Взятие Ревеля[1] Б.Н. Григорьев.
Истинное мужество обнаруживается во время бедствия.
Вольтер
Этот город первый среди восточно-прибалтийских городов – ещё во времена Эрика XIV – передал свой суверенитет шведской короне. С тех пор он прочно связал свою судьбу с интересами шведской монархии и верно служил ей как один из самых культурных и торговых центров в деле распространения шведского влияния на близлежащие территории.
Много видели на своём веку жители этого города.
Вот, например, в дождливое ветреное утро 25 октября 1700 года по тесным улочкам города прошло шествие, во главе которого ехали верхом 80 «черноголовых», представителей т.н. Канутовой купеческой гильдии, закрытой по принципам масонских лож. За ними ехали в каретах члены магистрата, а за теми — старшины ремесленных и купеческих гильдий. Они вышли на пустынную Перновскую дорогу, остановились «за песками у трех крестов» и слезящимися от ветра глазами стали всматривались вдаль. Время было 11 часов утра. Кого так рано ждали все эти почтенные граждане, и почему они вышли так далеко за стены города?
Ждать пришлось очень долго – до 6 часов вечера. Но эстонцы, немцы, шведы – народ терпеливый, и они ждали, пока вдали не замаячила плотная масса конников. Это был гвардейский конный полк короля Швеции. От него народ у трёх крестов узнал, что король в этот день в Ревель не прибудет. Ах, вон оно что! Ждали победоносного короля Карла, сошедшего на берег в Пернове (Пярну) со своей армией. Так как уже наступило время запирать городские ворота, то депутация возвратилась в город. По дороге между Четочной и Карри-колодезною улицами стояли жители предместья с горящими факелами в руках – они тоже ждали короля. И на рынке простые городские граждане тоже стояли рядами и ждали короля. Вскоре все узнали, что король неожиданно заехал в какую-то деревню, переночует там и возможно прибудет в Ревель на следующий день.
26 числа шествие во всех деталях повторилось снова. В это утро магистрат и гильдии собрались уже на рынке, дожидаясь прибытия черноголовых, чтобы снова выступить на Перновскую дорогу, как вдруг бургомистр сообщил им, что шествие состояться сегодня не может, потому что черноголовые решительно отказались принять участие во встрече короля. Они, вероятно, обиделись за вчерашнюю неявку монарха. Ну а шествие без участия черноголовых было не мыслимо, и все стали расходиться. И тут со стороны собора раздались пушечные выстрелы, вслед затем началась пальба из всех пушек на городских валах. Наконец король прибыл!
Король въехал в город в сопровождении генерал-лейтенанта Рёншильда через Соборные ворота и отправился в замок. Магистрат почувствовал себя неловко при мысли о том, что король, почтивший своим присутствием город, мог рассердиться на его неблагодарных жителей, не сподобившихся устроить ему встречу. Но когда к королю с поздравлением пришла депутация магистрата, тот не только терпеливо и благосклонно выслушал речь бургомистра Струэруса, но даже возвратил поднесенные ему городские ключи, со словами:
— Оставьте их у себя, я знаю, что они в хороших руках.
Сверх того генерал Реншёльд объяснил депутации, что король знает, сколь много город сделал для своего укрепления, и что он вполне доверяет верности и храбрости населения. Король отказался также от поднесенного для его кухни подарка — 10 волов и 50 овец. Он сказал, что живность ему не нужна. 5 ноября король выступил со своими войсками к Везенбергу, где он хотел соединиться с корпусом генерала Отто Веллингка.
А дальше была победа, победа полная и громкая! Какое множество трофеев принесла она ревельцам, и сколь много надежд пробудила она! Ревельский магистрат, казалось, был совершенно прав, когда в своём поздравительном письме к королю и к освобожденной Нарве высказал радостное уверение, что теперь провинции обеспечены мир и свобода.
Мир и свобода…
Никто из них и в мыслях не держал, что это было только начало войны. Последующие 10 лет эти понятия постоянно подвергались испытаниям. Московиты, вместо того чтобы покориться всесильной шведской короне, оправились от поражения и вот уже на протяжении десяти лет их орды опустошают Эстонию и соседнюю Лифляндию, взяли Нарву, Дерпт и много других городов – даже Ригу. Ревель пока стоит, но кто знает, как долго.
И вот опасность приблизилась и к городу Ревелю. Попытаемся взглянуть на осаду и взятие крепости и города Ревеля изнутри, глазами его жителей.
…Отойдём от событий 1710 года на шесть лет назад и дадим краткую ретроспективу основных событий из жизни города. Только короткое время после визита Карла жители Ревеля чувствовали себя в безопасности. Как только король ушёл со всем войском на юг, русские появились в Эстонии снова. Весь край от Ревеля на восток был предоставлен произволу русских войск под командованием Б.Шереметева.
Сознавая нависшую над городом после падения Нарвы опасность, власти и комендант Ревеля ещё в январе 1704 года распорядились о немедленном сооружении перед крепостными стенами контрэскарпа. В феврале месяце в надёжные подвальные помещения был перенесен городской архив, а в начале августа гимназия, женское училище, русская церковь и городская конюшня были очищены, чтобы приспособить их под госпитали на 1300 коек. Расквартированных на окраинах города и в его предместьях 1000 человек солдат вернули на квартиры в городе. Военные события настолько выдвинулись на первый план, что магистрат постановил приостановить на один месяц все судебные дела.
31 августа 1704 года был тревожным днём: разнеслись слухи, будто на Лаксберге появился русский казачий отряд полковника Буша. Слухи эти оказались обоснованными, в связи с чем было созвано публичное общее собрание магистрата. После тщетной попытки А.В. фон Шлиппенбаха задержать у Везенберга конные отряды русских, проникшие в Эстляндию со стороны Нарвы, русские приблизились к городским пастбищам Ревеля, захватили находившиеся там стада и преследовали бежавших жителей до самого предместья, где их столь много было убито, что город вынужден был впоследствии позаботиться об их погребении на кладбище св. Варвары.
Жители предместья старались спастись в городе, но это удалось лишь немногим, потому что городские ворота были спешно заперты, и в город никого не пускали. Комитет магистрата целый день оставался в ратуше, откуда посредством своих уполномоченных издавал все приказания, касавшиеся защиты города. На городские валы и башни к пушкам были поставлены люди, а бухгалтер Петер Буш должен был взобраться на башню церкви св. Олафа и следить оттуда за движениями русских. Через каждый час он спускал с башни записку о том, что делают русские. Так продолжалось с 11 часов утра до 7 часов вечера, и когда Буш сообщил, что русские отступили к Фестской корчме, ему разрешили спуститься на землю. Вечером генерал-губернатор приказал, чтобы на удобных местах предместья были поставлены сильные отряды для защиты от новых нападений русской кавалерии. Эта мера оказалась, впрочем, лишнею. Русские, убедившись, что крепости одной только кавалерией взять сходу нельзя, отступили на несколько миль от города.
Эпизод 31 августа убедил эстляндского вице-губернатора, что имеющиеся на лицо оборонительные средства недостаточны, и заставил его сосредоточить все находившиеся в его распоряжении войска в городе и предместьях. Хотя это и было тяжким бременем для жителей, но зато такою мерою была устранена опасность нападения на Ревель врасплох.
После 1704 года для Эстляндии наступила некоторая передышка в военных действиях. Восточная часть этой провинции до Земесского ручья была уже окончательно присоединена царем к России и составила вместе с Нарвою особую губернию. Только западная часть провинции была еще совершенно свободна от русских. Петр I, по-видимому, убедился, что ему трудно будет овладеть защищаемой с моря крепостью, пока шведскому могуществу не будет нанесен смертельный удар армии Карла ХII. Вследствие таких обстоятельств Ревель кое- как держался в продолжение еще целых шести лет.
Интересный факт, возможно не известный многим читателям: экспорт и импорт в Ревеле все эти годы не прекращались – ревельские купцы торговали даже с отпавшими к России территориями. По уговору обеих воюющих сторон, караваны в 12—16 телег, снабженные открытыми листами и сопровождаемые барабанщиком или парламентером, доходили до русских аванпостов, а те, при соблюдении известных условий, пропускали их в Нарву, Псков и даже в Новгород[2].
В Ревеле в 1708 году насчитывалось около 11 тысяч жителей, а с населением Соборной части, Соборного предместья, Теннисберга и гарнизоном оно возрастало примерно до 15 тысяч. Ревельская крепость была оборудована бастионными валами по системе француза Вобана и во время Северной войны считалась значительным укрепленным пунктом. Впрочем, в начале этой войны строительство укреплений Ревеля не было еще завершено — только в 1704 году приступили к устройству гласиса и контрэскарпов. Работа над ними была окончена через 6 лет — как раз к моменту осады города русскими. Палисадные работы на валах и во рвах, постройки сводчатых зданий и пороховых погребов, равно как и разные другие оборонительные работы производились уже во время осады.
Согласно мнению специалистов, вооружение Ревеля не соответствовало его крепостным веркам. 21 октября 1706 года магистрат сообщил генерал-губернатору и военному коменданту Ребиндеру, что жители не в состоянии поставить гарнизону требуемые от него 100 пушек (при капитуляции города русским достались 40 пушек, 10 мортир и 4 гаубицы). В 1708 году магистрат снова обратился к генерал-губернатору с просьбой о том, чтобы недостающую артиллерию и снаряды к ней были доставлены из Стокгольма. Впоследствии магистрат указывал военным властям также и на то, что построенные с большими расходами укрепления скорее вредны, нежели полезны, так как для них не хватает орудий. Из записок следующего года видно, что лафеты уже к имевшимся пушкам изготовлялись в последнюю минуту.
Город содержал от себя роту артиллерии численностью до 100 человек с 2 капитанами и 1 поручиком, а королевская казна — ещё 136 артиллеристов с соответствующим числом офицеров. Что касается гарнизона, то некоторые данные об этом содержатся в дневнике Петра Великого: там говорится о 6 полках, в то время как по протоколу магистрата, составленному при сдаче города, русским передано 9 полковых знамен.
Несомненно лишь то, что в июле 1710 года в Ревеле находились:
1) пехотный из 5 рот полк барона Ливена, насчитывавший 23 офицера, 67 унтер-офицеров, 23 музыканта и 817 рядовых;
2) гаррийсский полк барона Богислава Палена, насчитывавший 25 офицеров и 1078 рядовых;
3) пехотный полк Ивана Берента графа Меллина, насчитывавший 23 офицера и 633 рядовых;
4) батальон полковника Гюне численностью 400 человек;
5) эстляндский дворянский кавалерийский полк барона Тизенгаузена (316 человек);
6) 200 человек голштинской пехоты, прибывшей в Ревель незадолго до закрытия городских ворот 9 сентября.
Весь гарнизон насчитывал, таким образом, около 4.000 человек. Но если к ним прибавить 100 человек ополченцев (ландмилиция), отряд черноголовых в 100 человек и 8 рот гражданских по 50-60 человек в каждой, то количество вооружённых людей в городе достигало цифры 4500.
Из шведской эскадры, постоянно пребывавшей в Ревеле, к 1710 году осталось лишь одно военное судно — корвет «,Халланд», к которому время от времени присоединялась маленькая бригантина.
При офицерах и солдатах находились жёны и дети. Так при Паленском полку было 255 жен и 326 детей, при Ливенском — 170 жен и т.д., — всего до 2000 человек, так что на каждый из 600 городских домов приходился примерно по 12 человек квартирантов и постояльцев. Для города это было достаточно обременительно, и по этому поводу между магистратом и гильдиями с одной стороны и между ревельским командующим войсками и Стокгольмом — с другой завязалась обширная переписка. Даже находившемуся в Польше и Саксонии королю Карлу они докучали длинными и нудными жалобами на этот счёт — квартирный вопрос испортил не только русских.
Жалобы ревельцев, что называется, достали короля. Однажды он не выдержал и прислал им из лагеря под Грабином ответ. В письме от 27 сентября 1701 года он недвусмысленно писал:
«Мы с немалым неудовольствием узнали из жалобы нашего, королевского генерал-губернатора графа Акселя Делагарди, что вы отказываетесь давать квартиры пехотному полку полковника Нирота под предлогом, что ожидаете нашего решения, в то время как вам следует точно исполнять приказания, даваемые вам от нашего имени генерал-губернатором. Обращая ваше внимание на преступность такового вашего поведения, мы предостерегаем вас от дальнейшего непослушания приказаниям нашего генерал-губернатора, в противном случае мы не преминем наказать вас в пример другим и наказать таким образом, который будет в состоянии предостеречь других от подобного непослушания».
Угрозы короля подействовали на ревельцев, и квартирный вопрос был закрыт. Бедные ревельские бюргеры! Они не понимали, чем был их квартирный вопрос по сравнению с великими планами и мыслями, гнездившимися в голове их короля! Шведы были хорошо осведомлены о «жировой» прослойке богатого ганзейского города и «драли» с его жителей немилосердные подати.
Предметом недовольства ревельцев был не только квартирный вопрос: тяжёлым бременем для них явились требования военных по поставке хлеба и фуража, хотя и эта повинность не обременяла город и его население так сильно, как две другие повинности — работы по укреплениям и контрибуции. Все крепостные верки Ревеля, все его глубокие рвы и высокие гранитные эскарпы были сооружены исключительно на средства города. Повинность эта лежала на гражданах в виде подати, которая в 1704 году составила 13000 талеров. Контрибуция в начале войны составила 10000, в то время как в 1704 и 1706 гг. — всего 3000 талеров. В 1710 году размеры контрибуции определили в размере 2000 талеров, но собрать её не успели.
Если кратко охарактеризовать состояние сельских территорий края, то оно страдало от двух бед: редукции и конной службы. Редукция означала изъятие в пользу казны «излишков» земли у помещиков, начатая ещё при Карле XI. Конная повинность требовала с каждых 15 гаков земли в мирное время поставку 1 лошади и снаряжение для 1 кавалериста, но во времена Северной войны размеры повинности удвоились, так что вся Эстляндия отвечала за поставку 700 коней и за снаряжение 700 кавалеристов. Конная служба включала в себя ещё и гужевую повинность, т.е. выделение гужевого транспорта для военных перевозок. В случае неисполнения или неудовлетворительного исполнения конной службы взимались большие штрафы, которые в 1701 году, когда Карл ХII производил близ Дерпта смотр эстляндскому дворянскому полку, составили сумму в 32000 талеров. И ещё одна повинность: поставлять армии продовольствие и фураж.
Да, мир и свобода стоили недёшево.
Но вернёмся к военным аспектам ревельской проблемы.
В военных планах царя Петра Ревель занимал видное место, потому что город имел хорошо защищённое прямое морское сообщение со Швецией, в то время как в Риге и Пернове это сообщение можно было пресечь посредством береговых батарей на реке. То, что Ревель оказался на очереди последним городом Прибалтики, соответствовало тогдашнему русскому военному плану и возможностям русской армии в этом регионе. В составлении и осуществлении этого плана заключается неоспоримая заслуга самого Петра Великого и преимущество его стратегического мышления над ограниченным мышлением Карла ХII.
Когда корпус Левенгаупа оставил Лифляндию и в 1708 году отправился на соединение с основной шведской армией в России, то у Петра, конечно же, появилось искушение предпринять нападение на слабую крепость Пернов и перерезать таким образом сухопутное сообщение между Ригою и Ревелем. Однако он устоял против этого искушения и дождался времени, когда по шведам был нанесён удар под Полтавой. После Полтавы уже ничто не могло мешать русским в овладении последних опорных пунктов Швеции в Прибалтике. Значительные усилия, которые потребовало овладение Ригой, показали состоятельность терпеливого отношения Петра к выполнению начертанной им программы действий.
Активность русских войск в отношении Ревеля началась сразу после падения Риги, но еще в декабре 1709 года нарвский комендант полковник Василий Зотов получил приказание выступить с тремя драгунскими полками в Эстляндию, чтобы пресечь сообщение Ревеля с остальным краем. Прежде чем Зотов приблизился к городу, он получил в Везенберге от генерала Бауэра приказ выступить к Феллину и остановиться там. Лишь несколько месяцев спустя, в апреле 1710 года, он получил приказание идти непосредственно к Ревелю. Сосредоточение русских войск вокруг Ревеля началось после падения Риги и Пернова.
15 августа к Зотову недалеко от Ревеля присоединился бригадир Иваницкий с 6 пехотными полками — Петербургским, Троицким, Владимирским, Азовским, Ярославским и Смоленским — и с батальоном гренадер. Петербургский полк пошел по перновской, а гренадерский — по петербургской дороге. 18 августа к ним во главе многочисленного конного отряда присоединился еще и генерал-майор князь А.Г.Волконский. Вскоре за ним прибыл из Пернова главнокомандующий всеми осадными войсками, генерал-лейтенант Бауэр с 6 драгунскими полками — Киевским, Вятским, Невским, Троицким, Новотроицким и Ямбургским — и остановился лагерем близ м. Гарка, что в 11 верстах от Ревеля.
Первые русские отряды, как и 6 лет тому назад, появились 15 августа на Лааксеберге. Тут пришлось городу исполнить, наконец, давнишнее требование генерал-губернатора, касающееся сноса домов по периметру города, чтобы не мешать стрельбе крепостной артиллерии. Никакой иной мере магистрат и гражданство не противились столь энергично, как этой. Город ответил вице-губернатору Д.Ф.Паткулю[3], что, не считая огромных материальных потерь, происходящих от срытия предместья, наплыв населения в город увеличится до того, что санитарное состояние города сделается самым опасным. Поэтому бюргерство обязалось приступить к сносу домов, но только тогда, когда приблизится опасность. Теперь это время пришло.
В начале августа Паткуль довольствовался пока срытием всего 6 домов перед береговыми воротами, но теперь после появления русских Паткуль дальнейших возражений не терпел. На большом военном совете, в котором участвовали и представители города и земства, он решительно потребовал срытия всех домов на протяжении 150 сажень от палисада. Через посредничество коменданта полковника Ребиндера, заменившего Бистрома, район срытия уменьшен был наполовину. Город подчинился необходимости и 19 августа срыл… 49 домов. Паткуль, конечно, не удовольствовался этим и потребовал дополнительного удаления построек в Христинских долинах, сноса деревянной церкви св. Карла и окружавших ее домов. Когда город стал снова медлить с исполнением этого распоряжения, вице-губернатор 23 августа послал туда солдат и приказал им все означенные постройки сжечь.
Конечно возник вопрос размещения лишившихся крова жителей, состоявших по большей части из извозчиков, рыбаков, плотников и мелких ремесленников. 180 человек разместили в гимназии, других поместили в городском доме на старом рынке, остальных — в разных городских башнях. Население города достигло теперь крайних пределов, а теснота явилась сильным союзником чумы. Скученность населения, антисанитарные условия в условиях осаждённого города неизбежно ведут к появлению заразных заболеваний.
2 января 1710 года магистрат Ревеля должен был собраться в воскресенье для чрезвычайного совещания, чтобы выслушать сообщение председателя о приближении к городу неприятельской кавалерии. Магистрат постановил призвать жителей города к бдительности и предложил всем немедленно запастись амуницией и ружьями, спать ночью в одежде, так чтобы все были готовыми явиться на сборные пункты по первому бою барабана.
4 января город продолжал жить под страхом внезапного нападения. Комендант Ребиндер потребовал, чтобы граждане и в наступающую ночь были готовы ко всем превратностям положения, и приказал держать наготове ракеты, смоляные венки и пр. Несмотря на уверения капитана стоявшего на рейде военного судна, что ему не трудно будет защитить от неприятельского нападения большие и малые береговые ворота посредством своих пушек, вице-губернатор настоял на том, чтобы малые ворота всё-таки были заложены кирпичом.
Но вскоре оказалось, что русские отряд преследовал лишь разведывательные цели и удалился, вследствие чего и тревога в городе прекратилась. Но военное начальство предъявило городу новые требования: город должен был поставить новые лафеты для 12 пушек, привезенных из Хапсалы, пополнить запас смоляных венков и фонарей для валов и приступить к окончанию земляных работ на валах. Вице-губернатор Паткуль по секрету сообщил магистрату, что гарнизон снабжен хлебом лишь на текущий месяц.
Магистрат, убедившись в том, что городская касса опустела, предложил ввести контрибуцию, определение способа и размеров которой он предоставлял гильдиям. Гильдии отклонили требование контрибуции, обвинили военных в неправильном расходовании денег на оборонительные работы и потребовали наказать виновных. Одновременно они указали на другой источник финансовых средств, а именно: на серебряные сокровища «черноголовых», лежащие без всякой пользы на складе. Чужие богатства всегда вызывают зависть. Купцы действовали по правилу: «В чужом глазу соломинка заметна, в своём глазу не видно и бревна».
Предложение гильдии, тем не менее, нашло в магистрате понимание. Магистрат призвал к себе представителей «черноголовых» и сообщил им мнение купеческой общины. Председатель магистрата напомнил им, сколь доблестно поступили их предки, построившие когда-то на свой счет укрепления между Глиняными и Кэрри-воротами и не щадившие во времена бывших войн ни имущества, ни крова. Он напомнил им, что они и теперь могли бы прославиться, если последовали бы примеру предков и предоставили городу требуемые им 2000 лотов серебра на защиту города.
На «черноголовых» эти ссылки на доблесть и бессмертие вроде бы подействовали, и они согласились на требуемую от них жертву, хотя про себя, вероятно, подумали, что призывы к жертвам можно было бы обратить и к тем, кто о них так правильно и убедительно говорил. Так что когда дело дошло до выдачи серебра, они начали раскаиваться в своем согласии, ссылаться на всякие причины, препятствующие сделать жертву на оборону города, отнекиваться любым способом. Чтобы получить с них прежде всего 1500 лотов серебра, а спустя несколько месяцев и остальные 500, потребовалась уже угроза применения по отношению к ним силы. Напоминание о славе их предков не действовало.
Избавившись от денежных затруднений, город был вынужден заняться другой проблемой – нищенством, которое приняло опасные размеры. В начале февраля месяца магистрату было сообщено, что к 81 нищим, которые набрались в приютах в течение последних месяцев, прибавилось еще 32 нищих ребёнка, которые шляются по улицам и визгливыми голосами просят милостыни. Ко всему этому истощились запасы хлеба, а в город хлынули разоренные контрибуцией и неприятельским нашествием крестьяне. Напрасно власти выгоняли целые толпы нищих из города — нищие, вышедши чрез одни ворота, возвращались в город через другие, а когда привратникам было строго-настрого приказано не впускать их в город, последние прокрадывались в город хитростью, переодевшись в одолженную приличную одежду или же, скопившись в толпу, насильственно врывались в город.
В частной благотворительности недостатка не было: так, например, ратсхерр Бухау один кормил ежедневно 50 человек и предоставил свой дом больным. Но это было паллиативной мерой, потому что в конце марта число нищих возросло до 2000 человек. Тут пришлось думать о других средствах. К примеру, магистрат посылал городских служителей с корзинами собирать хлеб и сельдь по домам и распределять их между нищими. Раздача пищи происходила два раза в неделю близ палисада перед Глиняными воротами.
В то же время начали проявляться опасные признаки разнузданности солдат. 8 марта представители пекарского цеха жаловались магистрату, что 100 человек Паленского полка во главе с унтер-офицерами разграбили булочные. Потом те же дисциплинированные когда-то каролинские солдаты стали угрожать разграблением мясных лавок, если не получат достаточное количество пищи. Голод, как говорят русские, не тётка.
Вице-губернатор понимал опасность и значение происходящего от недостатка продовольствия мятежа и созвал немедленно представителей города и провинции на совещание, которое состоялось 7 февраля в земском здании. Паткуль потребовал для снабжения гарнизона 400 ластов хлеба и 3000 талеров и взамен предложил городу доход с казенных арендных имений Дагдена и Моона. Представители дворянства заявили, что их большая часть живет в городе, их имения разграблены русскими, и они положительно не могут исполнить требования Паткуля — скорее это под силу городу, в распоряжении которого должны находиться назначенные для вывоза хлебные запасы. Дворяне, бежавшие со всего края под защиту ревельских стен, как и «черноголовые», проявляли мало энтузиазма и патриотизма в эти трудные для города дни.
Возмущённый бургомистр Михаэль не замедлил парировать высказывание дворян ссылкой на не менее бедственное положение города, торговля которого уже 15 лет кряду страдает упадком. В результате сословные представители разошлись, ни о чём не договорившись, но согласились собраться вновь после обсуждения вопроса в своих кружках.
Второе собрание сословий решило вообще отклонить требование Паткуля.
Тот отвечал, что немедленно сообщит об этом в Стокгольм, но предварительно вынужден будет произвести подробный осмотр всех имеющихся в городе хлебных запасов. В случае нужды он пригрозил приступить к изъятиям его, что и произошло на практике.
Так шаг за шагом бюргеров города силой заставляли привыкать к жизни в чрезвычайной обстановке и подвергаться чрезвычайным административным мерам.
К чести города и всей провинции надо сказать, что, несмотря на постоянное разногласие в воззрениях на требования казны и на средства населения, а также вопреки строгим мерам правительства, чувства верности жителей к Швеции и к её королю ни мало не изменились. Во всяком случае, на бумаге. Об этом в частности свидетельствуют документы городского и дворянского архива. Было с радостью, например, воспринято известие о победе шведских войск над датскими под командованием генерала Магнуса Стенбока под Хэльсинборгом. Известие об этом было получено в Ревеле 23 марта и дало повод к торжественному богослужению, после которого был произведен 32-кратный салют из крепостных орудий. Кстати, эти орудия после 23 марта больше не сделали ни одного выстрела – в этом не было никакой необходимости.
Сразу после этого празднества городу пришлось столкнуться с новыми бедствиями. В укреплениях Систернских ворот был отмечен большой изъян, и было решено снабдить их новым бастионом или редутом. Городская община не понимала этой надобности и возражала, ссылаясь на генерал-квартирмейстера Пальмквиста, который её якобы уверил в том, что «впредь никаких укреплений в городе больше не понадобится». Безответственность и халатность ревельского гарнизона могла сравняться лишь с наивностью ревельских бюргеров. Тем не менее, к постройке бастиона приступили, на его строительстве ежедневно работали 200 человек, и на него было употреблено 8000 бревен.
16 июня последовала новая тревога: ночью с форпостов дали знать о движении русских войск, и жители были разбужены барабанным боем. Все 8 бюргерских рот подняли по тревоге и поставили под ружье (предполагаем, что гарнизон тоже занял свои места на валах и бастионах). Поутру, однако, узнали, что русские снова отступили. Наступил тягостный для города период ожидания и тревоги. Бюргеры не только должны были выходить на ученья, но и содержать караулы на валах. Тягостнее же всего была квартирная повинность, потому что все войска, за исключением Тизенхаузенского кавалерийского полка, оставшегося в предместье, вступили в город.
И тут сказалось массовое скопление людей в городе, и начались болезни: понос и лихорадки уже свирепствовали между солдатами. В феллинском, дерптском и карвусском уездах появилась чума. Для ограждения города от чумы предприняты были разные меры; крестьян не впускали в город и заставляли их останавливаться «на песках», где их дезинфицировали посредством обкуривания можжевельником, однако все это не помогало. 11 августа в городе зарегистрировали первый случай чумы, и вскоре от чумы умерло несколько человек, в том числе из лучших (!) слоев населения.
Военные действия осадных войск, согласно «Марсовой книге», начались с нападения на крепость войск генерала Бауэра. В «Дневнике Петра Великого» описываются опустошения, которым был бы подвергнут город в случае продолжительного обстреливания. Однако судя по магистратским протоколам, дело до обстреливания города вообще не дошло и дойти не могло, потому что русские дошли лишь до Лааксберга, чтобы там соорудить единственную береговую батарею для обстреливания шведских судов на рейде. С упомянутого места обстреливание города было практически невозможно.
Действия береговой батареи, которая, согласно «Дневнику», воспрепятствовала приближению неприятельских судов, опровергаются данными указанных протоколов, утверждающих, что 8 сентября на берег высадились 200 человек Хельсинского пехотного полка, а на следующей день происходило совещание о том, сколькими выстрелами следует приветствовать ожидаемое прибытие в город нового генерал-губернатора Ливена. Кроме того, в промежутке времени с 9 до 15 сентября в город из Стокгольма были доставлены запасы хлеба и амуниции. Да и обложение города не было полное, так как, с одной стороны, сообщение с Цигельскоппелем никогда не было пресечено, а с другой стороны, есть верные свидетельства того, что в первой половине сентября в город из Иоганисгофа пригоняли скот и лошадей.
Наиболее чувствительными для города оказались действия осаждающих в отношении водоснабжения, когда был перекрыт единственный водопровод, по которому вода доставлялась из так называемого верхнего озера. Но в городе было несколько колодцев, которые и удовлетворили потребности населения в воде, а водяные мельницы были заменены на конные и ручные. Как бы то ни было, мысль о воде родила у военных план организации из города вылазки с целью вытеснения русских из района верхнего озера.
Но 24 августа в город с письмом к вице-губернатору Паткулю прибыл русский парламентёр и на другой день выехал из города обратно. Поскольку о содержании письма и переговоров с парламентёром Паткуль ни военных, ни городские власти не уведомил, в городе началось брожение. Городские и дворянские представители вошли в согласие с военными (Нирот, Рутеншёльд, Ребиндер) и потребовали от Паткуля гласности в этом вопросе. На собраниях общественности выступил полковник Нирот, автор плана вылазки, и получил от неё полную поддержку, за исключением «черноголовых». Бургомистр Михаэль заявил, что город и гражданство, согласно данной ими королю и Швеции присягой, готовы сделать всё возможное для обороны города, но вместе с тем выразил сомнение в успехе предприятия Нирота. Нирот заверил в успехе и сказал, что она потребует меньше жертв, нежели чума и бездействие.
По предложению старшин Штоля и Лантинга было постановлено вступить по этому делу в сношения с дворянством. 10 сентября произошло новое собрание, Нирот настаивал еще решительнее, нежели прежде, на принятии энергичных мер и на том, чтобы Паткулю не было более дозволено принимать от русских писем и утаивать их содержание от жителей города.
В тот же день происходило совещание и в губернаторском замке, в котором участвовали вышеупомянутые офицеры и несколько дворян. Паткуль пригласил Нирота для обсуждения плана вылазки и в конечном итоге счёл его совершенно безнадежным. Нирот от своего и от имени других офицеров подал протест и торжественное заявление, что снимает с себя всякую ответственность и перед Господом Богом, и королем.
12 сентября собрались члены дворянства, магистрата и обеих гильдий с тем, чтобы продолжать совещаться о вылазке. Магистрат и гильдии подтвердили свою готовность поддержать план Нирота, но заявили, что поскольку это дело чисто военное, то окончательное решение о нём предоставили коменданту Ребиндеру. 11 сентября Паткуль неожиданно приказал сообщить «черноголовым», чтобы они были готовы к вылазке, но она так и не состоялась. Во-первых, заподозрили в нелояльности дворянство, которое в своё время сильно пострадали от редукции, а во-вторых, чума сделала своё дело, и участвовать в вылазке было просто некому.
Действительно, трупы умерших от чумы лежали по улицам без погребения, так как их не успевали хоронить, не смотря на устранение всех погребальных обрядов и формальностей. Колокольный звон был приостановлен консисториею еще 10 сентября, и трупы отправляли не в церкви, а на форштатские кладбища. Больницы почти совсем вымерли, так что в них оставалось лишь 5 человек. Капитан Кеплер заявил 15 сентября, что не может более исполнять службы на валах, потому что у него из всей роты оставалось всего 15 человек солдат.
В городской милиции на 26 сентября оказалось лишь 26 здоровых людей. В самом многочисленном полку Палена в строю осталось 90, а в остальных полках по 60-70 человек. При таких обстоятельствах речи о вылазке не могло быть. Общее бедствие достигло крайних пределов. Магистрат и гражданство 21 числа обратились к Паткулю с запросом о возможности получения помощи извне. Ответом им послужил созыв большого собрания в замке, в котором участвовали ландраты, дворяне, магистрат, старшины гильдий и другие представители города. Вниманию собравшихся были представлены полученные Паткулем универсал Петра I от 16 и письмо Меньшикова от 17 августа.
С этого момента развязка ускорилась.
26 числа дворянство, магистрат и гильдии собрались для совещания о сдаче города, в это же время у губернатора происходил военный совет. Оба собрания решили, что сдача города неизбежна. Об этом решении немедленно уведомили генерала Бауэра и постановили обменяться заложниками: двух заложников — от русских и двух — от ревельского дворянства. 27 числа город выработал условия сдачи. 28 числа происходили переговоры в Гарке, в которых участвовали бургомистр Реймерс, синдик Гернет и эльтерман Лантинг. 29 сентября депутация возвратилась с подписанным обеими сторонам актом о капитуляции города, которая и последовала на другой день.
Сократившийся с 4000 до 400 человек шведский гарнизон через большие береговые ворота с 6 полевыми пушками, развернутыми знаменами и с музыкою вышел из города, погрузился на прибывшие заранее суда и отплыл в Стокгольм. Одновременно через Соборные ворота в город вошёл 2-х тысячный русский отряд.
В Ревеле продолжали хоронить умерших. К моменту прекращения чумы в начале 1711 года их число достигло 15000 человек.
Князю Меньшикову магистрат преподнёс подарок стоимостью в 1000 червонцев — князь обожал подарки.
Так совершилось взятие Ревеля, а с ним — завершилось завоевание Россией Прибалтийского края. В Петербурге по этому случаю совершено было благодарственное молебствие и отчеканена медаль.
Город Ревель, в течение 150 лет соблюдавший верность и преданность королям Швеции, сдавшись без боя русским войскам, не хотел выйти из прежней государственной связи без оправдания этой сдачи. 4 октября 1710 года магистрат постановил написать Карлу ХII письмо.
Вот текст этого письма :
«Всемилостивейший король и повелитель!
Хотя вашему королевскому величеству из наших всеподданнейших прошений и докладов известны наше бедственное положение и бедствия, постигшие обедневший Ревель и его граждан вследствие продолжительной войны, упадка торговли и промысла, многочисленных больших расходов, контрибуций и других военных тягостей, голода, неурожаев и чумы, а равно известны и истощение наших сил, а также и очевидная угрожавшая нам опасность, о которой мы докладывали губернатору в. к. вел. и шведскому правительству, тем не менее мы усердно желали остаться, если бы была воля Божия, верными подданными в. к. в. и Швеции, и для этой цели мы охотно и, как верным подданным подобает, готовы были жертвовать в. кор. вел. и Швеции своею жизнью, кровью и имением. Но так как несчастие не ходит в одиночку, то горе это постигло и Ревель и его граждан, ибо вследствие наших грехов нас коснулась строго карающая десница Божия, от которой не может уйти никто из смертных; коснулась нас столь тяжко, что весь город наполнился умершими от свирепствующей, заразительной чумы, и гарнизон, солдаты и служащие при пушках падали мёртвыми на караулах, как об этом вероятно генерал-майор и вице-губернатор Дитрих Фридр. Паткуль докладывал. Поскольку мы в виду таких постигших нас бедствий, не видя никакой надежды на помощь и спасение или защиту, вынуждены были подчиниться Божьему провидению и нагрянувшей на нас силе, поддаться его царскому величеству на основами прилагаемых при сем условий сдачи города, то мы утешаем себя надеждой, что ваше кор. величество не прогневаетесь на нас за замедление в высылке этого доклада, происшедшее вследствие разных препятствий и смерти секретарей. Из приведенных выше причин, так как рука Всевышняго была против нас и мы вследствие недостатка оборонительных средств и свирепствования чумы вынуждены были сдаться, мы надеемся, что ваше королевское величество не отнесетесь неблагосклонно к этой сдаче, в которой мы желаем быть оправданы пред Господом Богом, вашим величеством и нашим потомством, но напротив признаем, что мы по мере сил и возможности в течете 150 лет состояния Ревеля под защитою славной памяти ваших предков и Швеции всегда были верными подданными и охотно готовы жертвовать вашему величеству и Швеции своею кровью и имуществом. Нам остается лишь молить Господа Бога, Царя Царей, чтоб он управлял сердцами Своих помазанников так, чтобы мы, после продолжительных бедствий, наконец, могли насладиться желаемым миром. Остаемся вашего королевского величества верноподданными.
Бургомистр и магистрат, а также эльтерман и община города Ревеля».
Письмо задержал генерал Бауэр, и оно до адресата не дошло. Да и зачем оно было королю, прозябавшему в Бендерах на положении почётного пленника? Его холодное сердце было пусто и чуждо всякому состраданию и милосердию.
Ключи от города Ревеля теперь находились в других «хороших» руках.
Ревель оказался одной из немногих крпостей, взятых Петром I старинным способом и без применения штурма – осадой.
Подводя итоги побед русского оружия в Курляндии, Лифляндии, Эстонии и Ингерманландии, Е.Тарле указывает ещё на одно частное, но важное их последствие – огромную военную добычу русской армии. Сдавшиеся крепости обладали колоссальным суммарным арсеналом оружия, в первую очередь артиллерийского, и он практически весь попал в руки русских. Особенно ценны были мортиры и гаубицы большого калибра, которых и у самих шведов было не так уж много. Одни только Нарва, Иван-город, Миттава и Дерпт дали русской армии более 800 орудий. Последняя крупная артиллерийская добыча досталась русским уже при взятии Риги и Выборга, сильнейших из всех шведских крепостей. Добыча в Выборге составила, например, 151 орудие, включая 8 мортир и 2 гаубицы. Вместе с собственными запасами Россия превратилась в крупнейшую, а может быть, самую крупную артиллерийскую державу Европы.
Со взятием Ревеля кончилось и формальное шведское господство в бывших ливонских землях. Жители Лифляндии и Эстляндии присягнули на верность русскому царю, хотя и по договору 1700 года, и по договору 1709 года, прибалтийские провинции предполагалось передать под управление Польши. Да и в договоре, заключенном между Петром I и Августом II в польском городе Ярославле 29 мая 1711 года, это положение было подтверждено снова:
«Понеже со стороны его королевского величества польского от его императорского величества требовано, дабы особенный артикул в Торне 1709 года, октября в 20 день между обеими их величествами учиненный, что княжество лифляндское со всеми городами и местами его королевскому величеству польскому, яко курфюрсту саксонскому и его наследникам, присвоено и уступлено быть имело, паки подтвержден был, того ради его царское величество на то соизволил; помянутый особенный артикул сим паки в такой силе, в какой тогда постановлен, подтверждаем и содержать обещает».
Когда Шереметев в начале октября 1709 года прибыл в Динабург и оттуда двумя колоннами двинулся на Ригу, начальник первой колоны генерал-поручик Бауэр, следовавший к Риге по правому берегу Двины, распространил царский универсал к лифляндскому дворянству. Универсал этот не дошел до нас, но можно полагать, что он был одинакового содержания с универсалом, с коим генерал Бауэр в сентябре 1710 года обращался к жителям Эстляндии. В нём, между прочим, было сказано, что царь намерен не только сохранить в Эстляндии евангелическую религию и оставить в силе древние привилегии, вольности, права и преимущества, которые шведы, кстати, постоянно нарушали, но и расширить их в будущем. Так оно и вышло.
Поскольку Россия вела войну со Швециею, а не с ливонскими сословиями или корпорациями, то и предложение о сдаче Риги последовало со стороны Шереметева не к лифляндскому дворянству или рижским бюргерам, а к лицу, защищавшему крепость и одновременно являвшемуся высшим представителем Швеции – к графу Стрёмбергу.
Таким образом, о согласии или несогласии дворянства и городских сословий Лифляндии и Эстляндии ни на отчуждение этих областей от Швеции, ни на передачу их королю Августу II никто и никогда не спрашивал А когда в 1711 году, после неудачи Прутского похода русской армии, Россия была вынуждена пойти на большие материальные и территориальные уступки Турции, то в вознаграждение этих убытков и потерь царь решил присоединить Лифляндию и Эстляндию к России. За огромный вклад России в дело победы над шведами царь получал адекватное вознаграждение, но оформил он его только спустя 10 лет, при подписании Ништатского мира 1721 года. И правильно сделал: союзник-предатель Август II никакого вознаграждения не заслуживал.
Вступление же Лифляндии и Эстляндии в русское подданство совершилось хотя и силою оружия, но по царским универсалам (воззваниям), по капитуляциям и аккордным (договорным) пунктам, заключавшимся не с Ливониею, не представлявшею никакой цельной юридической личности, а с корпорациями дворянства и горожан.
[1] При написании этой главы использована статья историка Грефенхагена (1870-е годы).
[2] Не навевает ли это нашему читателю знакомые ассоциации с нынешней войной на Украине?
[3] Губернатора в городе не было, его обязанности выполнял вице-губернатор Дитрих Фридрих Паткуль, по всей
видимости, дальний родственник лифляндского бунтаря Й.Р..Паткуля, казнённого Карлом XII осенью 1708 года
в Польше.