Французы-оккупанты в 1812 году.

От редакции: Мы начинаем публикацию (с разрешения автора) очерков известного писателя и историка, полковника СВР в отставке Б.Н. Григорьева. Борис Николаевич любезно сам предложил свои материалы для публикации, надеясь, что таким образом внесет свою лепту в наше общее дело — борьбу против попыток переписать историю нашего Государства с целью убить в людях национальную гордость и вывести в ноль историческую память. Материал требует вдумчивого и спокойного изучения, но он того стоит. Рекомендуем всем, интересующимся историей Отечества.

…ужасные поступки вандалов и французов
в Москве и её окрестностях, поступки беспримерные
и в самой истории, вовсе расстроили мою маленькую
философию и поссорили меня с человечеством…
мщения! мщения! варвары! вандалы! И этот народ
извергов осмелился говорить о свободе, о философии,
о человеколюбии; и мы до того были ослеплены, что
подражали им, как обезьяны!
К.Н.Батюшков

От автора

Мы, русские, сполна хватили горя от оккупации иностранных захватчиков. Каковы были татары, турки, поляки, литовцы, немцы, шведы, финны, латыши, эстонцы, венгры, румыны, итальянцы, датчане, норвежцы, голландцы, бельгийцы, американцы, японцы, австрийцы и англичане, мы знаем: многие из собственного опыта вовремя Великой Отечественной войны, а большинство теперь живущих в России – из истории.

Из всех перечисленных наций, чьи солдаты побывали на русской земле, кажется, только немцы признали свои преступления против мирного населения Советского Союза в 1941-1944 гг. Власти ФРГ сделали из них выводы, принесли покаяние и даже выплатили какую-то материальную компенсацию за нанесённый нам и не только нам ущерб. Все другие без исключения либо вообще отрицают мрачные эксцессы, которыми сопровождалась их пребывание на русской земле, либо оправдывают их необходимостью военного времени.

Оккупация наполеоновскими войсками России в 1812 году и широкомасштабные преступления французов и их союзников против мирного русского населения как-то остались за рамками интересов наших историков, а немногочисленные попытки коснуться этой темы, выглядят робко и застенчиво. Объяснение, на наш взгляд, очень простое: наша пресловутая любовь ко всему французскому (умереть в Париже!) и политическая конъюнктура. Ярко выделяется тут великолепная книга В.В. Верещагина, в которой автор использовал отечественные, французские, немецкие и др. источники.

Франкоманией был заражён в первую очередь весь правящий тогда дворянский класс, зачастую плохо владеющий родным языком и преклоняющийся перед всем французским. Наполеоновское нашествие в этом смысле нисколько не омрачило умы наших «просвещённых» российских дворян (вспомним, как они пленных французов делали своими почётными гостями, гувернёрами, учителями и пр.), а взятие Парижа в 1814 году большинство офицеров рассматривали как возможность посмотреть на парижан и показать себя.

То же самое мы наблюдаем и через сорок с лишним лет. Военный министр князь Долгоруков во время мирных переговоров нашей делегации в Париже по поводу окончания Крымской войны на светском рауте сердечно утешал какую-то даму, что, мол, скоро, очень скоро она может поехать, наконец, в Париж, чему ей целых два года мешала злосчастная оборона Севастополя. И вплоть до правления Александра III отчёты и депеши русских дипломатов составлялись исключительно на французском языке.

Ну а потом, накануне Первой мировой войны, наступил «медовый» период дружбы России с Францией (Антанта), а во время Второй мировой имели место особые отношения Советского Союза со «сражающейся Францией» в лице генерала де Голля и с деголлевской послевоенной Францией и т.д. Так что тема о военных преступлениях французов в Отечественную войну 1812 года ни русскими, не говоря уж французскими историками не поднималась. Говорить об этом было вроде как-то неудобно.

Многие до сих пор полагают, что французы – люди милые, очень весёлые, любят всё русское и мухе зла причинить не могут. Мы быстро забыли, какими «милыми» средствами французы грабили и издевались над русским населением, оскверняли храмы православной церкви, уничтожали культурные ценности страны и даже хотели взорвать Кремль. Большинство из нас не знают, как французские генералы Боске и Пелисье, оказавшиеся в 1854 году перед Севастополем, завоёвывали Алжир, буквально выжигая целые деревни, и чего стоила некоторым африканским и азиатским странам — взять хотя бы Вьетнам -французская колонизация.

Автор считает, что говорить об этом нужно и никогда не поздно. Особенно в наше «подлое» время, когда Франция вместе с НАТО и США стала на острие т.н. демократических войн, каковыми стало разрушение Ливии и поддержка терроризма в Сирии. И тем, кто принимает аморальные законы о браке однополых особей и учит нас, как жить, следует напомнить об их тёмном прошлом и сказать, что их «цивилизаторская» миссия в других странах несла лишь бедствия и страдания другим народам.

Подготовка к нашествию

Преступный, аморальный замысел был в самом начале. И он не предвещал ничего хорошего.

…В 1852 году, герцог Бассано, посол Франции в Брюсселе, потомок министра иностранных дел при Наполеоне I, оказавший какую-то услугу императору Наполеону III, племяннику Наполеона I Бонапарта, закончил свою дипломатическую карьеру, поменяв её на придворную. Будучи уже обер-камергером, он получил доступ к некоторым интересным документам и накануне свадьбы императора в секретном письме от 20 марта1853 года к некоему Макарду (по всей видимости, лицу, близкому к Наполеону III) поделился их содержанием. Документы носили взрывоопасный характер: в них раскрывалась секретная операция Наполеона, задуманная им накануне вторжения в Россию.

Речь шла о подрыве финансовой мощи Российской империи и Великобритании путём наводнения этих страны фальшивыми русскими и английскими банкнотами. Мы воспользуемся публикацией этого письма в «Русской старине» за № 1900/104.

Итак, уже в 1810 году Наполеон планировал войну с Россией и предусмотрел на этот счёт не только военные и дипломатические меры, но и позаботился о том, чтобы подорвать материальную основу государства и парализовать его возможности к сопротивлению. То, что этот план, для осуществления которого нужно было прибегнуть к помощи фальшивомонетчиков, в те времена (да и ныне) носил явно аморальный и преступный характер, сомнений ни у кого не вызывало, в том числе у автора идеи. Потому и окружили этот проект завесой плотной секретности, которую только через 43 года слегка приоткрыли, но отнюдь не собирались снимать полностью.

Аморальность и преступность проекта отнюдь не смущали «цивилизатора» Бонапарта – ведь он имел дело всего лишь с какими-то русскими варварами и своими кровными врагами англичанами. Но оставим англичан в покое, нам важно понять другое: такое пренебрежительное отношение Наполеона к русскому противнику вообще и к русскому населению, в частности, и преступный финансовый план априори определяли будущее поведение французов на территории, которую им предстояло оккупировать.

Интересны подробности воплощения этой наполеоновской идеи.

Подделку русских банкнот было поручено курировать министру французской полиции Фуше, а потом — герцогу Ровиго. Непосредственным исполнителем его был назначен месьё Лаль, «искусный гравёр из Главного военного управления». Он-то и приступил к изготовлению гравёрных досок, с которых потом печатались фальшивые русские банкноты, о чём он некоторое время спустя доложил одному из братьев Наполеона (скорее всего, Жозефу). Доклад этот назывался «Извлечением из журнала гравировальной работы, порученной мне особым отделением тайного кабинета имеет его императорского величества».

Рукопись «Извлечения» и ещё пара документов на эту тему, пишет Бассано, после смерти Лаля достались его племяннице девице Монто. И хотя мадмуазель Монто честно соблюдала условия хранения документов, тайна их была раскрыта, и многие, в том числе и лица, враждебные Франции, предлагали ей за них крупную сумму денег – отнюдь нефальшивых. Но племянница Лаля, несмотря на скудные средства существования, держалась стойко и продавать документы в чужие руки не собиралась. Патриотка, в конце концов, решила передать документы не кому-нибудь иному, как самому принцу Наполеону (будущему императору Наполеону III), законному наследнику своего дядюшки Наполеона Бонапарта, истинного автора фальшивомонетного проекта.

Она явилась к герцогу Бассано и попросила передать три документа Лаля принцу, но герцог Бассано передал их сперва на ознакомление Макарду. Два документа особого интереса для нас не представляют: это письмо герцога Ровиго к Лалю, в котором подтверждается назначение Лаля исполнителем наполеоновского проекта и в котором он предупреждается о необходимости сохранения его в строгой тайне, и письмо некого полковника Муриеля от 12.08.1812 г., помощника директора Главного военного управления, в котором автор жалуется Лалю на своё увольнение из управления, несмотря на пунктуальное выполнение своих обязанностей. Можно лишь догадываться, что увольнение полковника было связано с соблюдением тайны вокруг дела, которому было поручено заниматься Лалю.

Наибольший интерес для нас представляет упомянутое «Извлечение», оформленное в виде дневника. Оно начинается с предисловия, в котором Лаль, обращаясь к брату Наполеона, отбрасывает в сторону все моральные и этические соображения и заявляет о том, что в его обязанности не входит разбираться в целях и причинах, преследуемых правительством Франции. Его дело – выполнять приказ августейшего императора и соблюдать вокруг него строгую тайну. Далее Лаль живо повествует, как всё началось.

В начале 1810 года, он — первый гравёр Главного военного управления с десятилетним стажем работы, в свободное от работы время подрабатывал на частных заказах. Однажды к нему явилась неизвестная личность и предложила сделать копию с гравёрной доски, выполненной в Лондоне. Английский оригинал был выполнен с особым изяществом и искусным мастером, но Лалю такая работа была вполне по силам.

Посетитель сказал, что копию доски желал получить в своё распоряжение некий парижский книгопродавец. Через неделю заказ был готов, и Лаль вручил доску всё той же неизвестной личности. Недели две спустя эта личность вновь появилась у Лаля и предложила ему пройти к самому заказчику, т.е. к анонимному книготорговцу. Лаль согласился, но очень испугался, когда незнакомец, поравнявшись со зданием полиции, пригласил его туда зайти. Он привёл испуганного Лаля в приёмную и исчез. Гравёр целый час провёл в неизвестности, не зная, что и подумать, когда, наконец, раздался звонок, возвестивший, что он скоро будет принят.

Его провели через несколько комнат в кабинет, хозяином которого оказался начальник отделения тайной полиции господин Демаре. Лаль сначала принял его за самого Фуше и назвал его «ваше превосходительство, но тот извинился, представился и без всяких околичностей приступил к делу. Он заявил, что полиция предлагает ему принять участие в одном сверхсекретном деле и потрудиться на пользу отечества. На вопрос о характере этого дела Демаре открыл ящик стола и вытащил из него пачку перевязанных бечёвкой английских банкнот и гравировальную доску, в которой Лаль узнал исполненный им две недели тому назад заказ. Демаре сказал, что гравюра была представлена самому министру, который убедился в том, что копия нисколько не отличается от оригинала.

— Итак, мы имеем доказательство, что вы можете подражать этим билетам, — сказал Демаре и предложил ему поработать в пользу тайного кабинета его величества и начать изготовление гравировальных досок пока для английских фунтов.

Резчика по меди должен был подобрать сам Лаль. Лаль быстро подобрал опытного резчика, отвёл его к Демаре и оставил их одних,чтобы не мешать их беседе. Три дня спустя, в 8 часов вечера к дом к Лалю, находившемуся в предместье Сен-Жак, пожаловал резчик Мало в сопровождении государственного комиссара г-на Террасона, которому поручалось непосредственное наблюдение за их работой. Террасон занял комнату рядом с рабочей комнатой Лаля и на следующий день привёз собой печатный станок. Станок «посадили» на цепь, замкнули её на замок, а ключ от замка отдали Мало.

Небольшой двухэтажный дом Лаля с садом идеально подходил для предстоящей работы. Гравёр жил в нём один, три окна первого этажа выходили на улицу и были недоступны для посторонних глаз. Передняя и спальня выходили в сад, смежный с садом для глухо-немых. Аналогично было и расположение комнат второго этажа. Сначала работа стопорилась из-за недоверия, всё ещё испытываемого подозрительным Фуше к гравёру и резчику. Но потом, когда вместо Фуше министром полиции стал герцог Ровиго, дело пошло быстро. Когда Лаль изготовил 6 гравёрных досок, к нему ночью неожиданно явился Террасон и приказал следовать за ним, прихватив с собой и доски. Улицы были пустынны, и Лаль выразил беспокойство, что на них могут напасть и отнять портфель с дорогими досками.

— Успокойтесь, — заявил комиссар, — за нами следуют три дюжих молодца, готовых помочь в случае надобности. Неужели вы думаете, что я отважился бы выйти в такой поздний час, если бы за мной не следили?

У дома № 25 по Монпарнасскому бульвару они остановились. Террасон попросил спутника хорошенько запомнить, как нужно звонить, и дёрнул звонок на двери два раза через равные промежутки времени, а потом звонил непрерывно в течение около 10 минут.

Дверь открыл человек высокого роста, он впустил их внутрь и тут же захлопнул её. Они прошли через несколько дверей, соблюдая те же предосторожности, пока не вошли в кабинет месьё Фена, оказавшегося директором типографии (а этот дом и был государственной типографией). Директор Фен являлся братом секретаря императора Наполеона. Террасон представил Лаля Фену, а тот провёл его в цех типографии, где гравёр увидел резчика Мало, налаживавшего какой-то печатный станок. В здании вообщеи в цехе, в частности, господствовала тишина. Фен познакомил Лаля со всеми привратниками и приказал им впускать его при соблюдении всех условных звонков.

Типографские рабочие получали по 9 франков в день и готовый стол. Все они были людьми немолодыми, женатыми и проверенными. Лалю стали платить вдвое больше того, что он получал в военном управлении. Ознакомившись с людьми и условиями предстоящей работы, Лаль в сопровождении Террасона и трёх молодчиков вернулся к себе домой.

Строгая конспирация имеет свойство сопровождаться неожиданными проколами и разоблачениями. Предупредить всех многочисленных агентов полиции об этом объекте было, конечно, невозможно, поэтому было только естественно, что одному такому ретивому полицейскому служаке, приставу по фамилии Масон, удалось обнаружить подозрительную типографию. Понаблюдав за ней достаточно долго, чтобы сделать определённые выводы, Масон решил произвести в доме обыск.

Правительственные чины, ответственные за содержание типографии, конечно, обнаружили снующих вокруг подозрительных личностей и приняли меры. Но, по всей видимости, мер этих оказалось недостаточно, потому что в один прекрасный день Масон подошёл к двери дома № 25 на Монпарнасском бульваре и дёрнул два раза за звонок. Дверь открылась, агенты Масона ворвались внутрь и схватили привратника за горло. Тот закричал: «Помогите!», на шум сбежались вооружённые чем попало типографские рабочие и служащие и, освободив привратника, схватили двух людей Масона. Сам же пристав благополучно проник в кабинет директора Фена и был схвачен за горло его агентами. Фен заклинал пристава прочитать соответствующую бумагу, но впавший в раж Масон не обращал внимания на его мольбу и продолжал командовать облавой. Рабочие типографии тоже не сдавались и давали людям Масона отпор.

Наконец пристав удосужился взять в руки охранный лист на типографию. Увидев подписи Наполеона и министра полиции, он остолбенел, дал отбой своим агентам и стал рассыпаться перед Феном в извинениях. На следующий день он был вызван к герцогу Ровиго на ковёр и ушёл с него, с трудом удержав своё место в полиции.

Изготовлением гравёрных досок под английские фунты Лаль перестал скоро заниматься и был снова вызван к Демаре. На сей раз, сказал начальник отделения, предстоит более сложное и важное дело: подделка русских рублей. Плюсом, по мнению Демаре, в этом деле было то, что процесс изготовления фальшивок можно было поделить на несколько артелей, так что ни одна из них не может догадаться, над чем они работают. Минус был значительный: русские банкноты были отвратительно гравированы, буквы на них проступали слабо, и на банкнотах были очень сложные подписи. Впрочем, гравировка облегчалась тем, что доски смазывались крепкой водкой.

Лаль с усердием принялся за дело. Гравировочную мастерскую устроили на Вожирардской улице в доме № 26 в помещении нанятом министерством полиции. Туда завезли 23 станка для гравирования по меди, и работа закипела. За три месяца Лаль и его подручные во главе с Мало изготовили около 700 досок. Их относили в типографию Фена и делали с них оттиски. Готовые банкноты бросали на пыльный пол и переворачивали их в разных направлениях кожаной метёлкой. После такой процедуры бумажки делались мягкими и принимали пепельный оттенок, как будто они прошли через многие руки.

Далее повествование то ли Бассано, то ли самого Лаля резко прерывается. В каком количестве были сделаны фальшивые русские деньги, и кто и как ими распоряжался в России, в документе (или письме Бассано) не говорится. Бассано только пишет, что с успехами армий России, а потом – армий антинаполеоновской коалиции для Лаля наступило тревожное время. Союзники взяли Париж, и он со дня на день ждал ареста и отправки в Сибирь. Но всё обошлось, никто его не выдал, и гравёр кончил свои дни естественной смертью.

Какова же была судьба фальшивых денег?

Частичный ответ на этот вопрос даёт В.В.Верещагин. Не только военные замыслы Наполеона, но и все другие его затеи, пишет историк, связанные с подготовкой русского похода, «не удавались ему и разлетались, как дым. К числу таких неудачных затей, кроме помянутых попыток возмутить крестьян и татар, надобно отнести и горький промах с поддельными бумажками, которых было сфабриковано на 100000000 рублей.» Сомневаться в существовании этих 100-рублевых ассигнаций парижского происхождения нельзя. В одном из писем Бертье есть жалоба на потерю последней коляски, в которой были ˮсамые тайные бумагиˮ – в этой коляске найдена была улика мошенничества: доска для делания сторублевых русских ассигнаций.

Всевозможные предосторожности были приняты перед войной, чтобы парижские художники, которым поручено было гравирование досок, не догадались, для какого позорного дела они работают. Подделка производилась медленно, что сердило Наполеона…«Кампания (т.е. вторжение в Россию, Б.Г.) уже началась, когда привезли 28 ящиков с фальшивыми бумажками, и если он не успел пустить их в оборот, то только потому, что путь был безлюден, некому было платить, некого награждать».

Еще весною 1812 года министр иностранных дел Франции Марэ, он же герцог Бассано, предок упомянутого в начале главы, передал варшавскому банкиру Френкелю на 20.000.000 фальшивых денег с поручением пускать их в русские пределы, по мере вступления французов. Фальшивками Лаля, а также аналогичными бумажками, изготовленными потом в Дрездене и Варшаве, французская армия пыталась расплачиваться с населением за фураж и продукты питания. В помощь операции был распущен слух, будто при занятии французами Вильны было захвачено на многие миллионы русских ассигнаций.

Но слух этот не помог делу. Распространение фальшивок шло из рук вон плохо. Русское население отнеслось к ним с недоверием. Взять хотя бы исправлявшего при французах должность московского городского головы купца Находкина, получившего за свою податливость 100 рублей, а также членов «мэрии» Позднякова, Кольчугина и др., награжденных из того же грязного источника. Взять-то они взяли, а вот распространять эти деньги не решились. А почтенный директор воспитательного дома Тутолмин прямо отказался принять такую помощь:

—Их была одна зловредность, – писал он в донесении императрице, под патронажем которой находился этот воспитательный дом в Москве, — чтобы ссужать меня своими фальшивыми ассигнациями, коих привезли с собою весьма большое число и ими даже, по повелению Наполеона, выдавали своим войскам жалованье.

—Гвардия неохотно принимала эти бумажки, хотя они были хорошо подделаны и по ошибке были даже принимаемы после русскими банками, — прибавляет Тутолмин.

Из широко задуманной провокации ничего не получилось. Русские власти практически сразу по вторжении французов в пределы России обнаружили след фальшивых ассигнаций. После выдворения оккупантов за пределы империи борьба с фальшивомонетчиками развернулась на территории Польши. Варшавский генерал- губернатор Ланской 14 октября 1813 года доносил А.А. Аракчееву, что «по верным сведениям из числа выпущенных фальшивых ассигнаций большая часть поступила из австрийского владения города Броды, оттоль вывозится в город Одессу, а наиболее в главную квартиру российской армии…» В 1813 году количество фальшивых ассигнаций достигло около 1 миллиона, но потом оно стало резко снижаться (в 1817 году их было обнаружено около 286 тысяч).

P.S. В своей интересной и полезной книге «Борьба двух империй. 1805-1812» О.В. Соколов проводит тезис о том, что, планируя поход в Россию, Наполеон не рассчитывал углубляться на территорию страны и ввязываться в длительную и утомительную борьбу с противником. Он хотел покончить с русской армией исключительно военными средствами в одном победоносном генеральном сражении, после чего заключить с Александром I почётный для себя мир. Он якобы также не хотел использовать в этом «блиц-криге» и такие козыри, как возбуждение русских крестьян к выступлениям против крепостной зависимости или восстановление на базе Герцогства Варшавского Речи Посполитой, полагая, что это послужит только лишним препятствием в мирных переговорах с Александром.

Да, Наполеон и в самом деле воздержался от попытки использовать недовольство русских крестьян крепостничеством и спровоцировать их на «пугачёвский» бунт и от намерения возродить польское государство в границах середины XVIII века. Но зачем тогда он за два года до русского похода санкционировал выпуск фальшивых русских ассигнаций en masse? И всё это произошло в то время, когда, по мнению Соколова, якобы и намёка не было о том, что император Франции имел в перспективе войну с Россией.

Разве такая мера не является составной частью предварительного, долговременного планирования длительной войны, войны не на поле боя, а на финансово-экономическом поле? Получается неувязка.

Кстати, все французы участники похода, оставившие после себя мемуары, ни слова не упоминают об этих, с позволения сказать, деньгах. Француз, проживавший в Москве, походя сообщает, что фальшивыми деньгами 100-рублёвого достоинства Наполеон расплачивался со своей гвардией. Но, судя по всему, большого восторга у неё фальшивые ассигнации не вызвали.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.

Французы-оккупанты в 1812 году (продолжение). — Молодость в сапогах. (proarm1.ru)