжали домой, собираясь принять участие в сессии риксдага, полагая свои депутатские обязанности более важными, чем выполнение своего воинского долга. Напрасно король и правительство призывали командиров полков к тому, чтобы они отпускали на риксдаг лишь по одному выборному — в столицу хотели попасть все. 

Воспоминания об этом периоде войны оставил князь М.Н.Волконский (1713-1788)[4].

Он прибыл на театр военных действий в июле 1742 года во взятый уже Фредрихсгам в качестве капитана Ладожского пехотного полка. Сразу после взятия Фредрихсгама императрица Елизавета приказала главнокомандующему армией фельдмаршалу Лейси далее реки Кюмене не наступать: «И тако Вам по получении сего через ту реку отнюдь не переправлятся, но стоять, чиня по оной разъезды. И по сю сторону той реки поиски над ним чинить, как случай допустит и Вы за благо разсудите».

П.П.Лейси ещё до получения этого приказа собрал военный совет, на котором генералы обсудили сложившуюся к тому моменту ситуацию и «рассудили за благо», что до подвоза провианта от форсирования реки Кюмене надобно было воздержаться. Когда к нему с приказом императрицы прибыл курьер, нужное решение уже было принято, о чём Лейси 11/22 июля отчитался перед Елизаветой Петровной. Но поскольку шведы уже несколько дней повсеместно отступали, то фельдмаршал отдал приказ постепенно переправляться через Кюмене и идти полкам вперёд к Хельсингфорсу.

Волконский пишет, как после удачного боя под Домарбю (в этом бою Левенхаупт специально подставлял себя под русские пули, предпочитая честную смерть солдата своему безысходному положению) 12 августа к Лейси прибыл трубач от бывшего шведского посла в Петербурге Нолькена, по сведениям русского историка С.М.Соловьёва, находившегося в Борго. Соловьёв пишет, что Лейси получил от Нолькена письмо 23 июля/5 августа), в котором тот уведомлял, что после консультаций в Москве и Стокгольме он прибыл в Финляндию в качестве комиссара и полномочного министра для ведения мирных переговоров. Шведы уже поняли, что вести переговоры придётся на русских условиях. А пока русская сторона идти навстречу шведам не торопилась, не убедившись полностью в силе своего оружия.

17/28 августа к Левенхаупту с предложением о капитуляции поехал представитель русского командования. К этому времени всё командование шведских полков склонялось к сдаче, но пока Левенхаупт сохранял видимость сопротивления и попросил на раздумье и для консультаций со Стокгольмом 14 дней. О своём смещении с поста главнокомандующего он получит лишь 19 августа. Перед отъездом 20 августа он успел созвать военный совет, объявить о сложении с себя обязанностей главнокомандующего и передать все дела Бускету.

20/31 августа русский эмиссар вторично поехал к шведам – теперь уже к Бускету. Ответ шведы дали 21 августа/1 сентября, когда к Лейси прибыл граф Фельсен и сообщил, что шведы готовы на капитуляцию, но хотели бы обсудить дополнительно некоторые её условия. Русский эмиссар тут же отправился к шведам и изложил эти условия. Бускет попросил 2 дня на размышление.

Шведы явно тянули время, и русские им не верили. Они постоянно изучали их укрепления и готовились к штурму Хельсингфорса. Шведы вели себя достаточно воинственно, делали вылазки пехотой и кавалерией и постоянно обстреливали русские позиции из пушек. Но 23 августа/3 сентября 1742 года от Бускета прибыл его генерал-адъютант и сообщил снова, что часть условий капитуляции шведская сторона принимает, а часть хотела бы обсудить дополнительно, пообещав прислать для переговоров своих представителей. В этот же день под Хельсингфорсом появилась русская военная эскадра в составе 5 кораблей и лишила шведов всякой надежды пробиться из окружения морем. 24 августа/4 сентября комиссары полковник барон Фабиан Вреде, подполковник барон Спарре и майор от кавалерии граф Хорн прибыли в русский лагерь, и на следующий день капитуляция была подписана.

Условия её были таковы: шведская армия морем с личным оружием офицеров и солдат грузится на свои галеры и возвращается домой, оставив русским трофеи в количестве 66 пушек и прочей амуниции[5]. 10 чисто финских полков около 5000 человек с 58 знамёнами и штандартами, с 2600 лошадьми и всем оружием и амуницией — должны были беспрекословно сдаться, принести присягу на верность русской императрице и разойтись по домам. Крепость Нюслотт (Нейшлот) сдалась русским ещё 8 августа, Тавастехюс пал 26 августа, и практически вся Финляндия оказывалась под властью русских. Ещё в мае Левенхаупт планировал вторжение шведской армии на русскую территорию, а в августе уже была потеряна практически вся Финляндия.

Управлять страной императрица Елизавета назначила генерала Кейта, которого финны назвали потом «мягким и любимым господином». Мальмстрём замечает, что русские оккупационные власти обращались с финнами на удивление мягко, если не считать нескольких «разбойничьих выходок» со стороны казаков на первых порах оккупационного режима.

Наступившее перемирие шведы старались максимально использовать для создания благоприятных позиций на предстоящих мирных переговорах. Доминирующим событием в стране стал созванный 20 августа риксдаг, который, кроме вопросов войны и мира, был вынужден неизбежно заняться выборами наследника трона. Делегатами на мирные переговоры с русскими были избраны Седеркройц и Нолькен – два бывших посла в Петербурге. Лантмаршалом риксдага был избран подполковник и барон Матиас Александер фон Унгерн-Штернберг, формально не принадлежавший к партиям, но симпатизировавший «колпакам».

Одновременно правительство пыталось восстановить потери в армии и флоте, но при наборе рекрутов столкнулось с непреодолимыми трудностями – взбунтовалось крестьянство, недовольное тем, как бездарные генералы распорядились своими солдатами в Финляндии. Многие провинции отказались давать рекрутов до тех пор, пока не будут наказаны эти самые генералы. «Шляпы» были вынуждены уступить в этом вопросе общественному мнению, слившемуся с мнением «колпаков», и отдать Левенхаупта и Будденброка под суд. Оба генерала в качестве козлов отпущения должны были пострадать за просчёты и авантюризм правительства Юлленборга.

 Э.Нолькен находился на Аландских островах, когда к нему 9 сентября прибыло письмо от великого канцлера России А.М.Черкасского с извещением, что русская сторона назначила своими представителями на мирных переговорах генерал-аншефа А.И.Румянцева и генерал-инженера барона Л.И.Любераса (?-1752)[6].

Мирным переговорам предшествовали некоторые важные события в Петербурге. Около 10.00 3/14 сентября 1742 года в Москву из Финляндии к императрице Елизавете Петровне с новостью о шведской капитуляции прибыл полковник Стюарт. Но вместо радостной улыбки по лицу императрицы Елизаветы пробежала тень недовольства. Такая досада: этот ирландец Лейси уже дважды своими победами путает её планы! Год тому назад полководец своей победой над шведами под Вильмандстраде если не перечеркнул замысел цесаревны Елизаветы направить антинемецкий взрыв недовольства русских патриотов против регентши Анны Леопольдовны и её семейства, то во многом его смягчил. И вот теперь Лейси опять расстроил её планы завершить войну со шведами только к зиме. Елизавете нужна была не громкая победа, а скромная ничья.

Почему так? Шведские историки утверждают, что проблему создала…Финляндия: вернуть её шведам — значило бы оскорбить патриотическое чувство русских, возведших её на престол, тем более что войну начали шведы; оставить княжество за собой было тоже невозможно — Европа этого не допустит и при необходимости организует против России всеобщий поход. Это пруссакам европейцы простили завоевание австрийской Силезии, а русским такое они ни за что не простят! Выходило, и выиграть войну, и проиграть её было одинаково плохо[7].

Елизавета 18/29 июля в Москве собрала восемь своих советников – В.В.Долгорукова (1667-1746), фельдмаршала И.Ю.Трубецкого и генерал-прокурора Н.Ю.Трубецкого (1699-1767), канцлера и президента КИД (с 1734 г.) А.М.Черкасского, С.А.Салтыкова, Г.П.Чернышева, начальника Тайной канцелярии А.И.Ушакова (1672-1747) и вице-канцлера А.П.Бестужева-Рюмина – и стала держать с ними совет. Присутствующие единодушно поддержали действия Лейси, посчитав весьма неприличным для русской армии проявлять пассивность в условиях полного разгрома и бегства армии противника. Императрица была вынуждена пока согласиться с ними – ведь они в общем-то выражали общее мнение всех русских.

Выход из этого надуманного положения Елизавете подсказал голштинец Бруммер, хофмаршал двора великого князя Петра Фёдоровича. Он состоял в том, чтобы удовлетворить и шведов, и русских патриотов: Россия вернёт шведам Финляндию — чёрт с ними, но за это потребует от них признать того наследника шведского трона, которого императрица выберет им сама. А предложит она им дядю своего голштинского племянника Карла-Петера-Ульриха – Любекского епископа и администратора Голштинского герцогства Адольфа Фридриха (1710-1771)[8]. С новым наследником Швеция окончательно замирится с Россией и, может быть, даже станет дружественной державой. Так Елизавета Петровна позволила себя уговорить голштинскому проходимцу и солдафону Бруммеру[9].

Когда в Москве появился Стюарт, Елизавета уже имела в голове готовую «бруммерскую» комбинацию. Она была уверена, что её компромиссное решение должно было устроить всех. Шведам было не так уж важно, какого короля им иметь, потому что он в любом случае был у Совета и риксдага лишь декоративной фигурой. Это хорошо понимал и президент канцелярии (премьер) Карл Юлленборг и его сторонники по партии. Решение русской императрицы спасало подмоченную в неудачной войне их репутацию, шведы сохраняли для себя Финляндию и выходили из войны почти без потерь.

Тайный план Елизаветы в течение полугода тем или иным способом пытались сорвать три правительства – французское, прусское и датское, а также антирусски настроенная часть шведского общества и русские патриоты в окружении Елизаветы, но всё было напрасно. Датский принц претендовал на место наследника шведского короля, его всеми фибрами своей души желали шведские крестьяне, в Далекарлии они даже подняли восстание, главным требованием которого были выборы наследником шведского трона датского кронпринца. Датский вариант был хорош тем, что Юлленборг и его сторонники надеялись с помощью датчан отвоевать обратно Финляндию, причём Дания всерьёз обещала выставить до 20000 сухопутного войска и большую морскую эскадру.

Голштинский же вариант, который устраивал Россию, наоборот, ставил Швецию в позицию противника Дании, поскольку датчане опасались за судьбу захваченного во время Северной войны Шлезвига. Французы обещали Юлленборгу большие субсидии, вовсю интриговали пруссаки, но шведское правительство, выдвигая свой встречный план Елизавете, в вопросе о наследнике трона всё-таки стало склоняться к голштинскому варианту. Правда, у них на уме был не елизаветинский протеже Адольф-Фридрих, формальный правитель несуществующей Голштинии, а его (и Елизаветы) племянник, принц Карл Петер-Ульрих.

И 26 октября/6 ноября 1742 года риксдаг, почти враждебно настроенный по отношению к правительству «шляп» за его авантюрную войну в Финляндии и прошедший под знаком усиления позиций в нём крестьян, неожиданно выбрал наследником трона голштинского принца, надеясь получить взамен от России хоть малую территориальную уступку на предстоящих мирных переговорах.

Но пока шведское посольство готовилось к поездке в Петербург, в Стокгольм пришло известие о том, что голштинский принц 7 ноября принял в Петербурге православие и стал называться великим князем Петром Фёдоровичем. Тем не менее, посольство надеялось на благожелательный приём в Петербурге из-за одного только факта, что Швеция в вопросе выбора наследника трона склонилась к голштинскому, т.е. русскому варианту.

То, что непременным условием переговоров должно стать возвращение к Ништадтскому мирному договору, возражений ни у кого уже не вызывало. Петербург, отвергнув французское посредничество в мирных переговорах, предпочёл к этому времени воспользоваться услугами Англии. Посол Сент-Джеймсского двора в Петербурге Сирил Уич (Wych) сообщил петербургскому кабинету о согласии главы Форин Оффис лорда Картерера выступить в качестве посредника, а Лондон дал указание своему послу в Стокгольме полковнику Мельхиору Ги-Диккенсу заняться этим делом. Ему выехал помогать эмиссар императрицы Елизаветы Петровны голштинский(!) посланник в Петербурге Фридрих Бухвальд.

В канун рождества, 22 декабря, трое шведских делегатов – сёдерманландский губернатор граф Николай Бонде, бароны конференц-советник Карл Отто Хамильтон и камергер Карл Фредрик Шеффер – приехали на консультации в Петербург. К их вящему удивлению, встретили их там очень холодно. К «телу» в.к. Петра Фёдоровича и государыни Елизаветы Петровны их просто не допустили. По всей видимости, до императрицы дошли неосторожные высказывания барона Хамильтона, сделанные им проездом в Выборге, о том, что вопрос с верой голштинского принца можно снова «перерешить» в пользу принятия им лютеранской веры. Такого Елизавета, естественно, стерпеть не могла. Кроме того, до сведения русского кабинета, вероятно, дошли сведения о том, что Шеффер получил в Стокгольме задание «купить» или свалить с поста вице-канцлера А.П. Бестужева, наиболее активно выступавшего за аннексию Финляндии. Такие сведения агентурным путём добыл М.Ги-Диккенс и сообщил их своему коллеге в Петербурге С.Уичу.

Все попытки эмиссаров пробить возникшую стену недоверия или заручиться какими-либо связями в петербургских кругах оказались безуспешными. Все их передвижения по столице тщательно контролировались, и ни одной беседы без свидетелей им провести не удалось. Письмо короля к Елизавете, как ожидалось, не было принято, потому что шведы ещё не были официально оповещены о восхождении её на русский престол. Письмо Петру Фёдоровичу тоже не приняли, потому что шведы официально ещё не признали титул «его царского высочества», приобретённый им в качестве наследника русского престола.

 Вечером 28 декабря 1742/8 января 1743 года их скромно приняли в доме бывшего посла России в Швеции, а ныне — адмирала и президента Адмиралтейской коллегии Н.Ф. Головина на Миллионной улице. Присутствовавшие в доме товарищи Головина – фельдмаршал и президент Военной коллегии В.В.Долгоруков (Долгорукий), обершталмейстер А.Б.Куракин (1697-1749), генерал А.И.Ушаков, вице-канцлер А.П. Бестужев-Рюмин и тайный советник Карл фон Бреверн – в ответ на согласие шведской стороны вернуться к Ништадтскому миру заявили, что шведы опоздали, потому что Россия желает закрепить за собой всё, что было завоёвано в ходе войны, и получить от Швеции контрибуцию за понесённые Россией военные расходы. Впрочем, добавили они, возможно от компенсации расходов  русская сторона откажется, но при условии, если шведы согласятся избрать в качестве наследника своего трона епископа Любекского Адольфа Фридриха.

Барон Хамильтон с жаром заявил, что Швеция никогда не согласится на такие условия и попросил выдать им паспорта на выезд из России. Оскорблённые шведы под строгой охраной поспешили возвратиться домой. Партия, выступавшая за избрание Карла Петера-Ульриха, так же быстро распалась, как и была создана. В обстановке полной растерянности шведская дипломатия попыталась в ответ на русский ультиматум натравить на Россию Данию, Польшу и Турцию, но в Польше власти посадили их агента итальянца Бона в тюрьму, а посланник Руденшёльд отделался испугом и постыдным бегством в родные шведские пенаты. Турция же  настолько завязла в войне с Персией, что ей было не до шведов. Датчане тоже предпочли с Россией в открытый спор пока не вступать — они ждали исхода своей массированной кампании в Швеции по продвижению на шведский трон своего кронпринца, начатую послом в Стокгольме генералом Грюнером. Генерал говорил: эта датская ветка «голубой крови» в прошлом уже дала шведам трёх Карлов, так зачем же от неё отказываться теперь? И шведы воспринимали его агитацию вполне положительно.

Но на устах время от времени стало появляться и имя Любекского епископа. Оно подкупало тем, что с его избранием Швеция получала вполне сносные и даже выгодные условия мира с Россией. Смущало только то, что он в ультимативной форме навязывался русской стороной, с чем шведская гордость не могла примириться. Шведы прозондировали мнение Лондона, лорд Картерер дал уклончивый ответ, заявив, что Англия не вмешивается во внутренние дела Швеции, в то время как ведущие политики Швеции – Океръельм, Лагерберг, Крунстедт и Унегрн-Штернберг — уже стали склоняться к принятию предложения Елизаветы Петровны. Ги-Диккенс тайно, чтобы не возбудить недовольства Копенгагена, стал активно содействовать русскому плану. Таким образом, общественное мнение уже было подготовлено к этому варианту – осталось только его официально озвучить.

Через два месяца в Петербурге почувствовали, что Швеция вдруг стала сильно дрейфовать в сторону союза с Францией, Пруссией и Данией. Министры и советники Елизаветы Петровны были людьми умными и тоже забили тревогу. Вариант Бруммера выходил на первый план. 7 февраля 1743 года открылась, наконец, мирная конференцию в Обу (Турку), на которой русские делегаты подтвердили те требования, которые они уже озвучили перед тремя шведскими делегатами в декабре 1742 года. Шведы отказались их принять, и конференция забуксовала в самом её начале, потому что ни одна из сторон на компромисс идти не хотела.

В Швеции кампания в пользу датского кронпринца достигла апогея. Из всех провинций в Стокгольм направлялись делегации с требованиями избрать наследником шведского трона представителя Дании. Особенно настойчиво эту идею проводили в жизнь крестьяне, и особенно активно и последовательно — жители Далекарлии. Датскому варианту энергично противилась только Финляндия: финские депутаты и даже некоторые коренные шведы заявили, что они скорее предпочтут стать русскими, нежели датчанами, потому что не хотели, чтобы на территории Финляндии с помощью датчан снова разгорелась опустошительная война. В который раз вопрос о наследнике трона тесно сплёлся с решением вопроса о войне и мире, и опять шведы находились перед непростым выбором.

В эти же февральские дни начался процесс над Левенхауптом и Будденброком. Судил их смешанный суд, составленный из специально назначенного военного трибунала и специальной комиссии риксдага. С самого начала он получил яркую политическую окраску, потому что на позиции членов суда со всех сторон оказывалось давление. Объективное рассмотрение дела было просто невозможно. Если вина Левенхаупта как одного из зачинщиков войны была более-менее очевидна (кроме обвинений в бездействии флотов), то Будденброка можно было обвинить лишь в некоторых ошибках, допущенных в Вильманстрандском деле, отнюдь не влекущих за собой смертной казни. Но его погубил своими голословными обвинениями Врангель, главный виновник поражения под Вильманстрандом и волей толпы ставший её героем и кумиром.

В марте далекарлийское волнение крестьян разрослось в настоящее восстание. Восставшие со своими требованиями – наказание виновных генералов за бездарную войну, отказ от посылки новых рекрутов и непременные выборы датского принца в наследники престола – двинулись на Стокгольм. Пришлось применять войска и пушки. Восстание было потоплено в крови, и путь к более спокойному решению насущных вопросов в мае был 1743 года открыт. Тем не менее, в июне 1743 года оба генерала были казнены, их имущество конфисковано в пользу казны, а имена их навечно обесчещены. Это тоже было одно из последствий бездарного и преступного правления «шляп» в Швеции.

К весне 1743 года со стороны шведов произошло некоторое оживление военных действий. Узнав о том, что в Финляндии осталось всего лишь около 5000 русских солдат, Стокгольм решил поднять там восстание против русской оккупации, для чего осуществил вылазку со стороны Хапаранды и высадил десант на Аландских островах, в результате которого в плен к шведам попало русское судно и 145 человек экипажа. Но последовал ввод в Финляндию дополнительного контингента русской армии, и мечта о финском восстании рассеялась вместе с утренним туманом.

Наметилось некоторое оживление и на море.

В конце апреля 1743 года из Карлскруны под командованием адмирала фон Утфаля вышла эскадра в составе 16 линейных кораблей, 5 фрегатов и нескольких других кораблей и 18 мая бросила якорь на своей излюбленной стоянке у о-ва Хангё (Гангут), тем самым заперев проход в западную часть Финского залива.

Примерно в то же время дал о себе знать и русский «большой» флот. Он тоже вышел в море в составе двух эскадр – Кронштадтской (8 линейных кораблей, 1 бомбардирское судно, 2 шнявы и несколько малых судов) и Ревельской (7 кораблей, 2 фрегата и 1 бомбардирское судно). Первой – 28 апреля/9 мая – в море вышла Ревельская эскадра под командованием контр-адмирала Барша. Ночью 7/18 мая она обнаружила 8 шведских кораблей у западной оконечности о-ва Дагё и стала с ними сближаться, но шведы боя не приняли и отступили. 15/26 мая обе русские эскадры соединились у о-ва Нарген.

Очевидно, Петербург, вспомнив, как действовал 24 года тому назад Пётр I,  решил сломить дипломатическое упорство шведов на мирных переговорах демонстрацией силы. На 1743 год русское командование планировало высадить десант в Швеции. Шведы, по всей видимости, догадывались о такой возможности и собирались организовать оборону Аландских островов. Архипелаг стал ключевым пунктом в кампании 1743 года.

В начале мая русские галеры с пехотой и генералом Кейтом на борту прорвались в Ботнический залив, вторглись в Аландские шхеры и стали медленно продвигаться вперёд. Шведы избегали решительного сражения, собирая свои разрозненные силы в кулак. 20/31 мая у острова Корпо русский морской отряд, которым командовал капитан 1 ранга И.И.Кайсаров и включал в себя 7 галер и два 36-пушечных прама («Дикий бык» под командованием лейтенанта П.Прончищева и «Олифант» под командованием лейтенанта А.Соймонова) был атакован галерной флотилией контр-адмирала Фалькенгрена в составе 18 единиц. Несмотря на почти тройное превосходство, шведы после двух с половиной часов боя поспешно отступили.

В мае-июне русская объединённая эскадра Головина подошла к Гангуту и дважды пыталась сблизиться со стоявшей там шведской эскадрой, но каждый раз неудачно, и дело ограничивалось пустой перестрелкой. 8/19 июня шведский бомбардирский корабль «Тордон» заплыл в боевой порядок русского флота и, несмотря на беспорядочный и сильный огонь русских кораблей, ушёл невредимым к своим. Утром 9/20 июня адмирал Утфаль повёл свой флот в атаку, но Головин «увернулся» и увёл свой флот на север. Теперь русских преследовали шведы, но тоже не настигли. Именно в этот момент русский галерный флот проскочил мимо Гангута и вырвался на оперативный простор. Так что в данном случае адмирал Головин намеренно дразнил корабельный флот шведов, чтобы помочь галерному флоту прорваться на запад.

Пока два корабельных флота вели перестрелку и мудрёно маневрировали, 8/19 мая 1743 года из Кронштадта вышла большая галерная эскадра в составе 34 галер и 70 кончебасов под командованием самого фельдмаршала П.П.Лейси и с более 10 полками войска на борту и взяла курс на о-в Гангут. Эскадра была поделена на три отряда, по три с лишним полка пехоты в каждом: авангардом командовал генерал-лейтенант Левашов, арьергардом – граф Салтыков и генерал Стюарт, а кордебалией — лично фельдмаршал. Его заместителем был генерал-майор Лопухин.

Мальмстрём пишет, что Утфаль, обнаружив русский большой флот, напал на него, однако Головин, избегая генерального сражения, стал уходить в открытое море. Когда шведы, не добившись своей цели, вернулись на свою стоянку, то обнаружили, что воспользовавшись сгустившимся у побережья туманом и отсутствием эскадры Утфаля, флотилия Лейси, державшаяся до тех пор в районе Твэрмюнде, незаметно проскользнула мимо Гангута и соединилась с флотилией Кейта. Теперь русский галерный флот превосходил силы Фалькегрена более чем в 3 раза. Одна только мысль о том, что русские могли повторить свои знаменитые рейды 1719-1720 гг. по всему восточному побережью страны, привела шведов в состояние паники. 

А русский корабельный флот вернулся, между тем, в Ревель. Для него война была закончена.

25 мая/5 июня 1743 года русский галерный флот стал фактическим хозяином Аландского архипелага, потому что в этот день последняя шведская галера покинула поле боя и ушла на запад. К.Манштейн пишет:

Первыми к Кейту подошли галеры полковника Мейндорфа, доставившие Ладожский полк и гренадерскую роту Нарвского полка, потом пришли галеры генерал-майора Караулова. Увидев высадку русских войск, шведский корабельно-гребной флот снялся с якоря и ушёл за горизонт. Потери русских при занятии Аландского архипелага составили несколько человек убитыми и ранеными и 5 галер, потерпевшие навигационные аварии.

Галерный флот России в этой войне оказался в целом на высоте поставленных задач и не посрамил петровских традиций. Им, как и у шведов, командовали сухопутные генералы, и они намного лучше справились со своей задачей, чем морские адмиралы.

Взятием Аландского архипелага Петербург достиг своей цели и принудил Стокгольм занять более сговорчивую позицию на мирных переговорах в Обу.

                             Литература:

• — Анисимов Е.В. Иван VI Антонович, М., «Молодая гвардия», 2008 г.
• — Анисимов Е.В. Женщины на российском престоле, СПб., «Питер», 2008 г.
• — Анисимов М.Ю. Российская дипломатия в Европе в середине XVIII века,
• М., КМК, Scientific Press Ltd., 2012 г.
• — Бойцов М.А. Дворцовые перевороты в России, 1725-1825, Ростов-на-Дону,
• Феникс, 1998 года (депеши Шетарди Ж.Ж.Амело от 6/17 января,14/23 февраля, 21
• апреля/2 мая 1741 г.; письмо Ж.Ж.Амело Шетарди от 26 октября/6 ноября 1741 г.)
• — Валишевский К. Дочь Петра Великого, Престиж Бук, М., 2007 г. (репринт)
• — Герасимова Г.И. «Северный аккорд» графа Панина. Проект и реальность.
• сб. «Российская дипломатия в портретах», М., «Международные
• отношения», 1992 г.
• — Герцог Лирийский «Записки о пребывании при императорском российском
• дворе в звании посла короля испанского», сб. «Россия XVIII в. Глазами ино-
• странцев», Лениздат, 1989 г.
• — Емелина М.А Алексей Петрович Бестужев, «Вопросы истории», № 7/2007
• — Керсновский А.А. История русской армии, том 1, М., «Голос», 1999 г.
• — Костомаров Н.И. Русская история в жизнеописаниях её главнейших деяте-
• лей: «Фельдмаршал Миних и его значение», «Императрица Анна Иоановна
• и её царствование» и «Императрица Елисавета Петровна», М., Эксмо, 2006 г.
• — Кургатников А.В. Год 1740 из серии «Роковые годы России», СПб., ЛИК,
• 1998 г.
• — Мединский В.Р. Скелеты из шкафа русской истории, М., ОЛМА Медиа
• Групп, 2011 г.
• — Мезин С.А. Стереотипы России в европейской общественной мысли XVIII
• века, «Вопросы истории» 10/2002
• — Миних Э. Записки, сб. «Безвременье и временщики», Ленинград, «Художе-
• ственная литература», 1991 г.
• — Молева Н.М. Ошибка канцлера, М., Советский писатель, 1987 г.
• — Монаков М.С., Родионов Б.И. История российского флота в свете мировой
• политики и экономики, М., «Кучково поле», Кронштадт, «Морская газета»,
• 2006 г.
• — Нащокин В.А. Записки, сб. «Империя после Петра, 1725-1765», фонд Сергея
• Дубова, Москва, 1998 г.
• — Неплюев И.И. Записки, сб. «Империя после Петра, 1725-1765», фонд Сергея
• Дубова, Москва, 1998 г.
• — Павленко Н.И. Анна Иоанновна. Немцы при дворе, «М., АСТ-Пресс, 2002 г.
• — Письма барона И.А.Черкасова вице-канцлеру А.П.Бестужеву-Рюмину (1743-
• 1747), том MMVI, Российский архив, М., «Российский фонд культуры»,
• студия «ТРИТЭ» Н.Михалкова, «Российский архив», 2007 г.
• — Российский архив. История отечества в свидетельствах и документах XVII-
• XIX в.в., вып. XIII, XIV XV и XVI, Москва 2004, 2005 и 2007 гг.;
• — Сборник Императорского Русского исторического общества, т.т. 76 (1891),
• 80 (1892), 85 и 86 (1893), СПб.
• — Соловьёв С.М. История России с древнейших времён, т.т. XIII-XIX, М., Голос-
• Колокол Пресс, 1999 г.
• — Шефов Н.А. Битвы России, М., АСТ, 2004 г.
• — Устрялов Н.Г. Русская история до 1885 года, Петрозаводск, корпорация
• «Фолиум», 1997 г. (репринт с издания 1885 г.)
• — Шаховской Я.П. Записки, сб. «Империя после Петра, 1725-1765», фонд
• Сергея Дубова, Москва, 1998 г.
• — Широкорад А.Б. Швеция – гроза с Балтики, М., Вече, 2008 г.
• — Henrikson Alf Svensk historia, Sthlm, Bonniers, 1963 г.
• — Malmström C.G. Sveriges politiska historia, del 2-5, L.J.Hjertas förlag och Stock-
• holms Klemmings Antiqvariat, 1863-1877.

[1] Румянцев Александр Иванович (1677-1749) граф, любимец Петра I, участник Северной войны и Персидского похода. Был назначен Анной Иоанновной президентом Камер-коллегии, но Румянцев не принял назначения, за что разгневанной императрицей был сослан в свою деревню, но скоро был прощён и послан в Казань губернатором (1735). В войне с турками (1736-39) в звании генерал-поручика командовал дивизией, с 1737 г. генерал-аншеф. В 1743 г. был полномочным представителем России на мирных переговорах со Швецией в г. Обу (Турку). Отец знаменитого полководца Румянцева (Задунайского) П.А. (1725-1796).

[2] Шведский историк Мальмстрём полагает, что Лагеркранц был представителем той части офицерства шведской армии, которая выступала за поражение шведов в этой войне. Такое поражение по их замыслу могло создать новые условия для восстановления шведского государства.

[3] По данным наших историков М.С.Монакова и Б.И.Родионова, у шведов в Карлскруне находились 22 линейных корабля и 7 фрегатов, но из-за некомплекта личного состава в море могли выйти лишь 15 линейных кораблей и 5 фрегатов.

[4] Племянник тогдашнего вице-канцлера А.П.Бестужева-Рюмина (сын его несчастной сестры Аграфены Петровны и её мужа капитана, князя Никиты Волконского, бывшего шутом при императрице Анне Иоанновне), впоследствии дипломат и генерал-аншеф, участник многих войн, видный государственный деятель.

[5] Численный состав капитулировавших в Хельсингфорсе шведских сил колеблется по разным источникам от 11 до 17.000 человек, что позволяет вывести среднюю цифру 15.000. Около половины шведов, посаженных в спешке и тесноте на корабли, умерли по дороге. Количество сдавшихся финнов Мальмстрём оценивает в 3.300 человек.

[6] Люберас фон Людвиг-Йоханн, барон, поступил на русскую службу при Петре I, генерал-аншеф с 1742 г., в 1743-1751 гг. руководил строительством Кронштадтского канала.

[7] Вот они русские императивы, от которых мы до сих пор никак не можем избавиться!

[8] Адольф-Фридрих (в Швеции Адольф-Фредрик) род. 3/14 мая 1710 г. После гибели в Польше на поле боя старшего брата герцога Фридриха IV, зятя Карла XII, а потом и после смерти племянника и зятя Петра I Карла-Фридриха в 1739 г, Адольф-Фридрих стал администратором (правителем) Голштинии и опекуном малолетнего принца Карла Петера-Ульриха

[9] Удивительное дело: начиная с того момента, как царь Пётр I выдал свою дочь Анну за голштинского герцога (1718), вся внешняя политика России на добрых 40 лет стала вертеться вокруг этого маленького, никчемного, но удивительно дерзкого и наглого герцогства. С начала XVIII века голштинцы «освоили» Швецию, когда их герцог сумел втереться в доверие к неопытному молодому  Карла XII и жениться на его сестре Хедвиг Софии. Собственно, с провокационных действий Голштинии и началась Северная война.

На заключительной фазе Северной войны герцогство практически перестало существовать – бóльшую его часть прибрал к своим рукам король Дании, и тогда голштинские принцы, бароны и прочая мелкая сошка бросились искать приюта и защиты у русских царей. И нашли! Они, как надоедливые мухи на пирог, слетелись в Петербург и закружились вокруг русского двора, пытаясь сесть на самый лакомый кусок. В отличие от других иностранцев, с пользой работавших в России, голштинцы оставили по себе у русских только дурную память. Жадные, циничные, наглые, они пеклись только о собственных интересах. И Бруммер был наихудшим экземпляром этой породы.

Вот и теперь Елизавета, вместо того чтобы следовать умным советам своих министров, последовала совету голштинца Бруммера, который вспомнил про политику её великого отца и вытащил из затхлого сундука съеденный молью голштинский мундирчик. Прямого наследника голштинского дома — «чёртушку» Петра — Елизавета приберегла в наследники для себя, а шведам предложила другого, его дядю, надеясь с его помощью держать Швецию под своим родственным контролем. Есть данные, что «проект» Бруммера возник не на пустом месте: Елизавета испытывала некоторую «слабость» к этому голштинскому дядюшке, поскольку он был братом её жениха Карла-Августа, умершего в 1727 году.

.