Это продолжение Очерка Б.Н. Григорьева, первая глава и вступление доступны по ссылке . Подробней о данной работе можно прочитать в разделе «Рецензии», по мере публикации новых глав там появится оглавление с ссылками на каждую главу.
Покоритель мира до и после нашествия.
Бесчинства наполеоновского воинства начались уже даже не на восточной территории Герцогства Варшавского, накануне форсирования Немана, а ещё раньше, в Пруссии и в западных областях герцогства. Ещё не начав войны с русскими, участники нашествия уже определили для себя манеру поведения по отношению к местному населению. Цель войны и для генералитета, и для рядового офицерства и солдатни была одна – сколотить состояние, пишет Замойский. (Предполагаем, что эту манеру они усвоили и в предыдущих войнах, маршируя по захваченной Западной Европе, только вот немцы, голландцы, итальянцы и австрийцы помалкивают – вероятно, потому, что они сами в составе Великой армии проявляли немалое усердие в грабеже русских территорий и русского населения).
О.В.Соколов в своей книге приводит выдержки из французских мемуаров, авторы которых были участниками Великого Похода Великой Армии. Офицер Вислинского легиона[1] Брандт, вспоминая о поведении французских солдат и офицеров летом 1812 года, приводит рассказ французского офицера:
«Каждый, говорил он, делает, что хочет, берёт где может… Французы, итальянцы, вюртембержцы, баденцы, баварцы и даже поляки разоряют весь край. Если так будет продолжаться долго, мы съедим друг друга, как голодные крысы. Наверное, император слеп, если он терпит подобные безобразия».
Нет, пишет Соколов, император не был слеп, он всё видел, но закрыл на всё это глаза. Главное для него в этот момент было – довести всю эту массу людей до Немана и перебросить их на другой берег, а там – короткое сражение и конец похода.
Мы, конечно, не можем знать, что думал император, а вот слова его из обращения к армии перед самой переправой через Неман запечатлены историей:
…Москва и Петербург будут наградой подвигов ваших. Вы в них найдёте золото, серебро и другие сокровища, каких не мог найти ни Писсаро в Америке, ни Крез не имел в царстве своём. Выбудете господствовать над русским народом, готовым исполнять раболепно все ваши повеления и делать вам удовольствия, какие только будут угодны душе вашей…
Естественно, что его подчинённые маршалы и генералы, офицеры и солдаты, и не думали стыдиться мародерства или грабежей. Перед входом армии в Вильно Наполеон распорядился не пускать в город никого, кроме своей гвардии. Естественно, вспоминал участник похода голландец Ван-Дедем, это вызвало ропот и недовольство в остальных войсках: «Таким образом, мы встали бивуаком по дороге на Вильно в двух верстах от города…, между тем как император остановился в Ковно, а гвардия грабила магазины и частные дома. Жители разбежались и разнесли ужас и уныние по окрестностям. Этот пример, конечно, не мог побудить население прочих городов встречать нас с удовольствием и доставлять нам всё необходимое».
Свидетельствует командир батареи гвардейской пешей артиллерии капитан Антуан-Огюстен Пьон-де-Лош, другой участник похода, увидевший Вильно после нахождения там гвардии и других частей: «Мы вступили в Вильно 1 июля. Все дома и предместья были разграблены и покинуты».
Потом французы, оправдывая своё гадкое поведение в Москве, говорили, что они-де спасали вещи от огня: раз русские сами сжигали своё добро, то грех было допустить, чтобы оно пропало даром. В Вильно, как известно, пожара не было. Так что же заставило элиту французской армии пуститься в грабежи?
Вот что вспоминал полковник Сен-Шаман:
«Мы получили приказ забирать всё, что мы найдём из зерна, спиртных напитков и скота во время нашего размещения на квартирах… Выполнение этого приказа было крайне неприятно для всех наших офицеров, потому что после того, как мы хорошо провели время у местного помещика или богатого фермера, где нас принимали лучше, чем во Франции, мы вынуждены были, уходя, в качестве благодарности забрать упряжки, зерно и скот… Я думаю, что все офицеры, так же как и я, старались максимально смягчить судьбу тех, у кого мы реквизировали запасы, но даже при этом ущерб, который мы наносили, был огромным…»
Вспоминает француз Лабом: «4 июля мы подошли к местечку Троки. Оно казалось издали прелестным, но при вступлении в него вся иллюзия пропала. Около первых же домов нас окружила толпа евреев с жёнами, детьми и длиннобородыми старцами; все они на коленях умоляли нас избавить их от алчности солдат, которые забирались во все дома и разоряли их, похищая всё, что попадалось под руку».
Итальянец Ц.Ложье свидетельствует, что ещё в Плоцке кавалерия Великой армии испытывала нужду в фураже. Кавалеристы вынуждены скашивать зелёную рожь и срывать соломенные крыши крестьян. «Жители бегут толпами жаловаться на эти насилия, но как удовлетворить их?», — пишет Ложье. На поляков возложена транспортная повинность, и они пребывают в неуверенности и относительно самих себя (не придётся ли им следовать за Великой армией незнамо куда), и относительно своих лошадей (отнимут-не отнимут). Некоторые чиновники-интенданты «не стыдятся брать взятки под предлогом, что за это они освободят семью от реквизиции, потом, немного спустя, случайно или умышленно, приходит другой чиновник, который отнимает у этих несчастных то, что они уже откупили своими грошами».
Ложье и его итальянским товарищам пришлось вторгаться в Россию, следуя в хвосте Великой армии, так что на их долю не доставалось никакого провианта – всё уже было разграблено до них. В июле в Новых Троках зрелищу вице-короля Италии принца Евгения предстаёт вереница грязных нищих евреев, падших перед ним на колени и умоляющих охранить их от алчности рыскающих по всей местности оголодавших солдат.
Таким образом, резюмирует Соколов, война ещё не началась, а её бедствия уже очень остро почувствовали жители Восточной Пруссии и многих регионов герцогства Варшавского.
Эти эпизоды имели место в союзной Пруссии и в исключительно дружественной к французам тоже союзном герцогстве. Что же можно было говорить о поведении французов и «иже с ними» на русских территориях? Офицерский состав «Великой армии» загодя, до начала войны, в приказном порядке, приучили к реквизициям, а от них до грабежа – один шаг.
Сосредоточение Великой Армии на границах Российской империи сопровождалось неимоверным количеством обозных повозок, добрая половина которых принадлежала офицерам и генералам. Они требовались им, чтобы можно было на чём увозить награбленное. Даже сам Наполеон пришёл в неописуемое удивление, обнаружив, что обозы заполонили все дороги, затрудняли марш боевых колонн и срывали график концентрации сил. Такого, пишет Соколов, император не видел ни на одной войне, которую ему пришлось вести.
Свидетель французской оккупации Литвы прелат римско-католической церкви Буткевич оставил нам прямые доказательства бесчинств наполеоновских солдат и офицеров. Так в городке Сейн командир баварского отряда граф Вреде, обозлённый неудачей при взятии контрибуции с местных жителей, приказал срывать солому с крыш домов на подстилку лошадям и скашивать несозревшие злаки на полях в качестве фуража. Не удовлетворившись этим, он из чистой мести приказал своим драгунам вырубить фруктовый сад, принадлежавший местному приходу и лицею, и вытоптать огороды у жителей. После баварцев приходили новые полки, но они ничем не отличались от предыдущих. «Грабили всё, что попадало под руки», — пишет Буткевич, — «…разогнали лицей, в соборе поместили солдат, которые ночевали даже в престоле и вообще осквернили храм Божий».
А храм, между прочим, был католический… Но единая вера оккупантов и оккупированных поляков и литовцев никакого значения не имела.
Прибывшие в город итальянские егеря, не найдя драгоценностей, ворвались в погреб настоятеля церкви, открыли бочки с пивом, перепились и стали тонуть. Двое вояк так и не выплыли на поверхность. Командиры обвинили в измене ксендзов, заманивших якобы несчастных солдат в погреб, и ксендзам, в том числе и отроку Буткевичу, пришлось улепётывать от своих единоверцев в лес. Им всем грозил расстрел. Они нашли убежище в селе Урдомино, дочиста разграбленном французами. Жители села всё ещё спасались от озверевших французов в лесах, но больше всех в грабежах и бесчинствах отличались католические баварцы.
Заметим, что всё это происходило в последние часы подготовки вторжения наполеоновских войск в Россию. Ещё не было даже официального объявления войны России. Епископ Буткевич, бывший в то время подростком, оставил нам интересные воспоминания об этих роковых часах. Ему посчастливилось дважды видеть в г. Сейне самого Наполеона — до форсирования Неман и после бегства из Москвы. А священник из деревни Скравдзе, дополняя увиденное Буткевичем, несколько раз рассказывал ему о своей встрече с Наполеоном, описание которой как нельзя лучше подходит в качестве пролога к этой рукописи.
Сначала Наполеон появился в городке Вильковышек, а потом, переночевав, он появился в упомянуто местечке. Наш славный полководец, зайдя в дом ксендза, первым делом поинтересовался, «есть ли что-нибудь поесть». (По-видимому, это была навязчивая идея всех французов, шедших войной на русских. Уже до начала военных действий всеми ими, от императора до последнего пехотинца, овладело неизбывное чувство голода. И голод этот по мере их продвижения вглубь России только усиливался). Прелат не говорил по-французски, и беседа пошла на латыни.
Ксендз сказал, что дом пуст, потому что прошедшие через деревню французские солдаты всё разграбили. Наполеон поинтересовался, что конкретно было у него взято, и ксендз подробно перечислил: скот, хлеб, все съестные припасы и всё движимое имущество. Наполеон лицемерно удивился и спросил, не жалеет ли хозяин дома всего потерянного. Ксендз, вероятно, был человек с юмором и ответил, что надеется на то, что после заключения мира с Россией французы компенсируют ему все потери. Наполеон покровительственно потрепал священника по плечу и сказал: «Встречаю первого священника, которого нельзя назвать корыстолюбивым». Потом снова потрепал его по плечу, прикоснулся пальцем к лицу и изрёк: «Я тебя искренно люблю».
Да, если бы все российские подданные не были такими корыстолюбцами и не сожалели бы о потерях, причинённых оккупантами, то Наполеон полюбил бы всех их. Причём искренно.
Читатель, возможно, подумает, что на этом «содержательная» беседа Наполеона с ксендзом закончилась. Ничуть не бывало! Голод, как говорит русская пословица, не тётка! Он доймёт, кого хочешь – даже самогó повелителя мира. Голодный Наполеон, нервно походя по избе, выглянул в окно и увидел спрятавшуюся в кустах курицу. «Преподобный, это курка!» — закричал обрадованный император. Он позвал дежурных офицеров и вместе с ними выбежал во двор ловить несчастную птицу. Словив её, он принёс добычу к ксендзу и попросил её сварить: «Если ты такой же хороший повар, как и священник, то, наверное, сделаешь мне одолжение и приготовишь суп из этой курицы».
Трудно представить себе надменного и гордого Бонапарта, несущего в Европу цивилизацию, в роли вороватого солдата, отлавливающего последнюю курицу у местного священника? Воистину, от великого до смешного один шаг! Символично, что ловлей курицы Бонапарт, вряд ли сознавая это, задал тон поведения для своих солдат.
Священник вместе с двумя солдатами кое-как «сварганил» императору суп. Тот, похлебав немного бульона, съел половину курицы, запил всё вином, сел на скамейку и, опёршись о стену, с полчаса подремал. Потом вскочил, приказал запрягать лошадей и уехал дальше, к Неману, через который начала свою переправу французская армада из двунадесяти языков, прихватив с собой ксендза. Историкам оставалось только сочинять умилительные сказки о том, каким неприхотливым был в еде великий полководец, и как великодушно относился он к окружающим.
А что же с нашим бедным ксендзом? Его приключения с потерей последней курицы не закончились. Наполеон приказал ему следовать за ним и наблюдать, как его непобедимое воинство будет брать водную преграду. Император был очень недоволен тем, что на противоположном берегу не оказалось русской армии, и что при переправе через Неман утонуло большое количество съестных припасов.
Понаблюдав с крутого холма, как в Немане тонули 200 человек, еле державшийся на ногах ксендз обратился, наконец, к императору с просьбой отпустить его домой. Поздним вечером император позвал его к себе, распорядился выдать литовцу «значительную» сумму денег и со словами: «Преподобный, помяни меня у алтаря господня!» отпустил ксендза восвояси. Он вызвал маршала Бертье и приказал ему оставить ксендзу лошадь, на которой тот прибыл к Неману, а в сопровождение — выделить трубача. Компенсация утраченного имущества состоялась. Как потом выяснилось, ксендз получил за свои услуги от Наполеона щедрое вознаграждение 20 тысяч франков, которые тот тут же раздал своим бедным родственникам. (Надеемся, франки были настоящими).
Буткевич пишет, что жители литовских уездов скоро стали убивать уходивших из их мест французов, мстя таким образом за понесённые от них обиды и бесчинства. Так что радужная картинка тёплой встречи французов была изрядно подпорчена. В отличие от польско-литовской шляхты простой народ к оккупантам отнёсся весьма неприязненно.
Буткевич, проживая в Сейне, наблюдал и отступление французов из России. Так у французского полковника Дюльфуса он видел несколько сундуков с награбленным в России добром: иконы, украшенные драгоценными камнями, и множество золотых и серебряных украшений, а также большой тюк с женской одеждой, сшитой из драгоценных тканей и мехов. Сам полковник обряжался по вечерам в женскую меховую шубку и панталоны, сшитые из собольего меха. Успел ли полковник довезти свою добычу до Парижа, осталось неизвестным.
Вездесущему Буткевичу посчастливилось видеть Наполеона и во время его бегства из России. Наполеон прискакал инкогнито в тот же городок Сейн и остановился в т.н. кафе-хаузе. Жителям городка показалось, что за инкогнито скрывался сам император Франции, но они не были уверены в этом и попросили молодого Буткевича опознать его. Буткевич пошёл к кафе-хаузу и сразу узнал Наполеона, которого он во всём блеске видел в Сейне пятью месяцами раньше.
По своей привычке Бонапарт нервно расхаживал по комнате, в то время как хозяйка заведения пани Мицулевич растапливала камин и без всяких церемоний отталкивала его локтем от очага, так как император мешал ей готовить еду. Император, как мы видим, всегда был голоден. А на сей раз он к тому же и озяб. Скоро инкогнито Наполеона было раскрыто, ему об этом объявили, и он стал по своему обычаю красоваться и хорохориться перед собравшимися, изрекая истины в последней инстанции. Потом он ушёл в другую комнату и вместе с Коленкуром, генералами Раппом и Сокольницким и полковником Вонсовичем стал с большим аппетитом вкушать и хвалить бараньи котлеты с морковью, приготовленые пани Мицулевич. Поговаривали, что это было первое горячее блюдо императора с тех пор, как он бежал из Москвы. (Так что понятие «голодный француз» происходило, по всей видимости, от всегда голодного французского императора).
Неожиданно император увидел на стене картину и попросил Вонсовича снять её и показать ему. На картине была изображена известная встреча Наполеона с Александром I на плоту посреди Немана в 1807 году. Он сделал несколько комплиментов царю и его брату, великому князю Константину Павловичу, и посокрушался над превратностями судьбы: вот, мол, какие неблагодарные – он к ним пришёл на плот дружить, а они теперь гонят его, как затравленного волка, из страны.
Потом он вышел на крыльцо, принял парад местного ополчения, посмеялся над их несуразной одеждой и приказал «не отчаиваться». Мол, мы ещё повоюем. На крыльцо вышла хозяйка дома пани Мицулевич, которая только что отталкивала его от камина, не давая погреться. Наполеон улыбнулся ей и сказал: «Адьё, баба!», сел в сани и довольный собой уехал в Париж. Больше всего он беспокоился, не появились ли в округе казаки.
Так мы узнали, что великий Бонапарт во время пребывания в России обогатил свой лексикон русским словом «баба». И поспешил в Париж, пока русские «мюжики» не сцапали его за воротник.
От смешного до ещё более смешного тоже один шаг!
[1] Польское подразделение, сражавшее на стороне Наполеона с 1806 года, в том числе в Испании, а потом принявшее участие в наполеоновском нашествии в Россию.
Оккупационный режим.
Вернёмся, однако, к менее смешным делам.
Как бы подтверждая правдоподобность воспоминаний епископа Буткевича, приведём воспоминания с другой стороны, французской.
«Поход только что начинался еще, а армия чувствовала уже недостаток во всем — в продовольствии, фураже, амуниции, даже в боевых припасах», — пишет в своих записках участник русского похода П. де-Боволье. – «Мародёрство и отделение солдат от своих частей начались вслед за выходом армии из Пруссии. Эти два бедствия достигли вскоре ужасающих размеров. Позже они стали необходимостью, вызванною дурною администрациею и неустройством правильных сообщений между частями. Когда полк съедал свое продовольствие, приходилось высылать более или менее значительные отряды, иногда на очень далекие расстояния, для фуражировки. Солдаты, усталые и голодные, удалялись от своих частей в ближайшие деревни, где захватывали провиант, грабили жителей, разбирали избы на топливо. Эти беспорядки значительно пошатнули дисциплину и заметно уменьшили число штыков. Уменьшал это число и обоз: иногда треть полка расходовалась на охрану обоза, растягивавшегося на несколько верст. От начальников отдельных частей требовался точный счет годных к бою людей, но при данных условиях требование это оказывалось невыполнимым.
Недостаток фуража легко объясняется числом лошадей. Не только офицеры, даже многие унтер-офицеры имели в обозе свою повозку и лошадь или две. Можно с уверенностью сказать, что из Польши было уведено не менее 100 тыс. коней. Грабеж, насилие и воровство, произведенные французскими солдатами в Польше, превосходят всякое вероятие. Напрасно жители просили командиров частей об охране их имущества, — солдат, доведенный до крайности, не обращал уже внимания ни на стражу, ни на приказы начальников. Даву приказал расстрелять несколько мародеров, но и этот суровый пример не мог устранить беспорядка, коренившегося в военно-административной системе Наполеона, не заботившегося об экономическом быте армии, и еще более в голоде, не знающем никаких законов».
Таково впечатление француза, участвовавшего в русском походе. Впрочем, таких честных французов оказалось очень мало. А. Замойский пишет, что не все французы и их союзники потеряли нравственный облик и погрязли в воровстве, насилиях, грабежах и убийствах местных граждан. Было достаточно много совестливых и честных людей, сохранивших человеческий облик в самых тяжёлых обстоятельствах. Замойский утверждает, что те из наполеоновских военных, которые преступили законы морали и совести по отношению к русским, также разнузданно вели себя по отношению к своим товарищам во время отступления из Москвы. Люди озверели и потеряли всякий человеческий облик, ради выживания обкрадывая и даже убивая своих же близких товарищей. Из-за куска хлеба, тёплой вещи некоторые были готовы на всё. Но выжили в этом тяжёлом отступлении только люди, сплотившиеся вокруг командиров или знамени, люди, сохранившие чувства товарищества и сострадания. Мародёры и разнузданные развратники в большинстве своём погибли.
Что ж, Провидение жестоко наказало «богов войны» и отомстило им за все прегрешения на оккупированной российской земле.
Итак, мы ознакомились с неприглядными сценами, взятыми из периода подготовки к войне с Россией. Теперь мы глазами участника русского похода видим, какова была обстановка во французской армии ещё до пересечения Немана и формального объявления войны. Если армада Наполеона испытывала трудности в снабжении продовольствием и фуражом в самом начале похода, тогда выходит, что всё так и было задумано: трудности изначала планировалось решать за счёт оккупированных территорий. Так поступают все агрессоры.
Но изъятие продовольствия и фуража нужно было организовать. И как водится при всяком нашествии, французские оккупанты принялись за решение вопроса об административном управлении занятых территорий. Естественно, они стали насаждать в русских городах и селениях систему, принятую во Франции: городские управы стали муниципалитетами, губернии – департаментами, городской голова превратился в мэра, приставы – в комиссаров и т.п.. Прежде всего это коснулось крупных городов – таких, как Вильно, Минск, Витебск, Могилёв, Смоленск и Москва.
Верещагин приводит на этот счёт письмо маршала А. Бертье от 26 июля/7августа 1812 года Евгению Богарне:
«Ваше высочество!
Император, согласно приказа своего от 6 августа, решил, что будет назначена административная комиссия Витебской губернии, состоящая из пяти членов и одного генерального секретаря, под председательством интенданта; что этой комиссии будет поручено заведывание финансами и средствами края и организация жандармерии; что управление уездами Витебской губернии будет поручено подпрефектам, под начальством административной комиссии. Генералу Шарпантье вверено начальство в Витебской губернии. Г.Пасторе, аудитор в государственном совете, назначен интендантом этой губернии. Его величество также назначил лиц на другие должности. Что касается уездной полиции, то император установил, что в Витебской губернии будет 12 уездов. Его величество назначил туда подпрефектов. Равным образом в каждом из этих уездов будет по военному коменданту. Вследствие этого, прошу ваше высочество распорядиться назначением одного военного коменданта в Суражском и другого — в Велижском уезде, которые находятся в районе вашего корпуса. Обязанности этих комендантов будут состоять: в задержании всех отсталых как при помощи тех сил, которые будут им даны, так и при помощи жителей; в ведении переговоров с дворянами и помещиками на предмет возвращения жителей (в свои жилища, Б.Г.); охранения жатв и учреждения повсюду хорошей полиции; в распоряжениях по закапыванию трупов лошадей и др. на главных дорогах; в починке мостов и, наконец, в организации необходимых магазинов (т.е. складов, Б.Г.) для войск; в постановке при почтовых конторах постов, дабы обеспечить сообщение с армией и движение курьеров. Коменданты должны сноситься с генералом Шарпантье, витебским губернатором, посылать ему донесения о положении дел и заботиться об исправности полицейской службы. Генерал же Шарпантье должен в самом непродолжительном времени прислать им подробные инструкции. Прошу, ваше высочество, дать мне знать, кто будет назначен комендантами в Суражский и Велижский уезды».
Итак, мы видим, что дело создания оккупационной администрации находилось под неусыпным оком самого Наполеона. Он уже понял, что в создавшейся ситуации продовольственный вопрос скоро станет во всю свою грозную силу. И он встал сразу после пресечения французской армии Немана.
Главная трудность в налаживании мало-мальски эффективного администрирования заключалась для французов в русском населении. Оно либо спасалось от врагов бегством, либо отказывались хоть в чём-то с ними сотрудничать. Грабежи солдат, паника населения, пожары тоже мало способствовали установлению порядка. В западных российских губерниях Наполеон сделал ставку на польскую шляхту. В этих районах, присоединённых к России двадцатью годами ранее, по данным А.Замойского, проживали всего 80 тысяч русских. Преобладающее население состояло из униатов (1.500.000), католиков (1.300.000), евреев (100.000), староверов (60.000), татар (30.000) и караимов (3.000). Здесь население встретило Наполеона с большим энтузиазмом, здесь он мог рассчитывать на определённое сотрудничество и помощь. Но только на первых началах: затруднения с провизией и фуражом заставили французов пренебречь гостеприимством и заняться беспорядочным изъятием у населения всего, что попадалось им под руку. И тогда гостеприимство сменилось разочарованием (у шляхты) и враждебностью (у городского населения и крестьян).
Цинизм оккупантов по отношению к полякам и литовцам был беспрецедентным. Понимая это, военное руководство французов пыталось хоть как-то ограничить размеры мародёрства и грабежей. «Правительством приняты меры для того, чтобы восстановить порядок и облегчить ваше положение», — говорила одна из французских прокламаций. – «Но чтобы достигнуть этого, необходимо, чтобы и вы приложили к тому свои старания, чтобы забыли, по возможности, те несчастия, которые вы претерпели».
Вот так: забудьте все несчастия, причинённые незваными гостями по возможности сразу, тотчас. Есть сомнения по поводу присяги? Ничего страшного, говорили французы, мы вас от неё освободим: «Вражда императора Наполеона с императором Александром до вас не касается». Такой незамысловатый аргумент одному русскому обывателю приводил один французский генерал. Под видом наведения порядка и заботы о благоденствии русского населения скрывались, конечно, своекорыстные цели: заставить население работать на пользу оккупационной армии.
С точки зрения сотрудничества с французами В.Я.Уланов различает два типа городов и местностей, занятых наполеоновской армией: те, которые всегда принадлежали России, и те, что когда-то входили в состав Польши и Литвы. Если для первых приход французов был большим бедствием, то для вторых он представлял «освобождение от ярма москалей» и возбуждал надежду на восстановление Польши как самостоятельного государства. Поэтому в Западном крае проблем у Наполеона и его генералов было намного меньше, чем в исконных русских землях. Но сделаем поправку: рассуждение Уланова применимо в основном к дворянскому классу, а для простого крестьянина – русского, литовца или поляка – разницы никакой не было.
Наполеон заманил поляков в русский поход, назвав его Второй Польской войной. Он обещал им восстановить самостоятельность Польши, но обещания своего не выполнил. Участник похода Дедем пишет, что в Вильно Наполеон сказал полякам примерно следующее:
— Воспользуйтесь случаем, постарайтесь вернуть свою независимость, пока я веду войну с Россией. Если вы усилитесь, то я включу вас в условия мирного договора, но если император Александр предложит мне заключить мир на возможных условиях, то я буду вынужден вас оставить.
Это, вызвало, конечно, огромное разочарование в среде польской аристократии, однако не отрезвило поляков, и они продолжали воевать вместе с французами до самого падения диктатора. Так сильна была их ненависть к России.
Патриотические чувства поляков на оккупированных российских территориях Наполеон удовлетворил тем, что организовал на них два княжества: Литовское с населением около 3 млн. чел. со столицей Вильно, в которое включил Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белостокскую область, и Белорусское со столицей в Могилёве (Витебская, Могилёвская и Смоленская губернии). Комиссия Временного правительства в «Великом княжестве Литовском» была создана 19 июня/1 июля – естественно, сплошь из поляков. Высшая военная власть в «Великом княжестве Литовском» была поручена дивизионному генералу графу Дирку фон Гогендорпу (1761-1822), в Белоруском княжестве, где Комиссия не создавалась, – 57-летнему маркизу Клоду Эмануэлю де Пасторе (1755-1840). Общее руководство княжествами осуществлял министр иностранных дел Франции Ю.Г.Марэ (герцог Бассано).
Приказом от 1 июня Наполеон на территории бывшего Великого княжества Литовского создал правительство из пяти «министров» и поручил ему заниматься финансами, обеспечением провианта для армии, организацией местного ополчения, народной гвардии и жандармерии. В Виленской, Минской, Гродненской губернии и в Белостокской области оккупанты открыли филиалы правительства и создали муниципалитеты. Контролировали деятельность литовского правительства императорский комиссар, генерал-губернатор Гогендорп (он же и председатель этого правительства) и военный губернатор Вильно барон Жомини. О своей солидарности с литовцами и о желании вместе работать над воссозданием Речи Посполитой заявила и варшавская конфедерация.
Впрочем, и на этой более-менее лояльной по отношению к французам территории отмечались неправомерные действия французских военных, на что, к примеру, указывал Виленский муниципалитет: «Военные караулы…задерживают въезжающие в город подводы с продуктами, требуя предъявления билета, выданного плац-комендантом и вымогая взятки, что пугает обывателей и уменьшает подвоз. В виду изложенного муниципалитет просит о расследовании дела».
«Поначалу мы с распростёртыми объятиями приветствовали армии Наполеона как освободителей отчизны и как благодетелей…», — писал помещичий сын Тадеуш Хамский. Но по мере разнузданного поведения «освободителей» на польско-литовских землях менялось и отношение к ним «освобождённых». В то время как в церквях Минска пели «Те Deum» в честь вступления в город войск маршала Даву, на другом конце города его кирасиры бесцеремонно вламывались в лавки, ломали двери складов и обращались с жителями Минска, как им заблагорассудится. Крестьяне Виленской и Минской губернии быстро поняли, что несёт с собой пришествие «освободителей», спрятали все свои пожитки и подались в леса. «Путь Аттилы в эру варварства не мог быть отмечен столь ужасными свидетельствами», — писал один польский офицер о действиях своих «старших братьев», когда в одном оборванном нищем, просившем кусок хлеба, он узнал своего друга и местного князя.
Наполеон рвал и метал, узнавая о злодеяниях своих солдат, но гневаться ему нужно было на себя. Расстрельные команды хватали мародёров и чинили правосудие, но мародёров не убывало, а, наоборот, по мере продвижения армии на восток их становилось всё больше. Мародёры «шли к месту казни с поразительным спокойствием, попыхивая трубками во рту», — вспоминала потом молодая графиня Тизенгаузен. – «Чего же им было и беспокоиться, коли раньше или позже их ждала смерть?»
В этот период, пишет Замойский, в окрестностях Вильно и Минска бродили около 30 тысяч дезертиров и мародёров. Да что там рядовые поляки или литовцы! Лабом приводит курьёзный случай, когда Ново-Трокский супрефект ехал в свою волость, чтобы вступить в свою должность, на него напали отставшие солдаты, а его собственный конвой съел всю его провизию и исчез, захватив всех лошадей.
На территории Великого княжества Литовского французы учредили из местных граждан и суды, о деятельности которых в других оккупированных губерниях данных не сохранилось. Уланов пишет, что о «наполеоновских» муниципалитетах сохранилось вообще мало сведений, поскольку боязнь наказания за коллаборационизм и соглашательство заставила их членов уничтожить все следы своей деятельности.
Другое дело – Смоленская, Полоцкая или Могилёвская губерния. Так белорусы – и помещики, и простой народ — все поголовно сохранили верность присяге императору Александру. Уже в Могилеве, занятом 8 июля, отношение к французам было иное. Когда в город приехал маршал Даву, то полякам могилевскому маршалу Маковецкому и Быховскому-Кригеру для его встречи пришлось силой выгонять жителей из домов и заставлять их кричать «виват Наполеон!», а когда могилёвский голова отказался принять участие в чествовании Даву, Кригеру пришлось дать ему пощёчину. После этого голова наскоро купил маленький хлебец и поднёс его Даву от имени города. Архиерея Варлаама тоже силой заставили служить оккупационным властям. Принимая оставшихся в городе сановников, помещиков и чиновников, Даву выразил удивление, что в Могилеве он не нашёл того энтузиазма и польского духа, которые он встречал в других губерниях, и предостерёг их от «вредной» пророссийской деятельности. Французы требовали от белорусов присяги Наполеону и формирования войска, но не добились от них ни того, ни другого.
Когда Даву спросили, в чём будет состоять обязанность членов муниципалитета, тот заявил: «Господа! Наполеон требует от вас трёх вещей: хлеба, хлеба и хлеба». И назначил на жителей города контрибуцию.
Уланов отмечает, что если в деле доставления хлеба французам муниципалитеты действовали вяло и безынициативно, в то время как деятельность по защите населения от произвола французских солдат и офицеров осуществлялась довольно активно.
Гражданским губернатором Могилева был назначен маркиз Делорм. По воспоминаниям одного жителя г. Чаусы, на территории Могилёвской области действовал т.н. военно-польский ржонд, составленный из католических ксендзов, помещиков и чиновников и получивший от французов охранные грамоты на формирование карательных команд, носивших название «охрана». Эта охрана, испытывая страх перед православным населением области, запугивала его, мордовала и насаждала страх в большей степени, чем это делали французы. Впрочем, замечает историк Уланов, все такие заявления носят субъективный характер и требуют дополнительной проверки.
Помещики Полоцкой губернии присоединиться к польско-литовской конфедерации отказались. Могилёвские помещики последовали их примеру. Попытки провести набор ополчения в Могилёвской губернии закончились практически безрезультатно: народ разбежался по лесам, и французам пришлось довольствоваться четырьмястами польских шляхтичей. Киевская губерния поставила французам по 5 ратников на 500 душ, а Волынская губерния и того меньше: она дала наполеоновской армии …двух солдат. Австрийский маршал Шварценберг никак не мог найти в Волынской губернии хоть одного лазутчика.
По имеющимся данным, французские муниципалитеты были созданы и кое-как действовали в Смоленске, Минске, Москве, Вильно, Могилеве, Чаусах и Витебске. Про Смоленск и Москву будет сказано отдельно, а потому сосредоточим внимание на остальных пяти городах, где французские оккупационные власти не могли рассчитывать на лояльное отношение, а потому и вводили в отношении их жителей наибольшие «строгости».
Как и ожидалось, сотрудничество русских с французами подлежало наказанию. Как только французы оставляли города, в них начинали действовать российские следователи и суды. Особенно энергично – «без послабления» — такие комиссии действовали в Москве (под руководством Ф. Ростопчина) и в Смоленске. И особенно неразборчивы, пишет Уланов, в этом отношении были т.н. духовные следователи, т.е. представители церкви.
Дела эти тянулись вплоть до 1815 года. Правительствующий сенат, рассматривая их, в некоторых случаях оправдывал обвинённых, вина которых в основном происходила «из-за слабости духа» и «отсутствия твёрдости». Другая категория оправданных включала в себя лиц, привлечённых к суду по одному только подозрению и никакого участия в работе муниципалитетов не принимавших (21 человек). Но были и другие случаи, когда «муниципалы» и в самом деле совершали аморальные, бесчестные и вообще антигосударственные поступки. Из числа московских «муниципалов» таких оказалось 22 человека. Они были лишены чинов и дворянства и отправлены в ссылку в Сибирь.
Некоторые из арестованных, просидев в тюрьме, умерли. Смоленский мэр В.М. Ярославцев (так у В. Уланова, но в других исследованиях указывается его фамилия «Ярославский»), сидя в тюрьме, лишил себя жизни сам.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ
Пингбэк: Очерк Б.Н. Григорьева "Французы-оккупанты в 1812 году" - Молодость в сапогах.